Ликорис

Жила-была девушка, и звали её Алиса. Наверное, тут сказочка и закончилась. Потому что ничего, кроме имени, сказочного у Алисы и не было.

Это было её двадцатое лето, и Алиса точно знала, что оно станет особенным. Не зря она так долго к нему готовилась. Но... об этом потом. Сейчас вся жизнь Алисы лежала перед ней в виде груды изрисованных листов.

Помассировав затёкшую шею, Алиса зевнула. Спать хотелось жутко, но разве был у неё выбор, когда столько дел навалилось?

Школьники и студенты, выйдя на долгожданные каникулы, массово шли к ней на приём, прекрасно зная, что Алиса один из лучших мастеров города. А своё звание, заслуженное долгим и упорным трудом, она терять точно не собиралась. Вот и приходилось сидеть, сгорбившись над кучей бумаг, разрабатывать и новые эскизы, и свой навык художника. Рисовать она училась долго, к радости всех учителей была не ленива и прекрасно понимала всё, что ей говорят с первого раза.

Она потянулась. Её спина изогнулась дугой, затрещали косточки. Эх, вот бы прилечь хотя бы на часик, но ведь точно: только глаза закроет — сразу же уснёт. Прокрутив в руке карандаш, Алиса вернулась к работе.

На белом листе красовались миниатюрные наброски, сделанные явно в спешке. Некоторые были не закончены, другие — перечёркнуты или же заштрихованы синей ручкой.

Алиса зевнула в очередной раз и обвела, надавив карандашом, чтобы черта была толще, один из рисунков. Взяла в руки фото, лежавшее на столе.

Неплохой рисунок. Алиса прикусила обратную сторону карандаша, задумалась. Себе бы такой не сделала, но приятно работать с человеком, который разбирается в подобном. Девушка, написавшая ей неделю назад, явно была не из тех, кто просто захотел набить красивый рисунок. Она задавала толковые вопросы и сама рассказала о том, что значит этот символ. Алиса давно ждала заказа именно от этой девушки и поэтому её радость была несомненно двойной. Вообще, не стоит забывать, что всё лето — да и всё, что будет дальше, зависело от этой татуировки.

Руна Отал, руна разделения. Отвержения старого образа и начала нового пути. Прошлое должно быть похоронено.

Алиса встала из-за стола, всё ещё сжимая фото в руке.

«Помогает ли?»

Не верила Алиса во все эти глупости. Картинка есть картинка, хотя это и некое плацебо. Когда человек верит, то любая черта станет судьбоносной.

За эти три года, пока Алиса работала в тату-салоне, она достаточно повидала тех, кто верил в чудесные способности мистических знаков. Кого только она ни знала: парня, который набил себе обруч из крестов вокруг талии; женщину, что просила изобразить у себя на руке богородицу; солдата, у которого на груди красовалось его счастливое число... Будто это имело значение. Цифры, знаки, глупые символы — всё это лишь больная фантазия ждущих спасения.

«Тупые людишки».

Алиса бросила снимок на стол. Поморщилась. Всё-таки одно радует: девушка, что придёт к ней завтра, не глупая и не набивает руну, ничего не понимая в этом бестолковом символе. Может даже, они поболтают немного... Алиса давно нормально ни с кем не общалась. Но эта девушка очень важна. Алиса ощущала обречённость и всю фатальную тяжесть их предстоящей встречи.

Кроме матери у Алисы никого и не было, друзья закончились ещё в школе. Иметь продолжительные отношения с кем-то из клиентов Алиса считала глупостью: ещё привяжутся, начнут скидки вымаливать. А деньги Алиса ценила очень сильно, без них давно бы они с мамой пропали.

С кухни пахло капустой и вареной картошкой. Алиса поморщилась, она ненавидела борщ — он всегда пах домостроем, глупыми шутками и некогда существующей большой, крепкой семьёй. В сказках редко рассказывают о том, что ели принцессы. Но борща там бы точно не было. Мама готовить его обожала и всегда радовалась, когда Алиса его ела.

— Как дела на работе? — сухо спросила она, заходя на кухню. Алисе не интересно — уже давно.

Мать стояла у плиты. Руки спрятаны за спиной.

Алиса посмотрела на третью тарелку, стоящую с краю. На мгновение ощутила, как похолодели её пальцы.

«Ясно».

Эта тарелка была как шрам на идеальной коже — не спрячешь, не проигнорируешь. Стол узкий, маленький, тарелка кажется огромной. И каждый раз она — Алисе, чёрт возьми, даже не кажется! — всё ближе к ней и ближе.

Алиса опустилась на стул, избегая маминого взгляда. Оказывается, правда устала — и сильно. Всё-таки надо будет взять пару выходных и отоспаться.

— Всё чудесно, Аль. У меня, знаешь, кабинет новый будет. Там всё так прекрасно обставят. Уже закупили доску новую, знаешь эту... на которой фломастерами надо писать.

— Маркерами.

— Что?

— Маркерами пишут на таких досках. Маркерами, а не фломастерами.

— Ой, тьфу, перепутала.

Она работала учительницей физики. Летом ходила в школу и поливала цветы. Была бы её воля, она бы и Алису поливала, лишь бы прикрыть места, в которых недостаточно заботы. Идеальная семья, да, идеальная. Выставить в музей и запретить трогать.

— Ничего, — девушка кивнула. — Не страшно.

Мать протянула руку и коснулась её плеча. От внезапного прикосновения Алиса вздрогнула, как от удара.

— Слышала про выставку?

Алиса вздохнула. Ах да, сейчас начнётся: «Давай пойдём, бла-бла».

— Какую выставку?

Подавить тоску в голосе вышло непросто.

— Да я и не знаю, — ласково улыбнулась женщина, крепче сжав плечо дочери. Рука у неё почти не дрожала. — Что-то там сейчас по любому идёт. Пройдёмся вместе, а? Может что-то купим... Мы же любим ходить вместе.

«Любим... да, конечно».

Алиса закрыла глаза. В её голове замок из сказки горел, а люди в нём кричали.

— Там будет здорово, — воодушевлённо продолжала мать. — С тех пор как ты начала работать, мы почти никуда не выходили вдвоём. Я уже не помню, когда мы были в кино.

Алиса видела — вглядывалась в мамино лицо — видела, как блестели узкие глаза, в которых вдруг расцвело очередное желание. Тоска выедала дыру в девичьем сердце.

«Пятого марта. Может, календарь заведёшь?»

У сорока девятилетней Анны всегда трясутся руки, когда она накрывает на стол. Она едва может удержать тарелку, а, пока мешает кофе, ложка отбивает причудливый ритм о края чашки. Анна сама не помнит, когда это началось. Вначале было трудно после походов по магазинам — руки часто дрожали, если она несла тяжёлые сумки. Потом её сильно трясло перед сном.

Невролог, к которому она ходила полгода, прописал ей дорогостоящие таблетки, а ещё посоветовал пойти к психологу. Таблетки Анна купила. Через месяц курса тремор прошёл. Она даже проходила тот причудливый тест с листом на раскрытой ладони. Но вот почему-то, когда накрывает стол, руки дрожат...

Может, это связано с теми тарелкой, чашкой и ложкой, что она всегда ставила отдельно, но тщательнее всего протирала.

Она бы уже давно сломалась бы да умерла, если бы не Алиса.

Её Алисонька.

Алиса — единственная радость в жизни Анны. Теперь — единственная. Слишком похожа на отца, чтобы женщина не вспоминала о нём хотя бы пару часов. У Алисы рыжие, длинные волосы, за что в детстве её прозвали русалкой, большие яркие глаза и красивые руки, украшенные множеством татуировок.

Когда Алисе было шестнадцать, это мама, волнуясь и краснея, как первоклассница, пришла к декану и дрожащими руками протянула небольшой конверт.

— Вот, собрала, что смогла, вы только Алисочку не выгоняйте...

Она до сих пор помнит, как посмотрела на неё тогда эта выхоленная дама в строгом костюме цвета кофе с молоком.

Работала Алиса в тату-салоне последнее время. Пришла туда как клиент, присмотрелась, сдружилась с другим мастером. Затем прошла обучение. Здесь как раз её образование медсестры и пригодилось.

Алиса бы давно жила отдельно, денег на съёмную квартиру хватало, но вот маму бросать не хотелось. Они когда-то были по-настоящему дружной семьёй без лишних ужимок. Ходили вместе по магазинам, покупали билет в кино — на последний ряд, чтобы никому не мешать, когда будут смеяться в голос, пели вместе старые песни. И кошку, о которой с пяти лет грезила Алиса, покупали вдвоём и вдвоём за ней ухаживали. Вдвоём и хоронили.

Но всё это было давно. С некоторых пор, как заметила Анна, Алиса отдалилась, похолодела, забилась в угол, как дикий зверёк. Всё чаще закрывалась в комнате, молчала, возвращаясь с работы. Будто чем старше становилась, тем дальше была от матери. Но это не возраст, нет. Возраст так не умеет. Настолько чётко и быстро расставлять по углам, выворачивать руки, не давая прикоснуться. Иногда Анна смотрела на лицо дочери и ничего, ничего не видела. Рожала же — семь часов, семь невозможных часов — а тут смотрит и пустота. И сердце не ёкает.

— Дочь?

Алиса вздохнула.

Глаза пришлось открыть. Мама смотрела как-то слишком пристально, точно вынюхивала что-то.

— У тебя всё хорошо?

— Да-да, конечно.

Силы покидали Алису. Она жаждала тишины. От замка остался пепел. Но неважно. Если в этом доме хоть что-то могло вернуться, то это был замок в её голове.

«Просто давай помолчим, а?»

Анна не отвела взгляда, так и смотрела на свою дочь, пытаясь понять... где же начинается её дочка и заканчивается отражение бросившего их отца?