Любовь. Наедине с кошмарами
Наедине с кошмарами
Сердце бешено металось, словно пойманная в клетку птица, застилая своим глухим стуком уши. А он всё вслушивался. Вслушивался в темноту. И в эту страшную ночь без Луны и без звёзд даже волшебное одеяло, безоговорочная защита от самых ужасных тварей, скрывающихся в тёмных углах комнаты, становилось бесполезным куском ткани с набивкой из гусиного пуха.
Мальчик лежал, накрывшись им с головой и крепко зажмурив глаза, он боялся пошевелиться, боялся издать лишний звук, боялся даже вздохнуть. Что бы там ни было, сейчас оно уйдёт. Если не смотреть на него и не шевелиться, ему надоест, и оно сразу же уйдёт. Но оно не уходило. Оно не шевелилось, не издавало звуков, но мальчик знал, что оно здесь, застыло буквально в сантиметре от его лица, укрытого одеялом, и смотрит. Таращится. Кромешная чёрная мгла, укрывающая в своём бездонном чреве самые кривые, страшные и уродливые тени кошмаров, обступила его со всех сторон. С каждой секундой она всё сильнее стягивала свои цепкие путы вокруг его крохотного тщедушного тельца, защищаемого лишь тонким слоем белоснежной ткани с перьями. Она схватила его. Она душила его. Всё тело била мелкая дрожь, по щекам тонкими струйками бежали холодные слёзы ужаса. Крепко стиснув зубы, мальчик снова и снова напрягал слух, он не знал, зачем это делает, ведь даже малейший шорох или скрип станет подкреплением призрачных искажённых образов тварей, своей густой слипшейся массой наводнивших его комнату. Однако, эта тишина давила, мучила. Ни свиста ветра за окном, ни скрипа старых половиц или ставен, ни шороха листвы - ничего. Казалось, словно весь мир погрузился в небытие, навеки заглох в застывшей секундной стрелке старых напольных часов. Тик-так.
Мальчик вздрогнул, словно от удара. Сердце резко сжали ледяные тиски ужаса, выдавливая разом весь воздух из лёгких. Он резко распахнул глаза, хотел закричать что было мочи, однако вместо этого из его горла вырвался сдавленный жалкий писк. Он резко вскочил, нервно сбрасывая с себя одеяло, и замер на месте, задержав дыхание. Вот и спал последний тонюсенький барьер браво охраняющего его до последней секунды пухового одеяла, теперь мальчик был лицом к лицу с ними. Непроглядной чернотой и её кошмарными недвижимыми порождениями. Вот силуэт неестественно искривлённого костлявого стана, нависшего над кроватью, возник перед глазами расплывчатой формой, вот пустые чёрные глазницы прямо перед его мертвенно бледным от ужаса лицом, а вот извилистые длиннющие руки со скрюченными пальцами тянутся к его плечу. И чем дольше, не моргая, мальчик всматривался в вязкую тьму, тем больше силуэтов самых мерзких и страшных тварей он видел. Дышать становилось всё труднее, ребёнок нервно втягивал жалкие крохи спёртого воздуха носом, голова кружилась от нехватки кислорода. Он чувствовал, как склизкая, тягучая чёрная масса заполняет его ноздри и уши, проникает в рот сквозь плотно сжатую полоску губ, плескается и пузырится у него в горле, медленно стекая вниз, заполняет желудок и лёгкие. Тишина. Мертвенная. Убийственная. Тишина, грохот трепещущего сердечка и тихое назойливое, безостановочное тиканье часов. Равномерное, ритмичное. Тук-тук тик-так тук-тук.
Внезапно, разрывая звенящую тишину, тихо скрипнула деревянная дверца. Тук-тук. Мальчик медленно, с большим усилием слегка повернул голову, казалось, всё тело его одеревенело, каждое движение давалось с огромным трудом. Тик-так. В кромешной темноте, в крохотном промежутке меж приоткрытой дверцей и дверным проёмом блеснула белая склера. Сосудиков отсюда не видно. Таращится. Тик-так. Тук. Мальчик хрипло взвизгнул от ужаса, перед глазами всё поплыло. Распахнутый глаз замер на месте, но ему казалось, что с каждой секундой он становится всё всё ближе и ближе, заполняя собой всё пространство комнаты. Еле переставляя трясущиеся ослабшие руки, мальчик стал судорожно отползать назад, к краю кровати. Однако из-за помутившегося сознания он не рассчитал расстояние, и уходящая назад правая рука, скользнув по краю простыни, сорвалась вниз. С глухим стуком ребёнок рухнул на пол, затылок на секунду пронзила резкая тупая боль, пробегая волной по всему позвоночнику. И наступила чернота.
Со всех сторон доносился слабый ненавязчивый гул, тиканье часов прекратилось. Не слышен был и стук сердца. Лишь гул. Ровный и тихий. Мальчик неуверенно приоткрыл глаза. Комната исчезла, исчезла кровать, стены, дверь и комод в углу, исчезла хрустальная люстра, исчезли и уродливые искривлённые тени самых разных форм, исчез и глаз. Осталась лишь темнота, темнота без силуэтов и очертаний, темнота без сгустков и светлых участков, темнота без глубины. Он посмотрел сначала напрво, затем налево, в надежде разглядеть хоть что-нибудь в глухой мгле. Однако с других двух сторон всё выглядело совершенно также, тогда мальчик нервно сглотнул, отрывисто вздохнул и резко развернулся. Буквально в метре от него сидел, сгорбившись и подпирая ладонями голову, мужчина. Его неравномерно посидевшие тонкие волосы, жилистые руки, покрытые мозолями, и тонкие кисти, его кожа нездорового желтоватого оттенка, бессильно опущенные вниз широкие плечи и скрюченная спина - всё кричало о неимоверной усталости и бесслии, об отчаянии. Его тело выглядело столь невесомо, что, казалось, вот вот растворится в воздухе или рассыпется в прах. Строгие чёрные брюки и белая рубашка, висевшие на его истощённом теле, были невероятно знакомыми. Мистер-Неудача? Нет. Не совсем. Казалось, голова мужчины, словно налитая свинцом, была невероятно тяжёлой ношей для тонкой шеи, так что он с большим трудом медленно оторвал её от ладоней, поднимая взгляд на лицо мальчика. Глаза его, бывшие когда-то зеленоватыми, сейчас потускнели, превратившись в грязно-серые, под ними пролегли глубокие тени. Рассеянный туманный взгляд мужчины лишь спустя несколько секунд еле как сфокусировался, становясь чуть более осознанным. Однако оставался всё таким же тусклым, обессиленным, бесчувственным. В груди мальчика заклокотал жгучий гнев и обида, ком встал поперёк горла, он кое-как выдавил из себя дрожащим от напряжения голосом:
-За что вы меня так ненавидите?
-Ненавижу? Ох да, а ты молодец, подобрал самое точное слово из возможных, - он тихо хмыкнул, не сводя глаз с лица ребёнка, - Но я бы добавил ещё одно. Презираю. Нет, ты, пожалуйста, не подумай, я не идиот. Я прекрасно понимаю, в нынешней ситуации с делами твоей вины нет, как бы сильно мне не хотелось повесить на тебя все грехи, как бы сильно я не желал сделать из тебя козла отпущения. Вот за это ты меня, пожалуйста, извини. Я злопамятный и жестокий человек, я это знаю. И знаю, что ты не заслуживаешь осуждения за то, что родился, сколь чудовищной ошибкой это бы ни было. И если может когда-нибудь я мог бы искренне простить тебе это самыми глубинами своей чёрной чёрствой души. Я никогда. Слышишь? Никогда не прощу тебя за то, что ты погубил жизнь моей девочки. - Голос его дрогнул, сорвавшись и затих, голова вновь обессилено опустилась на ладони.
-Я погубил?! Но ведь это именно вы сейчас продаёте её тому человеку! - В ярости воскликнул мальчик, до боли сжимая кулаки.
-И снова точно в цель. Ужасное, но идеально подходящее слово,- Голос его стал совсем охрипшим, голова больше не поднималась, - Да, я продаю свою дочь, продаю за деньги, причём за очень большие. Но зато там она будет далеко, очень далеко от нас с тобой.
Мальчик успел лишь на секунду задержать взор на седой макушке мужчины, когда изображение перед глазами подёрнулось лёгкой дымкой и растаяло в темноте. Оглушительные вопли, разрезая повисшую тишину, ударили по ушам, вокруг по прежнему была кромешная тьма. Со всех сторон доносились отрывистые звуки выстрелов, гул усилился, превращаясь в нестерпимый клокот огромных прорезиненных колёс и моторов. В нескольких метрах от правого плеча мальчика прогремел взрыв, в ушах зазвенело. «Бежать. Надо бежать» - подумал он в панике. До него донёсся слабый крик, крик опомощи, он всё разрастался, окружая мальчика со всех сторон, так что теперь казалось, словно он стоит посреди огородного амфитеатра, и его окружают тысячи людей, они кричат, они просят помочь, они отчаянно тянут к нему свои окровавленные руки. «Нет. Нет, нужно бежать». Мальчик развернулся и бросился бежать, еле как переставляя дрожащие ослабленные ноги, пока не рухнул на землю без сил. Тогда он ощутил, как его одежда стала пропитываться какой-то тёплой вязкой жидкостью, он попытался приподняться, однако ладони непослушно скользили в луже густой свежей крови, руки его до самых локтей были перепачканы в ней. Мальчик стал в панике извиваться из стороны в сторону, постепенно пачкая в красной жидкости каждую часть своего крохотного тельца, пропитываясь её запахом насквозь. Наконец, он смог приподняться на трясущихся руках и заметил расплывчатые очертания нескольких фигур, лежащих не подалёку, однако не успел разглядеть их как следует или даже определить точное количество, изображение подёрнулось туманной дымкой, и голова обессилено плюхнулась в вязкую лужу крови.
Тусклый холодный свет, проникая сквозь тонкую полоску меж плотных тюлей, растягивался серебром по поверхности ковра и слепил краешек глаза. Мальчик ещё крепче зажмурился, сдвигая брови к переносице, затем резко распахнул глаза и, приподнявшись, замер, стал с опаской оглядываться. Вот стоит на своём месте его высокая не заправленная кровать из тёмного дерева, вот хрустальная люстра под потолком и невысокий комод в углу. Дверь в комнату была закрыта. Казалось, всё было как прежде, всё вернулось на свои места, однако, стоило немного присмотреться, как становилось очевидно, что что-то изменилось, что-то не так. Старый комод еле заметно раскачивался из стороны в сторону, словно подчиняясь ритму неизвестной беззвучной мелодии, под потолком в углу белоснежный паучок размером с крупную монету искусно плёл тонкую чёрную паутинку. Окна были распахнуты настежь, и сквозь просвет меж штор мальчик видел яростно бушующий за окном ливень. Казалось, словно вся мощь и гнев природной стихии обрушились на особняк, и неистово хлещущие из тёмных, почти чёрных кучевых облаков потоки дождевой воды словно силились смыть его с лица земли, а нескончаемые потоки ветра, по силе практически равные урагану, пытались вырвать с корнем из земли и унести далеко, в самый космоc, в бесконечность всё, что было на этом месте. Однако, несмотря на распахнутые настежь окна, ни один даже самый слабый поток ветра не проникал внутрь особняка, он бушевал яростно, но молча, также как и дождь, не было слышно даже жалостливого скрипа и шороха сгибающихся под силой гневающейся стихии деревьев. Внутри царила тишина и покой. Не нормальные, неестественные.
Мальчик медленно поднялся на ноги, подошёл к двери и без следа волнения или боязни, повернув ручку вниз, вышел в коридор. Занавески на окнах были задвинуты, все подоконники, пол, стены, одинокие тумбочки вдоль стен покрылись толстым слоем пыли, ворс ковровой поверхности поредел и потускнел, то тут то там в мраморной поверхности пола появлялись и тут же исчезали трещины, светящиеся изнутри неестественным светом. Любимые яркие картинки мальчика, написанные масляной краской, висящие вдоль стены посредине коридора потрескались. Теперь, на первой картине, посреди беседки, сидел, нахмурившись, молодой мужчина во фраке, перед ним, стоя на коленях, целуя его руки, в отчаянии рыдала молодая женщина со светлыми, практически белыми волосами; кабинет на второй картине был всё тот же, однако мужчина больше не помогал малышу строить кораблик, а лишь, грозно нависая над ним, отчитывал за что-то; картина, изображающая увлечённо занимающегося ребёнка исчезла, теперь он был в саду, схватил за руку яростно вырывающуюся девочку, лица её не было видно, лишь прекрасные золотистые локоны; картина помолвки практически не изменилась, однако не казалась уже такой счастливой; бравый солдат исчез, осталась лишь война. Мальчик отвернулся и заспешил вперёд, даже краем глаза на взглянув на последнюю картину.
Затёртая потускневшая ковровая дорожка на тёмных мраморных ступенях уже не пружинила мягко под подошвой лакированный ботиночек, главная зала также неуловимо изменилась. Однако ребёнок шёл, опустив глаза, он не вглядывался в детали, не задерживал ни на чём глаза, он не хотел более видеть этих ужасных метаморфоз. Из-за спинки тёмно-синего небольшого диванчика, стоящего спиной к лестнице торчала седая макушка. Мальчик медленно неторопливо приблизился, с большим усилием переставляя ноги, обошёл диван кругом и замер.
Дворецкий сидел в неестественно расслабленной позе, руки его были чуть раскинуты в стороны, голова бессильно повалилась набок. Кожа его, бледная и шершавая, напоминала холщовую ткань. Он больше не двигался, он больше не кланялся почтительно при встрече, он не улыбался и не говорил. Да и не мог, его тонкие губы были неаккуратно перешиты толстой чёрной нитью. Из свежих ранок не сочилась кровь, кожа не покраснела, тон её был равномерным, мертвенно белым. Он больше не таращился. Не мог, оба глаза его были зашиты в три кривых стежка толстой чёрной нитью. Весь его образ навевал ощущение траурного спокойствия и покорности. Тик-так.