эпизод 21
Перед сном я думал о компромиссе. Можно ли прийти к нему, не проиграв?Компромисс — это проигрыш, не в сухую, конечно, но все же. Дело за малым — понять, с кем играл. А если этот матч был сам с собой?! Тогда это замысловатая дрочка и не более.
Меня растормошила старая проводница.
— Чай с лимончиком, да покрепче?
— С большим удовольствием.
Думаю, вид спящего в пальто человека вызвал у нее жалость. Много разного она видела и людей читала не хуже юнговских волхвов.
Поезд проскочил не проснувшиеся поля и остановился. Старый вокзал разваливается на фоне ржавых товарняков. Ничего особенного, один из многих памятников неудачной попытке человечества что-то изменить. Теперь меняться здесь будет только цвет неба.
Чай с лимоном, ответственная проводница, Хендрикс — хорошая платформа нового дня. Таблетки продолжали работать, меня то срубало, то выкидывало обратно в наушники с жужжащей гитарой.
— Свежая пресса! Газеты, кроссворды!..
На обложке одного из прошлогодних журналов оранжевыми буквами вымазано «Инцест — не искусство». Три года прошло с выставки, а падальщики всё жрут и жрут...
Я выскочил из вагона под утренний дождь. Перебежал через платформу, где серебряная от инея трава прорастала в трещинах асфальта. Нырнул в желудок вокзала, ноги сами встали рядом с табло «Прибытие». На меня с любопытством уставилось некогда знакомое лицо. Соломон! Только перескочил за тридцать, а седина уже крепко вцепилась в затылок, лицо перестало сопротивляться морщинам. А вот тело стало заметно крепче — влияние свежего воздуха? Все эти изменения дали бывшему художнику новую живую оболочку.
Полтора метра до первого рукопожатия за последние три года. Я пытался избавиться от образа старого Макса, тогда ещё художника Страхова с непонятным стилем, мазохистскими наклонностями, с родительскими деньгами, фантазиями и наигранностью. Раз мы привыкли сравнивать крайности, то картинка перевернулась с ног на голову. Взамен эмоциональной расхлябанности появились уверенность и спокойствие. В нем проросло зерно умиротворения.
— Для меня только что время остановилось, словно вчера ты спал на нашем диване. Почти не изменился, такой же худой!
— Не поверишь, у меня ощущение, что я только проснулся на этом диване!
Обнялись. Мне стало легче. Я попал в знакомые руки. От его засаленной джинсовой куртки пахло машинным маслом. Это многое объясняло. В прошлом от него исходил бы французский метросексуальный аромат.
Мы перебежали площадь, где в центре огромная кривая алюминиевая заводчанка выражала бодрое приветствие. В пустом городе делать нечего, времени было около шести утра, рассвет только просыпался. Вокруг беспощадная русская осень, выцветшие дома с черными окнами и голуби вперемешку с мусором.
Старый джип затрясло на разбитой дороге богом забытой области. По душному салону, где словно в гравитации плавал сигаретный дым, разливалась волнительная музыка с величайшей пластинки «Стена». Именно эта машина осталась последним сосудом воспоминаний и ироничной ностальгии. Когда-то она стоила, как однушка в Питере.
Я внимательно наблюдал, как бесконечная разделительная полоса тонет под колёсами. Осень всё ещё пыталась прикрыть наготу ржавыми кленовыми листьями. По телу пробегали волны лёгкой радости. Полчаса мы молчали, не знали с чего начать, хотелось обсудить всё. Нужно было зацепиться за основное и не трогать голые нервы.
— Далеко же ты забрался. Никак не вяжешься ты у меня с натуральным хозяйством. Не скучаешь по огням большого города?
— Со временем привыкаешь. Здесь все иначе. Глаз не замыливается от главного.
— Как скажешь... Что думает сестра по этому поводу? Кстати, как у нее дела? Я неособо представляю Алису задницей кверху с лейкой на грядке. Вы кажетесь выше подобных сует.
— Она здесь не живет. Уехала к матери в Рим.
— Алиса вернулась к ремеслу?
— Собирает с Альбертом разных экспериментаторов по всей Европе и выставляет у нас.
— Крепко ее прибрала современная художественная деятельность. Хотя, может, это просто слабость к извращенной возне. Ищет тебе подобных?..
— Точно не таких, как я! Их интересуют настоящие художники. Фанатичные, сумасшедшие, люди без всяких сомнений! Не то, что мы... Ты хочешь знать то, что не смогли понять журналисты? Действительность отличается от того, как подавали выставку в сети. Если захочешь, Алиса всё сама расскажет.
— Избавь от подробностей! Для меня инцест не подразумевает многозначности. Но мнений было множество. Кто-то даже пытался найти смысл.
Мы молча двигались вдаль от города, в поля. Перед глазами открылась огромная плоскость с зеленоватым оттенком, убегающая в горизонт параллельно серым тучам. В рваных простынях осеннего неба не было ни единого намека на золотой луч. Осень забирала до мурашек.
Уже «Темная сторона луны» заканчивалась, а мы всё молчали. Я хорошенько покопался в глубине сумки. Нашёл небольшой шарик, завернутый в фольгу. Затем раскрошил его, перемешал с табаком и завернул в папиросную бумагу, глубоко затянулся и стеклянным взглядом уставился на покосившиеся дома за полями.
Мы все терпим и терпим. День за днем в покорности и рефлексии. И наше терпение кажется бездонным. Надеюсь, это только затянувшаяся интерлюдия.
— Понимаю твою неприязнь к трезвости, интернету, телевидению, очередям в гипермаркетах, мёртвым лицам политиков, нарисованным войнам, ядерному оружию, вырубке лесов, современной медицине, бестолковому образованию, врущему президенту, к церковному капитализму, обществу, похожему на тухлый фарш, прогрессу... — бормотал Соломон.
— Да что с тобой! Не поздновато для упреков? Этому стоило уделить внимание три года назад. Время твоих перформансов прошло. Страхов, ты уже вырос и больше не художник!
От ощущения возникшей пустоты хотелось неожиданного великого шоу на небе в духе затмения или фиолетового сияния. Требовалось освидетельствование для ощущения бытия. Я, размазанный в пеленках дня, мысленно подпевал Стиву Тайлеру... да, нужно мечтать! Песня прозвучала как напутствие, и я старался изо всех сил, чтобы не подвести учителя.
Мы свернули на сельскую дорогу. Минут десять спускались по пыльной тропинке, уперлись в черный забор. Ворота открылись, и я обалдел, увидев дом, о котором уже слышал, но где ни разу не был: огромный деревянный куб, стоящий посередине зелёной лужайки. Модерн в три этажа из черных бревен с огромными стеклами.
Навстречу выбежала Камилла. Не хуйственный флэшбэк! Я честно думал, что Кэмм не вырулит. Плоховато она выглядела в последнюю нашу встречу. К тому же статистика наркоманов в ремиссии не на женской стороне.
— Простудишься! — рявкнул Соломон. В голосе чувствовалась твердость и характер.
Выходит, зря я не верил в их союз. Но тогда роль Кэмм казалась мне одноразовой, как бумажный платок.
— Вместе и трезвые! Удивительно... Ребята, кто над вами работал?! Наверняка, специалисты не из госучреждения!
Кэмм бросилась мне на шею, слезы поползли по смуглым щекам. Мои ноги подкосились (сентиментальность обостряется в одиночестве). Всё словно материализовалось, хотя с большим опозданием. Возможно, я так и не проснулся в поезде? Но обручальное кольцо на тонком пальце Кэмм возвращало к реальности.