«Сломленный наркотиками»

Меня переполняет желание вгрызаться в чужое горло, рвать кожу ебучими кривыми лоскутами и выворачивать нутро наизнанку, вынимая органы без всякой анестезии. Что угодно лишь полегчало, лишь бы руки перестали сжиматься в кулаки от холодной ярости. Но, к сожалению, моя жизнь давно привыкла подкидывать мне наиебенейшие препятствия, об которые я раз за разом ломаю свою нервную систему. Сила привычки делает своё дело, поэтому, как и обычно, я пытаюсь смириться и подстроиться, чтобы не натворить дел. Но именно на этот раз происходит слишком много всякой херни, слишком много эмоций — ядовитый контраст для измученного меня.

— Всё правильно? — Я плотно сжимаю челюсть и хмурюсь, наблюдая за развернувшейся передо мной картиной. А братец-то сноровку не теряет. Всё тот же холодный, полный презрения взгляд, всё та же отвратительно давящая аура. Сноровку не теряет, но всё же слишком подстраивается под людей. Теперь он настолько на них похож, что даже мне до судорог тошно. Хочется встряхнуть его, ударить, привести в чувство и показать, что он с собой делает, чтобы угодить этим двуличным созданиям из плоти и крови. Будь я хотя бы на четверть таким, как те монстры, что портили нам существование до того, как мы поднялись на ноги, я бы с большим удовольствием разъяснил ему всё другим способом. Взять бы этого самодовольного позёра и рожей тыкать в зеркало, чтоб до него дошло, в чём его проблема. Идеально сидящая, выглаженная форма, опрятный внешний вид, формальная вежливость, даже ёбанные линзы, которые портят монстрам зрение... во что же превращается мой независимый младший брат?

Уверен, если бы не Алексия, то разговор давно бы перешёл на повышенные тона вкупе с ругательствами и рукоприкладством. Но нет, Папирус преспокойно меня игнорирует, будто бы не происходит ничего необычного. Ровным тоном диктует что-то крошке, заполняя бумаги. Кто бы мог подумать, что он окажется работником именно того отделения полиции, в который привезли буквально вчера мою девочку. И кто бы, блядь, мог представить, что именно его пришлют к нам домой, чтобы уладить все мелкие дела, поскольку выпытать информацию у выпившей Алекс не удалось. Всё такой же непреклонный, он совершенно не испытывает неудобства, когда переступает порог нашей с Алекс квартиры. В то время как меня это бесит неимоверно.

До зубного скрежета хочется выставить его к чёрту, но малышка настойчиво, пусть и молча, заставляет меня оставаться в стороне — ей не нужны новые проблемы.

Возможно, кто-то почитает меня аморальным куском долбоёба, но мне совсем не стыдно за такие мысли и желания в сторону Папируса. Мы были, есть и всегда будем одной семьёй. Но именно мой брат является тем, кто до сих пор ищет пути разрушения родственных уз. Выставил меня из дома, отказал в помощи, заставил покинуть Подземелье, не выходил на связь три грёбанных года. И, сука, я всё равно нахожу общих знакомых, которые оповещают меня о том, как у него дела. Просто потому, что привык заботиться о нём с самого детства, когда он был плаксивым и считал меня опорой и защитой. Просто потому, что до сих пор считаю его братом — семьёй, в то время как я для него являюсь кем-то посторонним с самыми нелицеприятными статусами. Я как-то не так представлял нашу встречу. Видимо, долбоебизм — это мой прямой диагноз, раз я свято верю в благоприятный исход этого мнимого «семейного собрания».

— Перестань так пялиться на меня, — голос Папируса выводит меня из раздумий. Я только усмехаюсь, чувствуя некое предвкушение от наклёвывающейся перепалки. Ему не стоило обращаться ко мне напрямую — я только этого и жду. Мне нужен толчок, который позволит сорваться и высказаться. Именно та капля, которая переполнит чашу моего терпения.

— Пытаюсь понять, почему же ты такой мудак, — с насмешкой отвечаю я, скрестив руки на груди. — Тебе должно быть стыдно, я так тебя не воспитывал. — Хочется плеваться ядом, словно ебучая, загнанная в угол гадюка, чтобы этот выскочка захлёбывался в нём без шанса на спасение. И не от того, что я от природы ублюдок с неисправимой тягой к грубости. Меня душит обида и острое чувство несправедливости, которые раздирают мне душу, словно сраная наждачная бумага.

— Видимо, у тебя проблемы с памятью, — холодно замечает Папирус. Я на секунду замираю, удивляясь такой... сдержанности? Мой брат никогда не отличался спокойным характером, особенно говоря со мной один на один. В детстве — заядлый нытик, который стал буквально воплощением агрессии, едва научившись защищать себя. И сейчас он так спокойно отвечает мне, несмотря на то, что раньше оскорбление в его сторону могло дорого мне обойтись. — Хотя, с твоим образом жизни это неудивительно. — Он начинает собирать документы со стола, аккуратной стопкой, которую я без зазрения совести выбиваю из его рук. Губы сами собой тянутся в вызывающую ухмылку, пока листы разлетаются по всей комнате.

— О, офицера не устраивает моя благоустроенность? — Папирус дёргается, и я снова вижу в его глазах что-то смутно знакомое — нарастающую злость, прямо как тогда, когда мы всё ещё были семьёй. Может раньше я и потакал этому ребёнку, но даже моя опека имеет границы. Он решает показать, каким он может быть спокойным, я же покажу, каким могу быть сучьим выродком...

— Меня не устраивает то, что ты всю мою жизнь вёл себя как кусок дерьма. — Папирус сдерживается, но я вижу, как он стискивает кулаки в попытке не сорваться. В попытке не переступить допустимую черту и не разбить моё лицо в кашу. Надолго ли его хватит?

— Ну извини, меня-то, вроде как, вообще никто не воспитывал, — язвительно парирую я. Кажется этот сопляк забыл о том, что всё своё детство я провёл подле него, в попытках прокормить, защитить... не дать сдохнуть и дать шанс жить в тепле и комфорте.

— Оно и видно, как был ленивым мудаком, так им и остался, — ну конечно, куда же мы сдвинемся, не ткнув меня мордой в какое-нибудь дерьмо, да братец? Кто бы знал, как меня подзаебали эти разговоры. Ленивый, безответственный, да и вообще мудак, каких свет не видел. Видимо, за столько лет, у кого-то так и не заработала фантазия.

— Да что ты, блядь, говоришь! — Повышаю тон, театрально всплеснув руками. Я бы с большим удовольствием вытащил его за шкирку из моей квартиры, стёр бы нахуй из памяти, чтобы жить проще. Но что-то внутри упорно меня останавливает, заставляет провоцировать, грубить, насмехаться...

— Сбавь тон! — Моментально отзывается Папирус, прищурившись. На секунду в подсознании мелькает желание примирительно поднять руки и отступить — желание пойти на поводу у этого эгоиста. Вот только обиды во мне гораздо больше, чем здравомыслия, и желание подчиниться я душу в зародыше, не позволяя себе сделать шаг назад, или хотя бы отвести взгляд.

— Или что? Офицер оттащит меня в участок и запрёт за решёткой? — Подхожу практически вплотную, смотрю с вызовом и насмешливой улыбкой. Он же хмурится, но тут же вздыхает. Обречённо, вымученно, словно весь этот короткий разговор неслабо утомляет его.

— Я не горю желанием марать руки об кого-то вроде тебя. — Папирус делает шаг назад и брезгливо морщится, заставляя меня склонить голову и нервно улыбнуться. Об кого-то вроде меня, серьёзно? Этот гадёныш и впрямь считает меня...

— Неблагодарный ублюдок... — на большее меня не хватает, поскольку в голове плотно заседает последняя фраза, сказанная моим младшим братом. Отвратительная, давящая, заставляющая дышать чаще и глубже, чтобы не потерять связь с реальностью.

— С тех пор как мы покинули Подземелье, мне не за что тебя благодарить. Если тебе больше нечего мне сказать, то я ухожу, — краем взгляд я замечаю свою малышку, которая молча подаёт Папирусу бумаги. Увлечённый перепалкой, я даже не замечаю, как она исправляет мою выходку. — Благодарю. — Последнее, что я слышу, прежде чем брат в сопровождении Алекс покидает кухню. Я хочу догнать его, хочу огрызнуться, ударить, потребовать объяснений — сделать то, что не решался сделать столько лет. Но, судя по хлопку входной двери, в этот раз я тоже упустил момент.

— Санс... — Алексия возвращается на кухню, смотря на меня взглядом полным сочувствия. Я знаю, что она хочет помочь, что она готова меня поддержать, но...

— Блядство! — Рука дёргается непроизвольно, и на пол летит один из стоящих на тумбе стаканов. Стекло хрупкое — посуда разлетается в дребезги, заставляя мою девочку с визгом отскочить в сторону. Это немного приводит в чувство, но нарастающая ярость побуждает к отчаянию, и это я контролировать не могу. — Прости малышка, мне нужно успокоиться... — пользуюсь одним из своих «коротких» путей, чтобы поскорее покинуть дом. Чтобы оказаться там, где смогу успокоиться.

* * *

Я давно не пробовал эту дрянь. Дешёвая мерзость, от которой постоянно кашлем дерёт горло и хочется проблеваться до сгустков крови. Тем не менее, эта адова смесь вкупе с обычным табаком — самое оно, чтобы прийти в себя. Я обещал Алекс бороться с этой пагубной привычкой, но с самого начала знал, что это пустое обещание, которое я никогда не выполню. Не в этом случае — не в этой жизни. Мне неимоверно тошно от собственной несдержанности, от того, что я веду себя как ебучая истеричка. Вот только поделать я ничего не могу — сегодняшний приятный день окончательно идёт по пизде. И в конечном итоге, всё, чего мне сейчас хочется, это унять злость и перестать чувствовать такое неправильное и до отвратительного давящее отчаяние. Крэк явно может помочь мне в этом деле — Трев любезно продал мне немного железа в долг, не задавая лишних вопросов.

— Блядство, — я в который раз срываюсь на ругательства, а всё от того, что зажигалка в моих руках работать не хочет. Это прямо знак свыше, не иначе... или просто причина в том, что этой хреновине лет больше, чем мне. Спросить бы у кого-то закурить, да вот навряд ли по этой забытой богом заброшке лазает кто-то кроме отбитого на всю голову меня. Ну, и иногда крыс, или бродячих собак.

Наконец, мне удаётся получить немного огня, и прикурить самодельную сигарету. После первой же затяжки становится легче. Настолько, что я без зазрения совести сползаю по стене, прямо на перепачканные полы заброшенного дома. Глаза прикрываются от удовольствия, пока я лениво выдыхаю едкий, немного горький дым. Под пальцами чувствуются пыльные, усыпанные обломками и штукатуркой полы — неприятно, но не особо меня волнует. Скорее вызывает долю брезгливости, которая тут же растворяется в чёткой и яркой картинке окружающего меня помещения. На удивление отчётливо видно каждую деталь, каждую трещинку этого забытого богом места.

Конфликт с братом уже не кажется мне проблемой, не вызывает злость. Тем не менее навевает тоску по старым временам. Больше всего по детству, пусть и трудному, но тем не менее по-своему спокойному и стабильному. Блядь, я снова сам себя наёбываю — эгоист до мозга костей. События давно минувших дней проносятся перед глазами яркой, отчётливой плёнкой, словно какой-то фильм, конец которого я, к большому сожалению, знаю наизусть. Хочется закрыть глаза, но я знаю, что картинки прошлого станут только ярче и чётче, проникая в подкорку мозга, чтобы долгими ночами мучить меня под видом жутких кошмаров — страшных снов, от которых приходится просыпаться в поту, дышать глубоко и бороться с паникой.

В голове словно щёлкает переключатель, подводя к размышлениям новую проблему. Обещание моей милой малышке. С момента нашего разговора прошло так мало времени, а я уже нарушаю половину установленных пунктов, просто потому что в моей голове по жизни одна сплошная поебота. Будь она сейчас рядом, наверняка отчитала бы меня, но тут же дико забеспокоилась бы — она всегда паникует, если я попадаюсь ей на глаза будучи под кайфом. Я должен чувствовать стыд, отвращение к себе, хотя бы секундное угрызение совести. Но нет, я не чувствовую ничего, кроме спокойствия и удовольствия, усиливающихся с каждой затяжкой. И меня это вполне устраивает, потому что краем сознания я понимаю — эффект крэка слишком скоротечен. Я успею сожрать себя живьём за собственную несдержанность, но не сейчас.

На удивление, мысли в голове не мешаются в кашу — я соображаю более чем отчётливо. И ко всему прочему меня не сжигает изнутри та самая злость, из-за которой я снова сорвался. Мне нравится чувствовать такое облегчение. Настолько нравится, что губы сами собой расползаются в идиотскую, счастливую улыбку, за которую в нормальном состоянии я бы сам дал себе по роже обломком ржавой трубы, который валяется сейчас недалеко от меня. Есть время поразмышлять о нынешнем, прошлом, будущем. Переварить многие события, которые произошли за последнее время — сделать выводы, одному мне доступные и понятные. В последний раз затягиваюсь и выбрасываю остатки своей небольшой релаксации. Жаль, что через несколько минут я забуду всё, о чём так долго и упорно думаю. Мысли и доводы сотрутся из памяти, вкупе с чётким восприятием и яркими картинками. Я ненавижу эти моменты, но пока что мне всё ещё плевать...

* * *

Если бы я был человеком, я бы уже давно сошёл с ума от таких скачков в памяти. Или сдох бы, не справившись с навалившимися проблемами — у людей так много различных способов прервать своё бесполезное существование, что в такие моменты я чёрной завистью завидую их фантазии. Сейчас бы сетовать на их неблагодарность, за халатное отношение к жизни, которая у них, к счастью, всего одна, да вот только возмущения отходят на второй план. Вот именно сейчас совершенно не до этих надоедливых ублюдков, которых обычно хочется порвать на мелкие кусочки просто за сам факт существования. На меня одна за одной валятся проблемы и собственные проёбы — меня снова душит моя неустойчивость. Да и кто я такой, чтобы их судить?

Возможно мешать крэк и пиво — плохая идея. Тем не менее это единственный способ не увязнуть в скоропостижной депрессии, которая так некстати прилагается к моему двадцатиминутному кайфу. Люди снова шарахаются в сторону, а меня это до чёртиков угнетает. И без того паршивое настроение разбавляется их перешёптываниями, из-за чего голова начинает болеть просто до судорог в конечностях, хоть вой, хоть на стены лезь. Бутылка быстро пустеет, и оказывается в ближайшей мусорке, под аккомпанемент моего тяжёлого вздоха. Теперь и алкоголя не осталось, не говоря уже о деньгах, которых и без того было до смешного мало. Ебалось бы оно всё через колено.

Самочувствие всё такое же отвратительное. Только теперь вместо злости, меня обгладывает неуместная подавленность, от которой активно хочется вскрыться, или прыгнуть с какой-нибудь многоэтажки. Но вместо этого я медленным шагом иду в сторону дома, с опущенной головой и спрятанными в карманы руками. Словно нашкодивший ребёнок, который заранее знает, что от родителей ему за что-то влетит.

* * *

Стоит мне переступить порог, как в прихожую тут же выбегает обеспокоенная малышка. Она смотрит на меня внимательно, но не подходит близко — опасается. Достаточно предсказуемая и здравая реакция с её стороны. Я бы и сам от себя шарахался, если бы мог.

— Ну и напугал же ты меня. — Алексия вздыхает, скрестив руки на груди. В её взгляде сквозит недовольство, вперемешку с волнением. Я лишь пожимаю плечами, стягивая с себя куртку.

— Прости. — Голос звучит немного хрипло, но тон остаётся вымученным и несколько равнодушным. Извинение вышло не особо-то искренним, но это от того, что мне до скрежета зубного хочется забиться в угол и самоуничтожить себя морально. А ведь я так надеялся, что в этот раз мне не будет настолько плохо. Упускаю момент, когда крошка подходит ближе, обхватывая мои ладони своими. Только чувствуя прикосновение её пальцев, я понимаю, что неслабо замёрз пока шатался по улице. Она только ахает, осторожно растирая мои пальцы. И вроде радуйся не хочу, но мне упрямо хочется уставиться в стену и затупить часа на полтора, а то и больше. Я не сопротивляюсь, когда Алекс вдруг тянет меня в сторону её комнаты. Даже не морщусь, когда она насильно усаживает меня на край кровати и садится рядом.

— Я так понимаю, мы должны кое-что обсудить? — Я только киваю, понимая, что разговора после такой сцены не избежать. Хотя, где-то в глубине души я надеюсь всё же уйти от этой темы и к ней не возвращаться. Уж больно сильно она меня из себя выводит. 

— Да. — Алексия на мой ответ только вздыхает, поднимаясь на ноги и шагая в сторону комода, откуда достаёт покрывало, чтобы тут же накинуть его на мои плечи, позволяя отогреваться. Ну, теперь я хотя бы не слягу с простудой... Хотя при всём желании не слёг бы, даже если бы очень захотел.

— Хочешь поговорить о том, что произошло на кухне? — Малышка интересуется тихо, осторожно, не в силах представить мою реакцию. Я чувствую, как она внимательно всматривается в моё лицо, силясь увидеть хоть какую-то реакцию, которая подскажет ей, что делать дальше. Я же ненадолго задумываюсь, после чего скалюсь в отвращении, мотая головой.

— Нет. — Только и отвечаю я. Мне совсем не хочется обсуждать сейчас ситуацию, которая вывела меня из состояния душевного равновесия. Я приложил слишком много усилий для того, чтобы её забыть, и чувствую, что второго захода уже не перенесу — слишком подавлен.

— Хорошо, оставим этот разговор до лучших времён, — малышка податливо кивает и снова садится рядом. Я только пожимаю плечами, на этот раз не решаясь что-либо обещать. На самом деле я постараюсь оттягивать момент беседы как можно дольше. — От тебя несёт алкоголем... Ты пил? — Прищурившись, интересуется Алекс. Её голос спокойный, но я слышу в вопросе некий упрёк. Уголок губ дёргается в насмешливой улыбке, понимая, насколько же Алексия стала для меня предсказуемой.

— Ага. А ещё немного «повеселился». — Она некоторое время смотрит на меня удивлённо, после чего хмурится и резко втягивает воздух, понимая мой намёк.

— Под скоростью? — Её вопрос звучит неуверенно, немного удивляя даже заторможенного меня. С губ срывается усталый смешок. Не могу поверить, что слышу этот вопрос от своей благодетельницы. Будь я в нормальном состоянии, я бы пригрозил ей достаточно двусмысленной расправой за такие ужасные слова.

— Рад что ты запомнила, но нет... Я под железом, был... — объяснения даются с трудом. Мне почему-то очень хочется спать, слова до безобразия путаются. Именно поэтому, вместо объяснений, я обнимаю свою девочку, откидываюсь на подушку и протяжно выдыхаю. Она ёрзает, но, к моему счастью, не протестует, а просто молча устраивается поудобнее. Даже короткого взгляда хватает на то, чтобы заприметить то, насколько сильно у неё краснеют щёки. От этого зрелища как-то легче.

— Мы очень серьёзно с тобой поговорим.... Немного позже. — Скомкано тянет Алекс, тяжело вздохнув. Меня же хватает только на короткий кивок и хриплое:

— Как скажешь, детка.

* * *

Сколько времени прошло с того случая? Около пяти дней, или даже неделя? А может больше? Я бы рад сказать точно, да вот беда — никогда не запоминаю даты. День собственного рождения, и тот умудряюсь просрать, причём с завидной периодичностью. Но это не суть важно, потому что сейчас дни летят неимоверно быстро, и следить за ними я не успеваю. Зато успевает моя милая крошка, которая с головой погрузилась в учёбу и теперь едва ли не сутками корячится над учебниками, до судорог в руке исписывая тетради. Первые три дня я прямо умиляюсь её трудолюбию. Вся такая спокойная, домашняя, усердная, сосредоточенная, ну прямо глаз не отвести. Я и не отвожу, с усмешкой рассматривая Алекс, и как выясняется чуть погодя, отвлекая её таким пристальным вниманием. Делать ей комплименты вообще просто пик всего процесса — все возмущения с её стороны стихают, уступая место ворчанию, смущению и очаровательному румянцу.

Однако когда я узнаю, что малышка перестаёт спать по ночам, мне приходится устроить настоящие разборки, из которых я почти сразу выхожу победителем, взяв с Алексии слово ложиться вовремя. Однако такая победа кажется неестественной — малышка никогда не станет лёгким трофеем. Как итог, я ловлю её за учёбой той же ночью, и не слушая возмущения, тащу спать. И вот последние несколько дней я делю кровать с моей девочкой. Это вроде и повод для радости, и причина для сочувствия самому себе, потому как помимо сна мне ничего не перепадает. В целом, все эти дни я напоминаю себе заботливого папашу, который печётся о своём детёныше сверх всякой меры.

— Серьёзно? Опять? — Я скептически скрещиваю руки на груди, наблюдая за нелепой картиной. Малышка даже не поднимает на меня взгляд, уткнувшись в книжку. Я выпускаю её из кровати на кухню, чтобы она попила воды, а в итоге я нахожу свою красавицу засевшей в угол, с учебником в одной руке и фонариком в другой. Вроде и смешно, и грустно.

— Санс, мне нужно учиться, — Алексия почти по-детски хнычет, наконец бросая на меня быстрый взгляд. — А ты отвлекаешь. — Недовольно добавляет она, перелистывая страницу. Я подхожу ближе и вырываю книжку из чужих рук, кидая за спину. Не самое приличное обращение с литературой, но сейчас уважение к учебникам меня волнует в последнюю очередь. Дёрнувшуюся за книжкой Алекс я тут же хватаю за локоть, поднимая на ноги.

— Отвлекаю. — Я коротко соглашаюсь, после чего тащу вырывающуюся Алексию в сторону спальни. Мне и самому жутко хочется спать, и я понятия не имею, как она может бодрствовать столько времени, да ещё и постоянно занятая книгами, или делами по дому. Я бы давно скопытился...

— У нас практические занятия на следующей неделе, а я совсем запустила последние темы... — Алекс судорожно бормочет что-то про подготовку, провал на занятиях, итоговые экзамены и какую-то другую ерунду. Это действительно волнует её, но мне просто нечего сказать. Поддержать человека в трудный момент — не совсем моя тема.

— Тебе должно быть стыдно. — С усмешкой упрекаю я малышку, когда мы оказываемся в постели. Она что-то бормочет и устраивается, обречённо вздыхая. На меня эти штуки больше не действуют, поэтому я без зазрения совести притягиваю к себе Алекс, лишая её шансов на побег.

— Мне очень стыдно, Санс. Я исправлюсь после того, как закрою свои хвосты. — Уже более спокойно и устало произносит Алексия. Я некоторое время молчу, после чего всё же не сдерживаю тихий смешок.

— Хвосты... Знаешь, тебе определённо пошёл бы пушистый хвостик. — Протяжно отзываюсь я. Малышка напрягается в моих объятиях, переваривая фразу, после чего пихает меня в плечо.

— Не надо так шутить, когда я пытаюсь уснуть! — Алекс возмущается, хотя я знаю, что её действительно смущает моё высказывание.

— Окей-окей, не злись. — Примирительно капитулирую, судорожно вздыхая, когда малышка жмётся ближе, силясь перебороть стеснительность. Моё милое сокровище ходит по опасному краю моего и без того незавидно тонкого терпения.

Я ведь совершенно не шучу...