Часть двадцать третья. Семейные узы...
Часть двадцать третья. Семейные узы...
– Ого, столько еды!
Я вымученно вздыхаю, но не могу сдержать лёгкую, насмешливую улыбку. Наблюдать за тем, как этот мелкий радуется чему-то столь примитивному никогда не надоест. Столько восторга от пары яблок, куска хлеба и нескольких конфет, словно бы перед ним развернули шведский стол. В то время как я разочаровывался в своей способности обеспечить нам условия для выживания, Папирус умел довольствовался малым. Признаюсь, иногда я завидовал его оптимизму и вере в то, что нас ждёт лучшая жизнь.
Он достоин большего...
Грудную клетку неприятно сдавливает, пока я наблюдаю за трапезой младшего брата. Я недостаточно стараюсь. Если я не смогу сделать ничего больше, кроме как притащить в наше убежище пару кусков еды, то от меня нет никакой пользы. Почему я настолько никчёмный? Какой вообще от меня толк? Мне нужно быть сильнее. Нужно научиться не избегать проблем, а решать их любыми способами. Не ради себя, а ради Папируса. Всё то немногое, что он получил от меня, было либо украдено, либо найдено в кучах мусора. И несмотря на это, Папс всегда улыбался по-детски искренне, получая очередную «новую» безделушку. Хотелось бы мне сделать ему подарок, который получилось добыть чуть менее отвратительным путём. Подарок, даря который я не чувствовал бы стыда за свою никчёмность. Подарок, который этот мелкий действительно заслужил.
Это несправедливо...
Я видел, как живут другие дети. Наблюдал за разными картинами, когда в очередной раз выбирался со свалки чтобы добыть немного еды. В деревне, куда я наведывался чаще всего, дети были... слабыми. Напуганные и тихие, они таскались за взрослыми монстрами по пятам, словно приклеенные. Неспособные к самостоятельному выживанию, полагающиеся на своих родителей, живущие в комфорте и безопасности – о них заботились, их оберегали, их любили. Взрослые всегда смотрели на меня по-разному: кто-то с отвращением, кто-то с равнодушием, иные с жалостью или усталостью. Однако на собственных детей они смотрели с неким... теплом? Это практически незаметно для окружающих, однако всегда заметно для таких как я. Наблюдая за детьми в деревне я чувствовал отвращение. Они не сделали ничего плохого, но я ненавидел их. Ненавидел за то, что они были пугливыми и слабыми. Ненавидел, когда некоторые смотрели на меня с насмешкой, или мнимым превосходством, потому что не видели рядом со мной взрослых. Ненавидел за то, что они имели всё, в то время как я боролся за свою жизнь столько, сколько себя помню.
Разве я виноват в том, что всё обернулось именно так?
Я уже не помню ничего из того, что связано с моей «прошлой жизнью». Не помню ничего о наших с Папсом родителях. Ни их лица, ни их голоса, ни их отношение к нам... ничего. Бросили они нас или просто погибли? Мне неизвестно. Заботились они или пренебрегали своими обязанностями? Не имею понятия. Значили мы для них хоть что-нибудь или были всего лишь помехой? Не знаю. Или знаю, но не помню. Не хочу вспоминать. Существовать в неведении куда проще, чем ещё больше разочаровываться в и без того не особо счастливой жизни. Мне хватает посторонних взрослых, которые таращатся на меня так, словно я бельмо на глазу. Конечно, каждый горазд показывать своё превосходство. Мериться силами с ребёнком, едва достающим до пояса очень «по-взрослому». Посмотрел бы я на этих смелых, пытающихся доказать что-либо Королевским Гвардейцам.
Это мерзко...
Сколько раз взрослые пытались собрать нас в одном месте? Нас, бродячих и обездоленных детей, которые привыкли не жить, а выживать? Словно посадить диких животных в тесную клетку и надеяться на то, что они подружатся и будут жить счастливо. Все взрослые лицемеры. Так складно рассказывали о том, как хорошо жить одной семьёй и помогать друг другу, что однажды даже я повёлся на эти сказки. Сколько костей мне в первый же день сломали «новые старшие братья»? Две? Три? Семь? Вот уж не знаю, не считал. Был занят тем, чтобы оградить от этих отморозков Папируса, слабость и плаксивость которого действовала старшим парням на нервы. Зато добрые воспитателя уже на утро пожимали плечами и раздражённо фыркали о том, что я недостаточно «осторожен». В чёртовом приюте я не прожил и трёх дней...
Это так... обидно...
Разве я и мой младший брат были плохими? Разве мы были хуже тех придурков из приюта, или той трусливой малышни из деревни? Мы были самостоятельными, сильными и умными в достаточной степени чтобы пережить многих наших сверстников без сторонней помощи. И всё же вот они мы – живём на свалке, страдаем от холода и голода, вынужденные опасаться каждого шороха и можем полагаться только друг на друга. Неужели мы не заслужили ничего из того, что имели другие дети? Да, таких как я и мой брат достаточно много. Некоторые сироты обитают в других частях свалки, иные находят убежища близ деревень, кто-то рискует обратиться за помощью в приют. Но я не хочу думать о других. Моё сочувствие никому не поможет, а в некоторых случаях и меня может под удар поставить. У меня уже есть тот, о ком я хочу заботиться. Тот, о ком я должен заботиться.
– Ты точно не голоден?
Отрицательно мотаю головой на вопрос Папируса, проворчав о том, что ему стоит больше есть. Душа на эти слова отзывается глухой болью, а в мыслях всплывает саркастичное: «было бы что...». Брат и впрямь недоедает. И без того мелкий, так ещё и слабый от недостатка еды. Того что приношу я едва достаточно даже для необходимого минимума. А уж если учесть, что найти продукты удаётся далеко не каждый день...
Я устал...
Сколько дней я не ел? Не меньше трёх, если верить этому мерзкому ощущению слабости. Запасов не так много, а королевская семья формирует всё больше патрульных отрядов, чтобы контролировать беспорядки. Ну и естественно, чтобы ловить бродячих детей, вроде меня и Папса. Добывать пропитание становится всё труднее, а прятаться приходится всё чаще. Если мне удаётся добыть слишком мало еды, я без раздумий отдаю всё брату. И продолжу делать это, даже если мне придётся голодать неделями. Он слабее, он младше... он моя единственная семья. Я не могу сдаться, пока Папирус нуждается во мне.
Именно так поступает семья...
Мне интересно, смотрю ли я на своего младшего брата так, как те взрослые смотрят на своих детей? Чувствует ли Папирус себя в безопасности, пока я рядом? Мы проводим всё свободное время вместе, но достаточно ли этого? Винит ли меня брат за то, какой образ жизни мы вынуждены вести? У меня нет ответов на эти вопросы, и я никогда не поднял бы эти темы перед Папсом, чтобы не расстраивать этого плаксивого мелкого. Я сам знаю, что одними стараниями сыт не будешь и готов переступать через себя, если того потребуют обстоятельства.
Нужно лишь немного потерпеть...
Наблюдая за тем, как Папс устраивается у меня под боком, я чувствую странное спокойствие. Необъяснимое тепло в душе, которое появляется в такие вот спокойные, мирные мгновения. Это никогда не длится долго, потому что настоящий отдых – это почти непозволительная роскошь для того, кто вынужден бороться за выживание. Сейчас Папирус в безопасности и не страдает от голода. Так доверчиво засыпает рядом, бормоча о том, какой же я крутой старший брат и какую хорошую работу я сегодня проделал. Это вызывает насмешливую улыбку, но прерывает поток негативных мыслей. Всё верно, я крутой старший брат. И следуя этому званию я буду делать всё, что в моих силах, чтобы сделать нашу жизнь хотя бы немного проще. А пока я могу лишь ненадолго расслабиться и отпустить волнующие меня мысли. Мне нельзя засыпать, но ощущение тепла и уюта в конечном итоге приглушают внимательность.
– Санс!
* * *
Я медленно открываю глаза и поворачиваю голову, чтобы спустя мгновение дёрнуться в сторону с возгласом: «Твою мать!» Папирус явно не впечатлён моей выходкой, о чём красноречиво говорит выражение его лица. Я поднимаюсь на ноги несколько раз мотаю головой, сгоняя остатки сонливости. Удаётся не сразу, потому что мелькающие в голове картинки от этого действия становятся лишь ярче. Чёрт, лучше бы это был очередной кошмар, чем воспоминание из детства.
Противоречивые эмоции и без того имели меня с того момента, как Папирус покинул камеру. Действительно, почему бы обещанию о защите младшего брата не всплыть в воспалённом мозгу как раз перед тем, как я своим возможным решением собираюсь это самое обещание пустить по одному общеизвестному маршруту? Ну почему это не сраный психологический ужастик, с участием моей предыдущей ипостаси? Я впервые так скучаю по его нравоучениям и блядски-невнятным наставлениям.
– У меня не так много времени, брат, – Папирус, несмотря на спокойный тон, практически цедит последнее слово сквозь зубы, вырывая меня из размышлений. Мне знаком этот небольшой сигнал – младший братишка злится и теряет терпение из-за моего бездействия. Эта необычная, но неимоверно забавная фишка прижилась ещё с того времени, когда он вступил в ряды блюстителей порядка в Подземелье и стал прикладывать все усилия для того, чтобы контролировать «лишние» эмоции. Увы, с самоконтролем у Папса всегда были огромные проблемы. – Ты принимаешь мою помощь, или мне больше не нужно попусту тратить время и копить лишнюю бумажную работу? – С губ срывается раздражённое рычание, пока я в раздумьях потираю переносицу. Да ладно, бро, дай мне минутку. Я только что снова побывал в прошлом, которое очень хотел бы забыть.
Я думал, что решился.
Казалось, принять помощь брата не так уж плохо. Он уверял что всё будет хорошо, а меня как никогда тянуло на свободу. Прежде чем вырубиться я просчитал столько возможных вариантов развития событий, что на какое-то время запутался ещё больше. Моя душа до сих пор словно на части рвётся от обилия противоречивых чувств. Мерзопакостное ощущение, при котором самое оно расковырять себе грудную клетку, словно переполненную гноем и причиняющую нестерпимую боль рану. Никогда не любил сомневаться именно из-за этого заёбывающего состояния.
Без сомнений, я предпочту разлететься по ебучей камере пылью, чем добровольно подвергну брата опасности. Наши отношения – полнейшее дерьмо, с примесью зверской грызни по поводу и без. Да только это никогда не станет даже наполовину достаточной причиной для того, чтобы мы разорвали семейные узы. Мы можем словесно таскать друг друга на хуях, можем ввязываться в драки и выказывать максимальное презрение и ненависть. Но только потому, что таков наш мир. Я научился выживать среди одичалых, сходящих с ума, озлобленных и призирающих любые слабости монстров. Научился не потакать прихотям в угоду безопасности. Даже если со стороны мы больше не выглядим как семья, я никогда не перестану заботиться о своём младшем брате, потому что он – единственная причина по которой я до сих пор жив.
Папирус говорит, что всё будет хорошо, что у него всё под контролем и в отличие от меня он не притягивает к себе всевозможные проблемы по семь ебучих раз на дню. Столько уверенности в словах о том, что мне не нужно беспокоиться – потому что это не только настораживает, но и раздражает – и нужно просто побыстрее принять решение. Именно такая настойчивость меня и вводит в круговорот сомнений. Где-то на затворках уставшего разума всё крутится омерзительно-прилипчивая мысль о том, что я упускаю из виду что-то важное. Папирус – образцовый сотрудник полиции. Он ладит со своими коллегами, идеально справляется со своими обязанностями и помогает другим при необходимости. Тем не менее даже километровый послужной список не скроет главной детали. Папирус – монстр, пусть и в человеческой шкуре. Каким бы ценным рабочим кадром не был мой брат я уверен, что после моего исчезновения он первым попадёт под подозрение. И подобное развитие событий невозможно взять под контроль. Нельзя предвидеть каждую деталь. Я знаю об этом из личного опыта.
С другой стороны... уже с души воротит от этого места. Я морально и физически устал измерять шагами камеру, а после посылать нахуй проверяющих, которые при любой возможности пытались выглядеть круто на фоне «поверженного чудовища». Если поначалу вся эта заварушка казалась даже чем-то забавным, со временем мой интерес перерос в отвращение напополам с раздражением. Мне всегда претила излишняя активность, но как ни парадоксально, я страдал от такой неприятной дряни как свободолюбие. Меня злит сам факт того, что я вынужден торчать в клетке в угоду человеческим прихотям. Но естественно, основным источником рвения на свободу до сих пор остаётся моя малышка. Моя очаровательная девочка, которая была столь обеспокоена, что даже обратилась за помощью к Папирусу, хоть и могла навлечь на себя куда большие неприятности подобной выходкой. Я скучаю по ней. Настолько, что это почти сводит с ума. Так сильно, что эти ощущения по степени тошнотворности и болезненности переплюнули даже ломку от самой дешёвой наркоты.
Я просто хотел... домой?
– Ты уверен, что с тобой всё будет в порядке? – Вопрос звучит как-то совсем жалко, из-за чего сам кривлю лицо. Папирус же отвечает раздражённым вздохом. – Поклянись. – Мне, мать твою, не до шуток. Не надо закатывать глаза, просто скажи то, что я хочу услышать. – Поклянись, что с тобой всё будет нормально. – Меня тошнит от самого себя. Вся демагогия касательно безопасности брата просто канула в лету, когда я понял, что ситуация скатывается к хуям из-за моей бесполезности. Как в том самом, ебучем сне. Словно я снова тот никчёмный ребёнок, который тешит себя надеждами на лучшее. Мне не нужна его клятва, мне нужно оправдание собственного эгоистичного порыва. Нужно заверение, которое заставит меня покинуть этот гадюшник, не позволив подстрекательствам больной совести вернуть меня обратно уже спустя пару часов.
– Я буду в порядке. Со своими проблемами справиться вполне способен. – Такой ответ меня не устраивает. Это звучит больше как упрёк, нежели как попытка успокоить взволнованного старшего брата. А ещё это звучит как неприятное напоминание о том, что несмотря на все заверения, проблемы у Папса всё же будут. Тем не менее, несмотря на мой недовольный взгляд, Папс не сдаёт позиции. Он не расщедрится на обещания, потому что ненавидит их не меньше меня. Какова вероятность, что это связано с нашим детством, когда я вдалбливал ему в голову что давать обещания, которые не можешь выполнить – табу? Небольшая, но всё возможно. Если причина в этом, то я впервые раздражён тем, что он меня слушается.
– Да-да, ты большой мальчик и самостоятельности у тебя как дерьма на собачьих площадках. – С сарказмом парирую я, не без садистского удовольствия наблюдая за тем, как Папируса передёргивает от моего ответа. Я почти скучал по этим перепалкам.
– Я уже говорил тебе, насколько сильно в тебе разочарован? – Усмехаюсь в ответ на вопрос, тут же пожимая плечами.
– Далеко не единожды.
* * *
– Всё дело в этой херне? – Папирус только кивает в ответ, пока я с нескрываемым интересом рассматриваю злосчастную удавку, которая не так давно пиликала на моей шее и херачила меня током всякий раз, когда избыток магии рвался на свободу.
Обычный кусок металлолома, в который нашпиговали кучу вредной для любого монстра ереси. Если бы я до сих пор был заинтересован в науке, то загорелся бы желанием разобрать эту штуку, чтобы понять, как много барахла впихнула туда Альфис.
До сих пор на смех пробирает от того, что поставщиком этой полезной для людей штучки оказалась главная изобретательница Подземелья. Зато сколько пафоса и двуличия эта сука выказывала из раза в раз, с тех пор как мы выбрались из заточения. Она во весь голос вопила о том, какие люди мерзкие и слабые, отплёвывалась от любого намёка на возможную смену ипостаси или переезд из заброшенного квартала, а по итогу не только стала работать на людей, но ещё и поставила под удар свою пару. Не знаю, в курсе ли Андайн... да мне, в общем-то, всё равно.
– Твой человек ждёт тебя в вашей квартире. Используй короткий путь и постарайся добраться туда как можно быстрее. – Отрываю взгляд от ошейника и киваю со всей серьёзностью. – После того, как ты покинешь участок, у тебя будет не больше часа для того, чтобы найти безопасное место. Твоему человеку лучше держаться рядом. Хорошо подумай о том, где можно спрятаться и переждать...
– Хочешь, чтобы я скрывался от полиции до какого-то определённого момента? – Выдвигаю предположение, на что брат согласно кивает.
– Я постараюсь урегулировать все вопросы и свяжусь с тобой по возможности. – Кратко излагает план Папирус. – Но до тех пор мне нужно, чтобы ты вёл себя спокойно. Найди безопасное и отдалённое место, собери необходимые вещи, согласуй всё со своим человеком и не попадайтесь на глаза полиции.
– Принято, босс.
* * *
Наиотвратнейшее ощущение, будто внутренности затягивают в узлы, предварительно нашпиговав всё нутро раскалёнными спицами. Вспоминаются молодые годы. Те самые, когда я только осваивал короткие пути. Я падал в воду, оказывался в сугробах, «собирал» черепом вывески, стены и подоконники и несколько раз оказывался в чужих домах, а всё потому, что не мог понять, как работает эта способность. Мне понадобилась куча времени для того, чтобы научиться перемещаться между несколькими точками, потом столь же много времени чтобы путешествовать свободно по всему Подземелью. Я лишь трижды пользовался этой способностью, чтобы перемещать Папируса – он терпеть не мог и до сих пор не жалует такие путешествия – в остальное время телепортируясь в гордом одиночестве.
Сейчас, хоть ощущения и были знакомыми, пусть и немного подзабытыми, отчего-то легче не становилось. Состояние, при котором впору бы сблевать прямо на грешную землю, не находись я близ центральной улицы и будь в моём желудке что-то хотя бы немного большее, чем абсолютное нихуя. Но нет, с воющими от боли органами и бешено гоняющей излишки магии душой я пешком тащусь на своих двоих, безмерно радуясь тому, что вокруг почти нет людей. Нет, некоторые наверняка на меня пялится, но мне ли не похуй? Мне бы сейчас не упасть и не сдохнуть – уже прогресс.
Знал же, что переизбыток магии опасен не меньше, чем её недостаток. Однако последствия первого я ощущаю лишь второй раз в жизни. В детстве я тратил магию для выживания, потом для работы, а после выхода на Поверхность для того, чтобы не сдохнуть от передоза и нездорового образа жизни. У меня лишь единожды в детстве возник переизбыток – когда я слёг с болезнью. За время отдыха магии накопилось много. Поэтому, когда я решил воспользоваться коротким путём, я всего за несколько секунд сменил семь пунктов назначения сам того не желая. До конца дня короткие пути были для меня американскими горками, поездку на которых я не контролировал. Ко всему прочему избыток магии оказал влияние и на зрение. Мой череп с ярко светящимися глазницами можно было тащить на маяк в качестве фонаря.
Сейчас последствий куда больше. Меня одолевает не только переизбыток магии, но и изношенность человеческого организма, вкупе с глухой ломкой. И именно из-за этого после каждого неудачного «скачка» приходится тратить и без того ограниченное время.
Добираться до дома приходится «рывками». Всего какие-то пятнадцать минут и вот я оказываюсь... у сраного подъезда, давясь очередным пустым рвотным позывом и чувствуя, как сильно болят глаза при моргании. Ладно, оказаться у подъезда не так плохо, как например впечататься лицом в дерево, приземлиться в реку, или собрать боками осколки битых бутылок на газоне. Семнадцать скачков – это перебор, но хотя бы малую часть избытка магии я потратил... вроде бы.
И конечно же, чтобы облегчить мне жизнь, ремонтники так и не починили лифт. Ленивые мрази, за что им вообще платят? За то время, что я провёл в участке, можно было отреставрировать дом, при желании.
Поднимаясь на нужный этаж, я задаюсь только одним вопросом: «Почему моя квартира не на первом, мать её за все конечности, этаже?» Логичного ответа я не нахожу, поэтому виноватыми становятся бабки, которые оккупировали первый этаж, чтобы удобнее было кормить кошек в подвале и с первыми петухами нестись занимать лавочки, с которых спустя пару часов всем жительницам в доме будет доноситься фраза: «Вот она, пошла, проститутка!» Забавно и страшно размышлять о подобном сейчас, когда любая из пенсионерок выглядит и ведёт себя куда бодрее и живее меня.
Добравшись до своего этажа, я трачу добрую минуту для того, чтобы перестать чувствовать себя бревном на лесопилке и прекратить дышать как страдающий от астмы сенбернар. Выходит не очень, потому что оказавшись перед дверью своей квартиры я вообще забываю как дышать. Никакой золотой середины. Спасибо что просто не сдох.
Отчего-то меня одолевало волнение. Какая-то странная смесь из ожидания, предвкушения и стыда. И эта смесь активно глушит все неприятные эмоции, заставляя меня раз за разом одёргивать дрожащую ладонь от дверной ручки. В итоге здравый смысл ударяет в голову – времени мало. И даже несмотря на это я открываю дверь настолько тихо и осторожно, насколько позволяют дверные петли, которые скрипят как мои нервные клетки весь сегодняшний день.
Едва успеваю переступить порог и закрыть за собой дверь, как меня почти сбивают с ног.
– Наконец-то ты вернулся! – До меня не сразу доходит, что именно моя очаровательная, взволнованная девочка сейчас сжимает меня в объятиях трясущимися руками, уткнувшись лбом в моё плечо. – Я так рада, что с тобой всё в порядке, – малышка говорит приглушённо, немного отстраняясь. Её прохладные ладони осторожно обхватывают моё лицо. Алекс настойчиво пытается поймать мой взгляд, обеспокоенно хмурясь. – Ты же в порядке? Ничего не болит? Ты не ранен? Как себя чувствуешь? Может нужно что-то? – Губы сами собой расползаются в усмешке, прежде чем я наконец-то окончательно осознаю ситуацию и притягиваю свою девочку ближе для поцелуя. Жадного, голодного, глубокого поцелуя, от которого дыхание сбивается даже у меня.
Она наконец-то рядом. Моя беззащитная, хрупкая крошка, так доверчиво греющаяся в моих объятиях.
– Я скучала по тебе, – тихо произносит Алекс, мягко улыбаясь.
О, я тоже скучал. И если бы не обстоятельства, то я бы с удовольствием показал, насколько сильно.
Если бы не обстоятельства...
Времени для побега осталось не так много. Катастрофически мало, на самом деле, учитывая моё отвратительное состояние. А ведь я до сих пор понятия не имею, куда податься и самое главное, нужно ли Алексии знать о моём внеплановом отпуске...
– Я уже собрала необходимые вещи, – произносит Алекс, на что я в недоумении склоняю голову. Она без объяснений выпутывается из моей хватки и бежит в сторону своей комнаты, откуда возвращается со своим любимым рюкзаком и небольшой спортивной сумкой. – Здесь минимальные запасы необходимого. Я решила, что лучше двигаться налегке, чтобы...
– Погоди, – я прерываю поток её объяснений. – Ты собралась идти со мной? – вопрос, скорее риторический, но малышка уверенно кивает в ответ.
– Кто знает в какой подворотне ты окажешься без моего присмотра, – моя очаровательная девочка хихикает от собственной шутки.
Я и не собирался спорить. Часть меня надеялась, что она добровольно последует за мной, будет рядом в столь непростое время. Что мне не придётся следовать уговорам своих совести и здравого смысла, которые уговаривали подумать о безопасности малышки и оставить её дома. Но если она решила пойти другим путём, кто я такой чтобы запрещать?
– И правда, мне нужен строгий контроль...
* * *
После того, как я захватил из своей спальни пару нужных мне вещей, мы с Алекс наконец-то покинули дом. Однако новая проблема настигла нас, как только мы оказались на улице.
– Санс, куда же мы пойдём?
У меня было несколько вариантов, но ни один из них не был безопасным. Эти места были хороши в качестве укрытий, но...
Заброшенный квартал – место обитание монстров, не желающих или не имеющих возможности жить среди людей. Место полное отчаяния, где царит полнейшая анархия с тех пор, как наш «король» поддался депрессии и пустил всё на самотёк. Это место далеко и полиция не посещает его, потому что монстры настроены агрессивно по отношению к любым людям.
Логово Трева – отвратительное место, кишащее торчками и психами, которых периодически стравливает между собой дилер. Априори очень опасное место, которое, тем не менее, защищено от визитов полиции и в принципе может сгодиться в качестве укрытия... если предложить Кондору достойную цену за помощь.
Бар Гриллби – самое спокойное, но не менее опасное место, потому что собирающиеся там монстры не особо жалуют людей. Я ни разу не видел там копов, да и от друга о визитах не слышал ни разу. Он мог бы помочь, но любая стычка с посетителями может обернуться серьёзными проблемами.
Ни один из этих вариантов не подходит на роль укрытия, но они подходят для роли промежуточного пункта. Сейчас нам важно покинуть город и спокойно обдумать что же делать дальше. Всего пара дней, не больше... но как же трудно выбрать...