Ликорис

Кораллового цвета черепица виднелась ещё издали. Среди серых частных домов новенький коттедж выделялся своей броской крышей. Ремонт ещё не был окончен. Хозяин, предпочитающий скорости качество, закупал самые лучшие материалы и тщательно подбирал рабочих. Стальные ворота были приоткрыты, и на широкой ещё не асфальтированной дороге спала лохматая собака.

В иной раз Вика бы несомненно остановилась и погладила бы пса. Месяц назад они забрали пса из приюта. Покупать сторожевую собаку не хотелось, да и Вика настояла на том, что лучше взять брошенную. Но, оказавшись в хороших условиях, Лаки тут же показал свой характер. На деле он далеко не такой активный, бдительный пёс, каким показался вначале. Он очень любил поспать, развалившись на пыльной дороге, и вилять длинным хвостом. подметая пыль.

Лаки подпрыгнул на месте, радостно приветствуя молодую хозяйку. Виляя хвостом, он скакал вокруг машины и громко лаял. Когда дверь распахнулась и из салона, шатаясь, вышла Вика, ему пришлось отступить. Она бросила на пса печальный взгляд, затем посмотрела на дом. Тяжёлые шторы были плотно закрыты, свет нигде не горел.

Обойдя машину, девушка нашла небольшую вмятину впереди над фарой и трещину, напоминающую ветку дерева, что проросла на серой краске. Лаки прыгал вокруг.

Вика зашла в гараж. Помыла руки — невидимая кровь впечаталась в кожу, став перчаткой, — набрала ведро воды. Взяла из записной книжки, что была раскрыта и лежала на небольшом столике, визитку мастерской.

Вернувшись к машине, она застыла перед ней, не в силах справиться с дрожью во всём теле. Рассудок отказывался воспринимать события, случившиеся ранее. Просто есть машина, есть трещина, есть пятна. Надо их немедленно убрать, а то папа будет злиться.

Красная шляпа вспыхивала в её голове, как пламя на конце спички.

Пятна оттёрлись легко — жаль, с руками такое не пройдёт. Лаки подошёл к ней и, заскулив, лизнул ладонь. Вика села на пыльную дорогу, уставившись на вмятину, пёс лёг возле неё.

В голове снежным комом нарастала ложь: надо отвезти машину к мастеру, там она пробудет некоторое время, в это время говорить родителям, что оставила автомобиль у Софи... Вика мысленно застонала.

Еле таща дрожащие ноги, Вика добралась до машины, кое-как забралась внутрь, посмотрела на букет цветов. Всё должно было быть иначе. Горло сдавил немой крик.

Это должен был быть счастливый день.

Руки опустились на руль. Она не поедет в ту сторону, она никогда больше не поедет туда. Есть вторая дорога — в объезд. Вика завела машину, чувствуя тошноту от страха. Включила радио; приёмник противно зашипел. Хрипло по салону разнеслась старая песня.

Машина подскакивала и дрожала, проезжая по просёлочной дороге, Вика выдохнула — легче не стало. Красные — теперь навсегда уже — руки сжимали руль.

***

Взгляд то и дело возвращался к белой повязке на руке. Да если бы только взгляд! Пальцы всё пытались пощупать, погладить, а то и почесать её. Строго запретив себе даже касаться повязки, София наконец-то смогла вернуться к чтению.

Сегодня в мир своей печали её вовлёк Бодлер. Закрепив непослушные кудри карандашом, София листала сборник стихов, изредка посматривая на свою руку. Любовь к поэзии, перешедшая к ней от бабушки и ставшая неотъемлемой частью жизни, никогда не покидала девушку. Строчки стихов вплелись тонкой нитью в кружево её жизни. В своей небольшой сумке она непременно носила книгу, а вечерами учила стихи наизусть. Элла ещё возмущалась: «кто сейчас вообще стихи учит?»

Поэты, как думала Софи, могли в одной строке высказать больше, чем многие в толстом романе. Это как музыка, в которой нотами стали буквы. Они переплетались, играли на пожелтевшей бумаге, взлетали вверх в нужный момент и спадали на выдохе. Читала София обычно вслух, прислонившись к стене, взмахивая рукой в такт собственному голосу.

Мрачные ноты Бодлера, грусть, наполняющая её сердце, не давали Софии ни секунды покоя. Сборник уже подходил к концу, когда София окончательно заблудилась среди строчек.

Закрыв глаза, вмиг она очутилась на лугу среди высокой осоки, среди полыни да ковыля цветущего. Бабушка мыла посуду на кухне, и звон чашек ей заменил птичью трель. София любила это состояние полудрёмы, когда сон ещё не опутал её, но и реальность уже не давит на плечи.

Луг широк да пахнет травами. Знакомо Софии это место, от которого столько троп идёт, что кружится голова.

Сон уже маячил рядом, ласково зазывая Софию к себе. Дурманил. Медленно опустив голову на стол и невольно уткнувшись лицом в книгу, девушка плавно засыпала.

Растворившись во тьме, исчез луг, стёрся ковыль цветущий, оставляя после себя одну только пыль.

Чёрная комната не имела звуков, и шаги напоминали удары гонга в буддийском храме. София шла по комнате, как узник по камере, круг за кругом, круг за кругом. В вязкой тиши ничего, кроме её шагов, не звучало.

Поднеся руки к лицу, она ощутила толстую, как кора дерева, маску, пришпиленную к её коже, и, когда попыталась сорвать её, густая, как смола, кровь потекла по её шее.

София вскрикнула — крик эхом пронёсся вокруг, и подняла голову. В чёрной, как пещера, комнате стояло зеркало в полный рост. Несмело подойдя к нему, София кое-как рассмотрела себя, хотя и не знала, она ли это. В зеркале, вдоль которого шла широкая трещина — обрыв, разделивший землю, — ей привиделась девушка, поразительно похожая на неё. Две снежинки на ладони — идеально одинаковые на первый взгляд, но совершенно разные на самом деле. Зелёный платок скрывал глаза, из которых сочилась кровь, тонкими полосами расчерчивая бледное лицо.

По зеркальной поверхности пошла рябь, точно камень в воду бросили, и отражение исчезло. Соня хотела снова пройтись по комнате — ничего кроме она делать не могла, но оказалось, что вместе с отражением пропала и она сама. Багряная кровь липким ошейником застыла на шее.

София открыла глаза, проснувшись. Замерла на мгновение, не поднимая головы, дотронулась рукой до шеи, медленно выдохнула. Холодные пальцы коснулись полуприкрытых век, перед глазами стояла густая пелена.

Где-то далеко, среди криков отчаяния, бесконечных лесов собственных терзаний, выгрызаемых из скалы страха, томилась девушка из треснутого зеркала, и зелёная повязка должна была стать ей удавкой. Она однажды не вынесет этой бренной тесноты, проломит стеклянный кокон, сдерживающий её. Глаза, возненавидевшие мир и отказавшиеся от права смотреть на него, станут платой за новую жизнь. София же, взращенная из праха собственного двойника из отражения, возведёт новый храм без крови и цепей.

Но это было там, далеко-далеко, под тонами рухнувших надежд, а здесь, в тихой комнате старой многоэтажки, где иллюзия счастья слилась с бледно-голубыми обоями, София неспешно вырывалась из пут дремоты. И около самого сердца в ней распускались цветы зла.

На губах Софи заиграла нервная ухмылка.

— Боже мой, боже мой, — шептала она, качая головой. — Я в самом деле с ума сошла.

Это же новое начало, правда; лента, которую рвут бегуны. София на старте, будущее уже глядело на неё, заманчиво улыбаясь. Ей жутко хотелось быть смелой, сильной, уверенной, оказаться более стойкой, но она не могла. Стереть себя, выкорчевать с корнем, перестать прорастать в эту землю. София играла против себя самой, желая перестать быть тем, кем её видели и кем была она на самом деле. Ей пора было что-то менять, и начала София с крохотного рисунка на руке.

Однажды коснувшись его, она подумает, что да, это было, несомненно, правильно и девушка, пережившая мрак и хаос, жива и не сломлена.