Десятая сказка
– Я бы мог тебя отпустить.
Эхо неохотно разносится под сводами каменной темницы. Камера напоминает собой трубу – бесконечно высокие стены упираются в темное брюхо неба, в котором белым сосцом виднеется одинокая звезда.
Белоликий юноша в цепях, его тело истерзано пытками и побоями, его одежды изорваны и грязны. Но он смотрит на своего тюремщика так, что понятия плен и свобода становятся сомнительными.
Тюремщик охватывает прут решетки широкой ладонью и металл гнется в ней, словно живой стебель.
– Скажи, что покинешь город, и я отпущу тебя.
Пленник поднимает голову и долго смотрит в нарисованные глаза говорящего. В тонкий узор век и ресниц, начертанных красной тушью на повязке белой ткани.
– Я не уйду, – отвечает наконец.
Глаза юноши – золотые озера на изможденном лице – сияют печалью и состраданием к слепцу.
– Я не уйду без тебя, брат.
– Уходи! – кричит тюремщик названный братом, и голос его заставляет небо ворочаться и хмуриться, закрывать звездные глаза ладонями туч.
Но звезда над темницей продолжает равнодушно мерцать, даря свой холодный свет двум безумцам, застывшим по разные стороны железного кружева.
Белоликий пленник молчит. Молчит и пленивший его, бессильно комкая металл и кроша камень. Они оба не любят цепей, напоминающих о Бездне, и холодную серость стен, напоминающую о Пустоши.
– Почему ты не уходишь? – спрашивает тюремщик и беспокойно трогает повязку на глазах, словно та может соскользнуть. – Почему ты позволяешь мне мучать тебя?
– А почему ты мучаешь меня?
– Ты вынуждаешь!
– Я? – пленник так искренне удивляется, что за этим удивлением невозможно разглядеть ироничную улыбку.
Он осматривает свое избитое тело, цепи, окутывающие его, камень, окружающий его, и устало качает головой:
– Никто не в силах принудить нас к чему бы то ни было. Это наш выбор, братишка. Разве ты забыл?
– Тогда выбери свободу, – требует палач. – Выбери избавление от своих мук. И я отпущу тебя!
– Нет, Черный, – вздыхает пленник. – Ты меня не отпустишь.
– Отпущу, – жарко выдыхает тюремщик, прижимаясь всем телом к решетке.
Та стонет под его напором, изгибается податливо, как лучшая из любовниц.
– Ты хочешь подарить мне свободу? – белоликий снова ловит нарисованный взгляд.
– Да!
– Тогда, освободись сам. Покинь город вместе со мной...
– Ты безумец! – кричит Черный, и мечется среди серых стен. – Зачем мне уходить? Я здесь нужен!
– Ты пленник здесь, – говорит Белый, кажется не в первый раз.
– Нет – это ты пленник! Это ты здесь, в цепях и крови. А я – гость этого города. Я и тот, в чьих руках мое сердце. Тот, кого ты пытался убить!
– Они пленили вас обоих, а ты этого даже не заметил, – с горечью шепчет Белый. Вскидывается вдруг так, что цепи шипят потревоженными змеями. – Хотя бы ради него – покинь город! Меня можешь оставить здесь... но сам – уходи. Пока не поздно.
– Замолчи! Молчи, брат. Ты ничего не знаешь! – Черный не помнит, как в его руках оказалась треххвостая плеть.
Тонкие хвосты вспарывают кожу. Белый вздрагивает, но не кричит. Вместо него кричит Черный. Кричит, рычит, хрипит задыхаясь и бьет-бьет-бьет, пока силы не покидают его.
Они оба дышат тяжело и надрывно. Алые рубцы вспухают капельками крови. Соленый пот смешивается с солью слез, и эта живая влага самую малость размывает красную тушь на белой ткани. Нарисованные глаза кровоточат, и Черный стонет, хватаясь за голову.
– Почему? Почему ты позволяешь мне делать это с тобой? Почему не сопротивляешься?
Белый слизывает кровь с рассеченной губы и молчит. Смотрит с жалостью.
– Почему?! – кричит Черный.
И вздрагивает. Потому что разъеденное солью полотно съезжает с глаз. Из-под повязки сочится соленая синева, смешиваясь с красной тушью в закатный пурпур.
Черный смотрит. Смотрит на брата в цепях. И в глазах Белого загораются золотые искры.
– Иди, – шепчет он еле слышно. – Иди и смотри.
>>>
Черный разворачивается и уходит.
На ратуше бьется железное сердце часов, отмеряя полдень.
На площади под ратушей начинает толпиться народ. Все ждут явление чудотворца – ребенка с сияющими ладонями, приносящими исцеление. Отрока, способного исполнять заветные желания. Дитя, дарующее городу надежду.
Черный идет через толпу, как сквозь бурное море. Ему торопливо уступают дорогу, но он все равно то и дело натыкается на кого-нибудь. Трогает руками, вертит головой растерянно и удивленно. Немудрено – сквозь тряпку с грязными разводами на месте глаз, что можно увидеть?
Но он видит. Видит ступени ратуши, устланные умирающими телами цветов. Видит горделивых широкоплечих служителей храма, что топчут ни в чем не повинные лепестки стальными подковами сапог. Видит белые повязки на глазах у всех – горожан, храмовников, стражников следящих за порядком. Красные и черные узоры туши причудливо переплетаются, создавая рисунок век, ресниц и зрачков. Только дети, не достигшие одиннадцатилетнего рубежа, смотрят в низкое серое небо незащищенными светлыми взглядами. Дети улыбаются искренне, смеются, гоняются друг за другом.
Пока часовое сердце не отмеряет последний удар полдню, и не отворяются врата.
Когда две женщины в бело-красных одеждах, похожие друг на друга как сестры-близнецы, выводят под руки чудотворца, все дети на площади замирают, охваченные беспричинным страхом. Ежатся, притихают, прячутся за спины безмолвных родителей.
Но Черный не смотрит на детей.
Он стоит на первой из ступеней, ведущих к ратуше, и смотрит в лицо того, в чьих исхудалых ладонях бьется сердце. Синее сердце, способное дарить надежду и восполнять силы. Сгусток истиной Синевы. Осколок изначального Неба. Неиссякаемый источник чуда.
Ребенок несет сердце городу, и город тянет к нему свои руки. Но они не видят Синевы, которая вспыхивает огнем. Люди видят только сияющие чудотворным светом ладони ребенка. Только в них они верят, только их прикосновений жаждут – и только из них пьют силы и черпают надежду.
Тонкие нити силы тянутся от ребенка к горожанам. Он держит сердце, вглядывается в него всей своей распахнутой душой. Ребенок, чистое дитя, верит, что именно оно позволяет ему осуществлять мечты страждущих. Не замечая, что тратит на них силы собственной души. Не чувствуя, как истощенное тело оседает на руки одноликих женщин.
Черный видит, как улыбаются они – служительницы Кривды Многоглазой – единственные зрячие в этом слепом городе. Те, кто способны подчинить себе тушевые узоры на белом полотне.
Они не успевают заметить горожанина с пурпурными кляксами вместо красных зрачков. Они не успевают увести ребенка и спрятать его за вратами Храма.
Черный оказывается рядом, опускается на колени перед тем, кого сердце обрекло на бесплодную надежду – надежду помочь всем. Кляксы ширятся, приумножаясь льющейся солью.
– Ты пришел, – ребенок улыбается бескровными губами. – Я скучал по тебе, Лохматый...
– Прости меня, – слова выталкиваются из сжавшегося горла с трудом.
– Ты не виноват, – ребенок продолжает улыбаться.
Голубые глаза смотрят так же ласково, как золотые глаза Белого закованного в цепи.
– Прости меня, – повторяет Черный, игнорируя шипение бело-красных змей крепко обвивших тельце ребенка упругими хвостами.
– Я очень устал, – признается ребенок, и одинокая слеза скатывается по бледной щеке. – Я так устал. Твое сердце... оно тяжелое. Ты можешь его забрать?
Черный смотрит. Они оба – ребенок и Зверь – понимают, что тяжело вовсе не из-за сердца.
– Ты знаешь, что я могу сделать это лишь одним способом, – шепчет Черный обреченно.
Ребенок кивает и закрывает глаза.
Дочери Кривды отшатываются с ужасом и досадой, когда зубы Зверя вспарывают белые одежды и бледную кожу под ними. Красная кровь брызжет на синее сердце, льется на серые камни ступеней. Зверь срывает повязку и, оцепеневший от ужаса город видит, как кровь чудотворца запекается вокруг его зрачков, заволакивая взгляд багровой пеленой.
– Бегите, – рычит Черный, давясь Синевой.
Испачканное кровью сердце горчит, сопротивляется поглощению черным нутром. Но Зверь наконец трудно сглатывает. Вскидывает морду к грозовому небу.
Первые капли дождя размывают красное по серому камню, словно тушь по холсту.