VII
Я всё ещё был зол на них, на людей, которые вели себя так словно ничего не произошло. На их лицах проскальзывала тень удивления и страха, стоило кому-то завидеть меня на горизонте, но что-то сказать никто так и не решился. Поэтому в нашем доме вот уже три дня стояла минута молчания, поглощающая нас всё больше и больше. Мы знали, что если это не закончится, то в конце концов просто погубит нас и тех, кто жил по соседству.
Молодые люди, что жили на первом этаже, с опаской выглядывали из комнаты каждое утро, надеясь не встретиться с кем-то из нас. Они наверняка думали, что чем-то обидели кого-то, и даже выключили радиолу, игравшую семь дней в неделю. Но музыка была хороша – единственная хорошая вещь, что мы получали от них.
Одинокая мама с ребёнком чуть ли не до рассвета тихо уходили из здания общежития, незримо прикрываясь гулом рефрижератора и скрипом половиц. Как-то раз, когда мне не спалось и я сидел на крыльце в ожидании чуда, вышла на улицу женщина и, растерянно посмотрев на меня, ушла куда-то в пустоту нашего города. Я слышал шарканье её босоножек, видел маленькие клубы пыли, слышал, как колосья упорно пытались заглушить эти звуки.
Затем наступал рассвет. И всё, что было до него, начисто вымывалось из головы первыми утренними порывами ветра и запахом свежескошенной травы. Люди понемногу начинали выглядывать из своих убежищ, кто-то отважился выйти и прогуляться вдоль дороги, а кто-то – Карл или Альфред – сразу же полез на вышку и начинал смотреть в телескоп. Некоторые останавливались возле импровизированной башни и ждали вестей, но несколько недель они только разводили руками – ничего не видно. И всем от этого становилось и тяжелее, и легче. Они ждали бурю так сильно, что уже не принимали тот факт, что она пройдёт мимо. Роберт сам выкопал себе могилу, пытаясь убедить людей, что всё будет хорошо, ведь они начинали понимать, что вероятность уничтожения нашего города высока как никогда раньше. И теперь росла паника.
Это утро не стало исключением.
Ночью повесился один из молодых, когда понял, что его возлюбленная ушла навсегда. Их последняя ссора и грохот посуды, казалось, разнёсся гулким тяжёлым эхом по долине, в которой мы продолжали жить. Труп нашла Клара – её крик услышали все. Когда я впервые увидел комнату того человека, то сначала не поверил, что такое действительно могло произойти. Разбросанные вещи, сломанные шкаф и стол, разлитая вода из разбитой вазы, увядшие цветы на подоконнике. И посреди этого хаоса – холодный тяжёлый труп на бельевой верёвке. В тот день я не мог сделать ничего лучше, кроме как горестно усмехнуться: "Надо же, ещё одна монета в копилку умерших".
– Будем хоронить? – сказала Клара, всё ещё не в силах выбросить из головы образ умершего парня. – А что же ещё? – ответил незнакомый мне парень с фермы. – Похоронить надо, по-человечески. Что мы, звери что ли какие?
– Нет, – Клара помотала головой. – Не звери, – и в тот момент я понял, что она соврала.
Мне не хотелось ничего говорить – всё и так было ясно. Парень умер от несчастной любви. Он умер медленно, задыхаясь постепенно, и никто не мог услышать его предсмертный хрип. В тот момент, когда парень спрыгнул с низкой табуретки, он наверняка осознал глупость своего поступка, но уже было поздно что-то менять – верёвка накрепко въелась в его глотку.
Парня закопали в тот же день. Его бывшая возлюбленная так и не пришла. Зато были мы все: я, Клара, Герберт с Робертом, Майкл и ещё некоторые одинокие неприкаянные души, блуждающие по закоулкам общежитий и старых домов. Мы выглядели, словно армия призраков восстала из пепла: бледные, с чёрными провалами глаз, с приоткрытым от жары и сухости ртом. Каждый из нас старался дышать тише обычного, надеясь не спугнуть дух невообразимого спокойствия, что ненадолго воцарился в этой пустоши.
Я сидел на заднем дворе общежития и скрывался от палящего июльского солнца. Тень прикрывала половину обгороженного старым деревянным забором двора и на тёмной стороне прятались и весело щебетали птицы, купаясь в остававшейся после последнего шторма луже. Где-то в кустах прятался чёрный кот. Его яркие глаза блестели сквозь тёмные листья. Казалось, он сейчас выпрыгнет и съест каждую птицу, но видя меня, он не решался на этот опрометчивый поступок.
Из задней двери вышел Майкл.
– И ты здесь? – он сел рядом со мной на скамью. – Здесь очень красиво.
Мы смотрели вперёд, на чащу, что чернела в пятидесяти метрах от забора. В ней, казалось, всё было мёртво, но мы-то знали, что эти деревья были хранителями мёртвых душ и старались их не тревожить.
– Слишком красиво, чтобы быть правдой, – ответил я. – По крайней мере, скоро наш пейзаж разнообразится.
– О чём ты?
– О дирижаблях. Думаю, маршрут какого-нибудь будет пролегать через наши края. Это лучше, чем ничего.
– Было бы лучше, если бы они нас отсюда забрали, – вздохнул Майкл и на пару секунд закрыл глаза.
– Так сильно хочешь отсюда уехать? – я взглянул на него. – Мне казалось, мы бы вместе смогли всё исправить.
– Было бы что исправлять, когда всё просто разрушено. Ну, ты же видел ферму Берга? Единственное процветающее заведение в нашей помойке. Он зарабатывает на нашем дешёвом труде. Это плохо.
– Это бизнес, – ответил я. – Ничего более. Берг зарабатывает деньги, так же как и все.
– Мы делаем свою работу честно.
Я вдруг вспомнил фразу Берга о секретах его "империи".
– Даже если он что-то скрывает, – начал я, – то рано или поздно это всплывёт. Люди выпытают у него признание, когда за работу он будет платить слишком мало, чтобы ездить в соседние города и покупать там продовольствие.
– У нас не так много городов рядом, – сказал Майкл. – Да и наше захолустье трудно назвать городом. Всего несколько гнилых старых улиц, даже полицию приходится вызывать из другого города.
– Лучше, чем вообще не иметь органов власти.
– Да я бы и то лучше справился, – фыркнул парень и скрестил руки на груди. – Эти остолопы из Браденхофа вообще ничего не умеют. Только разъезжают на своей чистой машине, да трупы и дебоширов таскают.
– Если тебя это так бесит, то почему бы тебе не заняться благоустройством нашего... – я осёкся, – нашей деревни. Не думаю, что кто-то будет против.
Майкл на миг призадумался, глядя в синее бескрайнее небо с белыми клубами облаков. Затем вздохнул и почесал щетину.
– А действительно, почему нет? Хуже от этого всё равно не будет, верно? – воодушевлённо сказал Майкл и от возбуждения встал со скамьи. – Чистить город от сброда – моя работа!
– Хороший девиз. Только не перегибай палку с этим.
– Что ты имеешь в виду?
– Помнишь, что говорил нам Бог? «Не убий». Наверное, это должно стать вторым девизом твоей кампании.
– Иногда много выхода нет.
– Убийство никогда не было выходом, Майкл. Держи это в голове, хорошо? – я медленно встал и, пройдя к двери, остановился, бросил на парня уставший взгляд. – Удачи.
– Спасибо, – только и ответил он.
Спустя пару дней все улицы завалены агитационными бумажками с призывом вступить в отряд стражей порядка. Они лежали на дорогах, ими были обклеены стены домов, листовки витали в воздухе, словно посередине лета наступила зима. Агитационная, по-своему холодная зима, в которой не было места сожалениям и страхам.
Все чувствовали себя подавленными. Клара перестала выходить из комнаты, Роберт с Гербертом лишь перебрасывались злобными, наполненными злобой взглядами, а я... я остался один. Майкл теперь погружён в организацию безопасности города, а мне ничего больше не оставалось, кроме как смотреть на карусель безумия под названием "Жизнь". Казалось, я выбыл из игры, меня выкинули за ненадобностью. Пустая оболочка из плоти и крови, из которой часто лилось отчаяние, словно из ванной, наполненной через край. Крови не было, она пролилась бы потом.
Буря приближалась с каждым днём. Она давила, незримо убивала в нас людей, отравляя скелеты и пустые, ничем не отличающиеся души. Все мы чувствовали что-то подобное, но никто так и не решился заговорить об этом.
Нам и не пришлось. Жизнь сама расставила всё по местам.
– Знаешь, – начала Клара, – никогда бы не подумала, что всё может так изменится, понимаешь? Нет, Господи, что я несу? Это так глупо. Глупо было начинать волноваться обо всех сразу, но по-другому я не могла.
– Ты не обязана эта делать, – я сидел на стуле и рассматривал её тихую, полутёмную комнату, наполненную стенаниями и слезами. Я почти слышал, как она плакала в подушку каждую ночь и сдерживала себя на публике. – Всех не уберечь, пойми это. Никто не будет жить вечно, заботиться о всех и каждом – чистой воды чушь. Я, конечно, понимаю... тебе сложно. Всем сложно. Но мы должны держаться. Нам больше ничего не остаётся.
– А разве чувствовать себя плохо и молчать об этом – это хорошо? Что если однажды мне это просто надоест, как и тому парню, что повесился внизу?
– Он сделал свой выбор. И ты должна сделать свой.
Клара стояла возле окна и смотрела вдаль, на поля, принадлежавшие самому богатому человеку нашего города. Я видел, как напряглись её руки, ещё немного – и она бы сорвала окна с петель. Она дрожала.
– Наверное, я зря затеяла этот разговор, – Клара помотала головой. – Не нужно было втягивать тебя в это.
– Ты так ничего и не рассказала.
– И не расскажу.
– Тебе тяжело?
– А ты сам как думаешь?
– Я думаю, что ты бы хотела выговориться, – я встал и подошёл чуть ближе. Она отошла назад и вплотную упёрлась в подоконник.
– Возможно, – тихо сказала она. – Возможно.
– У тебя есть шанс забыть об этом.
– Если я тебе расскажу?
– Да.
– Ладно, – Клара осторожно обошла меня и села на кровать. – Садись.
Я медленно сел рядом с ней. Я почувствовал мертвенный холод. Казалось, в комнате стало темнее, и всё звуки утратили свою силу в этом мире. Дыхания стали громче, сердцебиение – глуше и чётче, а сердца отделились от разума.
– Это произошло несколько лет назад, – тихо начала она, сжимая руки. – Тогда я жила очень далеко отсюда, в Берлине. Так вот, я жила со своими родителями, потому что своего жилья у меня не было, а работу тогда найти было невозможно. Сам понимаешь, после войны всё стало только хуже, и нам, обычным людям было не очень хорошо.
Клара замолчала на пару секунд, окинула комнату взглядом, наполненным слезами, затем вновь посмотрела на меня и продолжила.
– Я пошла работать... работать... в публичный дом. Это было единственное место, куда меня приняли. Я вышла оттуда именно такой. Это были худшие годы моей жизни. Но сейчас не об этом.
– Если тебе тяжело, то можем отложить это на потом, – снисходительно сказал я. – Я вижу, как ты переживаешь.
– Нет, ты не видишь. Раз уж я начала, то... наверное, хватит сил дойти до конца, так? Хотя, кого я обманываю? Я слаба и никогда ничего не умела. Ты это и сам видишь, Генри, просто сказать в лицо тебе не хватает воспитания. Как и мне не хватает смелости покончить со всем этим.
– Нет, это не так, Клара, – нахмурился я и положил руку ей на плечо. – Я никогда так не думал.
– Надеюсь, что так оно и есть. Иначе я бы не выдержала.
Наступило молчание. За окном кипела жизнь обыкновенного провинциального городка: люди работали на полях, богачи удовлетворяли все свои прихоти, бедняки умирали в тени подворотен и помойных ям, а те, кто так и не отважился покинуть свои скромные убежище, страдали в одиночестве. Оно съедало их изнутри, превращало мысли в труху, развевая их по ветру пустующего сознания, на обрыве, за которым нет ничего, кроме обыкновенного и привычного всем забвения. Нас разделяли полуметровые стены, через которые слышен плач каждого из нас, но даже среди такой толпы одиноких мы оказались совершенно одни.
– Наверное, мне стоит заняться чем-то другим, – проговорила вдруг Клара и, убрав мою руку с плеча, встала. Прошла круг по комнате, затем остановилась прямо передал мной. – Но я ни на что не пригодна. Ничего не умею, кроме как еду готовить вам всем. Мне стоило бы поучиться у Роберта и Герберта.
Я вопросительно посмотрел на неё:
– Чему? Чему поучиться?
– Прожигать свою жизнь. У них это отлично выходит. А у меня, как только еда готова и все сыты, так заняться нечем. Вот и приходится... рыдать. Отчаяние портит людей.
– Людей портит жалость к самим себе. Перестань жалеть себя и попробуй найти смысл жизни. Есть места, в которых людям нужна твоя помощь.
– Например?
– Это уже ты сама должна найти. Неужели ты думала, что я буду за тебя искать твой жизненный путь?
– Да-да, ты прав. Прости, – она опустила голову. – Я чувствую себя такой виноватой. Перед Джорджем. Он не заслужил таких похорон. Таких... ужасных. Хорошо, что тебя там не было.
– Думаю, так оно и есть. Но вечно винить себя не получиться, знай это.
– Но отрицать свою вину я тоже не хочу, как это делает Роберт. Вот уж кого, а его этим не проймёшь. Как об стенку горохом.
– Мы сейчас говорим о тебе, – сказал я чуть строже. – Не о Роберте, не о Джордже, не обо мне. О тебе, Клара. Если тебе нужна помощь, то все мы будем готовы помочь. Плевать на разногласия, на эти ваши ссоры и постоянную ругань. Главное, не бросать друг друга. Никогда.
– Тут ты прав, Генри. Я так и сделаю, – она подошла к окну. Посмотрела в него, затем повернулась ко мне. В её глазах горела жизнь, желание жить. – Завтра же начну меняться в лучшую сторону. Спасибо тебе.
– А почему не сегодня? – спросил я.
Она рассмеялась, вытерла слёзы с глаз:
– Кто-то же должен приготовить вам ужин, а?