Глава 8
Вопреки предстоящей дуэли спал я очень крепко. Проснулся я только утром: меня разбудил Мазунин:
— Лошади уже ожидают внизу. Скоро выезжаем.
Мысли, так бурно кипевшие в моей голове, покинули меня. Голова моя вновь была пуста. Сам же я был совершенно спокоен. Я не чувствовал волнения, я не чувствовал страха. Всё мне было безразлично.
По пути на поляну я оглядывался по сторонам. Но всё, на что падал мой взор, казалось мне унылым и бессмысленным: как и вчера, я не пытался ни найти, ни понять смысл всего того, что меня окружало. Я чувствовал себя пятном, которое не вписывается в общую картину, но в то же время смотрится гармонично. Такое состояния привычно называть противоречивым. Именно противоречия я ощущал внутри себя. Но что были эти противоречия — я не знаю.
Мы оказались на той самой поляне, усыпанной гвоздикой. Лоран и Бернар уже были здесь. Мы подъехали к ним, и слезли с лошадей. Они внимательно оглядели Мазунина. Внешне Лоран казался спокоен. Бернар же лишь пытался выглядеть таковым; его искренний взгляд, как и всегда, выдавал его истинное состояние: он сильно волновался.
— Не будем медлить, — сказал Лоран, — приступим же сразу к делу.
Я чувствовал, что люди, которые меня окружают в эту минуту, чем-то схожи со мной. Это чувство подобно тому, что испытывает человек, когда попадает в компанию понимающих и разделяющих его взгляды людей. Но то, что я испытывал, было наоборот мне противно. Кому будет приятно оказаться среди тех, кто всегда жил одной лишь завистью к людям и не беспокоился ни о чём кроме собственной шкуры; тех, кто привык всю жизнь пресмыкаться, не имея ни капли собственного мнения; и тех, кому нет в жизни иной цели, кроме власти над другими людьми. Я и сам человек во многом омерзительный, и я признаю это. Но кое-что меня от них всё же отличало: они точно знали, с какой целью живут и для чего пришли на эту поляну. Один желал добиться «своего», пролив чужую кровь; другому более всего хотелось удачно польстить тому, кто имел над ним неукротимую власть; а третий не мог упустить возможности насмехнуться над тем, кого всегда презирал. Но ради чего здесь я? Чтобы отомстить за задетую гордость? но я вовсе не оскорблён. Чтобы отстоять честь прекрасной дамы? но какое мне до неё дело? в мире полно прелестных женщин. Мне просто подвернулся удачный повод необычно себя развлечь.
Стреляться решили на револьверах. Секунданты зарядили в каждый револьвер по одному патрону. Нужно было решить, кто стреляет первым.
— Je vous accorde le droit de premier coup (Я предоставляю вам право первого выстрела), — сказал Лоран самодовольным голосом, будучи уверенным, что выйдет из этой дуэли победителем.
Бернар отсчитал двенадцать шагов. Секунданты вложили оружие в руки дуэлянтов. С каким же равнодушием и спокойствием я подходил к этой дуэли. Но все меняется, когда револьвер уже в твоей руке и тебе необходимо стрелять в живого человека. Никогда в своей жизни я не пойду на убийство. Хоть Лоран и омерзителен мне, он всё же человек. Какое я имею право лишать его жизни?! Я уверен, он не пощадит меня. Однако моя жизнь мне самому скучна и противна. Если это безумное развлечение требует такой жертвы, то я готов на неё пойти.
Я поднял руку выше и спустил курок. Когда дым рассеялся, я посмотрел в лицо своему сопернику: оно выражало злобную ухмылку.
— Промах!— вскрикнул Бернар.
Я оглянулся на своего секунданта. Мазунин совершенно не понимал, зачем я нарочно выстрелил мимо. Его лицо выдавало его смущение, однако он не говорил ни слова.
— Это ваша ошибка. Поверьте, я точно не стану стрелять на воздух, — спокойно сказал Лоран.
Он поднял правую руку и стал целить в меня. В этот момент я не боялся ничего. Я с серьёзным выражением смотрел в глаза своего соперника, давая ему понять, что ни за что не буду трепетать перед ним, даже когда моя судьба уже находится в его руках. Раздался выстрел. Я почувствовал, как пуля пролетела над самой моей головой. Он точно целил мне прямо в лоб, и возьми он чуть пониже, моментально бы сразил меня.
— Как досадно. Это представление продолжится чуть дольше, — сказал Лоран. Он был абсолютно уверен, что и во второй раз я не стану стрелять в него.
Секунданты стали заряжать оружие. В эту минуту в моей голове смешались различные мысли: я думал о Мари, о Страсбурге, о Рейне, о людях, которые мне так противны. Только в этот момент я точно понял, что мог бы по-настоящему умереть. Мой соперник не упустит второго шанса пристрелить меня — это очевидно. Всё может кончиться в один момент, и до него не так долго осталось ждать.
Двенадцать шагов снова были отмерены. Револьвер лежал в моей руке; я стал целиться. Сердце моё сжалось — впервые со мной такое. Неужели я действительно готов так легко расстаться с жизнью? Я посмотрел в глаза Лорана: они были равнодушно-спокойны. Я выстрелил. Через мгновение раздался ужасный крик — это был Лоран. Он упал на землю; Бернар подбежал к нему. Какое недоумение я увидел на лице его! Он совершенно не понимал, как этот властный человек мог потерпеть поражение. Это никак не укладывалось в его голове. Я взглянул на Мазунина: он был удивлён и напуган. Глаза его словно говорили: «Какое счастье, что я не оказался на месте этого бедолаги».
Я, не проронив ни слова, подошёл к Лорану. Лицо его изображало сильную боль. Кровь лилась ручьём из его плеча. На мгновенье я проникся состраданием к нему: каков бы ни был человек, всегда больно смотреть на его мученье. Убедившись, что рана не смертельна, я, было, хотел уйти с этой проклятой поляны. Но вдруг я встретил взгляд Лорана: сколько злобы было в его глазах! Он попытался поднять раненую руку, в которой держал револьвер — но сил ему не хватило. Рука упала на землю, и он выстрелил. Я понял: единственное, чего он желал бы перед своей возможной смертью, — это убить меня. Потому и был так отчаян его крик, когда ему не удалось этого сделать.
Спустя несколько секунд я уже ничего не чувствовал и ни о чём не думал. Я не мог больше оставаться на этой поляне. Я оседлал свою лошадь и галопом помчался прочь. Но чем дальше я удалялся, тем больше мыслей приходило ко мне в голову, и тем сильнее они в ней запутывались. Я вновь думал о Мари; думал о том, что ранил человека; о том, что рисковал жизнью, сам не зная для чего; о том, что в одно мгновенье мне едва не открылся истинный смысл моего существования, которого я не понимал прежде и, вероятно, не пойму уже никогда.
На следующий день я уже был далеко от Страсбурга.