Метка Мародёров

Господин Крон был человек маленький, щуплый, с болезненным желтоватым оттенком кожи, но при этом весьма подвижный и с постоянно изменяющимся выражением лица. Он поминутно усмехался чему-то, словно хотел рассмеяться во всю силу, но не смел; забавно подёргивал верхней губой, прикрытой короткими жёсткими усиками, впрочем, очень ему шедшими, и с глупой, почти детской улыбкой вертел головой, разглядывая гадательную лавку так, словно действительно попал в поистине чудесное место.

У него были очень аккуратно приглаженные и явно напомаженные волосы, но одна прядь выбивалась из идеальной причёски и всё время спадала господину Крону на лоб, и тому приходилось то и дело возвращать эту непослушную прядку на место; глаза Ванги всё время цеплялись за неё – наверное, потому, что больше во всём образе посетителя ничего особо примечательного не было.

Он всё время обращался к гадалке «дорогая», ласково брал за руку и нежно заглядывал глаза, словно ожидал, что она за это потреплет его по голове, как щенка. Кроме того, господин Крон с неожиданными для человека его возраста энергией и энтузиазмом бегал вокруг стеллажей и, должно быть, за четверть часа уже успел вдоль и поперёк изучить всё их содержимое; он беспрерывно расспрашивал Вангу про её мастерство и особенности тех и иных разновидностей гадания; интересовался составами лекарственных зелий, которыми приторговывала девушка, и на все её разъяснения кивал с таким понимающим видом, будто только в них видел смысл своей жизни.

Ванга охотно беседовала с посетителем, пусть и таким странным, потому что истосковалась по компании; гость, кажется, тоже давно ни с кем не говорил и теперь не мог молчать и секунды. Они успели выпить уже две чашки чего-то отдалённо напоминающего чай, но слишком мутного, с перепутавшимися вкусами, чтобы определить состав.

– И Вы, дорогая, правда берёте самую обычную ромашку, добавляете пять грамм того-то и щепотку этого, и хорошее жаропонижающее выйдет? – господин Крон довольными и сытыми глазами уставился на Вангу и весь заёрзал от нетерпения в ожидании ответа. – А если взять, скажем, гвоздику, а не ромашку? Я тут слышал третьего дня...

И разговор снова уносился в какие-то туманные дали, прочь и от ромашки, и от гвоздики, и вообще от лекарств и незаметно, подчиняясь каким-то негласным законам, перетекал в другое русло.

Ванга и сама не заметила, как это вышло, а господин Крон был уже родной и привычный и говорил с ней почти так же, как бабушка общается со своей внучкой, то есть с каким-то очень пристальным, но только заботой вызванным вниманием и живой готовностью и говорить и слушать в зависимости от необходимости.

Ванга очень точно уловила это отношение, невольно зародившееся между ними, и была этому только рада. Как она устала за последние недели, устала, что в лавку никто не заходил, что торговля не шла и последняя хлебная корочка была съедена несколько дней назад, а теперь осталась только старая засоленная рыба!.. Ванге казалось, что этой рыбой уже пропах весь дом, что и от неё самой уже несёт рыбным духом, словно она неделями принимала ванну из чешуи и рыбьего жира. Ей казалось, что не только этот тяжёлый запах застоялся в доме, но что и время в нём остановилось: книги, карты, склянки – всё стояло на своих местах, хотя девушке казалось, что она старалась навести на полках порядок и всё переставляла; юбка, перепачканная в пыли, всё висела на стуле, хотя осталась там с дела, случившегося ещё на прошлой неделе. Даже пыли будто бы и не прибавлялось, и тонкий её слой покрывал шкафы и столики, как и несколько дней назад. Эта атмосфера постоянства, неизменности, застоя – она затягивала Вангу, словно трясина, ловко скрывавшаяся под ковром из ярких трав и потому незамеченная вовремя, казавшаяся безопасной. Гадалка уже ненавидела свой магазин, жизнь свою еле выносила, мечтала только вырваться из замкнутого круга – и не могла. Без своего маленького бизнеса она была никто и не смогла бы протянуть и недели; пусть пустяковая торговля и не приносила сейчас пользы, пусть редко звякал колокольчик над дверью и ещё реже слышался у прилавка звон монет, но это хоть и маленькое, шаткое, но всё же собственное дело оставалось единственным якорем, державшим Вангу и не дававшим ей погрузиться в пучину нищеты.

В конце концов, травяные сборы и снадобья всё ещё можно было относить в аптеки, где их хватали, не интересуясь составом, а украшения и прочие редкости, пусть по втрое заниженной цене, скупали оборотливые подпольные торговцы. Словом, деньги можно было так или иначе раздобыть, но... от одиночества избавиться было не так просто. День изо дня одни и те же лица, пустые и чужие, одинаковые взгляды, скучающие и торопливые; они начинали давить и словно отнимали силы. И Ванга с отвращением начала замечать, что ей неприятно находиться в стороне от общей суматохи и что её задевает безучастность знакомых к собственной жизни. В последнее время даже Варфоломей будто испарился, хотя раньше его метлой не выгнать было, клеился к ней, как банный лист. И это, к недовольству Евангелии, тоже беспокоило и даже оскорбляло её. Неужели нашёл кого получше? Да кто ж может быть лучше, остроумнее, красивее, чем она?..

Поэтому когда мёртвую тишину пустующего магазина разорвал непривычно звонкий колокольчик, царившее внутри безвременье словно разлетелось вдребезги; Ванга почти что слышала его хруст и треск. Завидев господина Крона, гадалка сперва составила о нём весьма нелестное мнение, мысленно посмеиваясь над его нелепо-аккуратной внешностью и напомаженными волосами с выбивающейся непослушной прядкой. Но этот самый господин Крон, смешной, даже несуразный, улыбающийся детски и глупо, оказался на удивление смышлёным и добрым малым, очень любопытным, увлекающимся и, кажется, наивным, что, впрочем, совсем его не портило, а, напротив, ещё более к нему располагало.

– А как дела Ваши идут, дорогая? Ведь это чудо, что за место! Люди, люди должны здесь бывать часто! Да хоть ради тех настоек... – всё щебетал господин Крон, а Ванга слушала его, полуприкрыв веки и монотонно помешивая чай раскалившейся от кипятка ложкой. В лавке было душно, в воздухе смешались тяжёлые ароматы засушенных трав, и откуда-то всё ещё сильно и гадко пахло рыбой, но уже слабее, чем давеча.

– Знаете, дорогая, я вот ещё какую вещь у Вас спросить хотел. Вы лицо, думаю, знающее, уж местные-то разговоры знать должны, хе-хе... – посетитель мелко засмеялся, отчего его усы даже затряслись, и от нетерпения даже руки потёр. – Знаете, дорогая, ведь у Вас тут прелюбопытнейший городок. Недавно в лавке антикварной был, так там продавец – старик, больной, куда как менее приятный, чем Вы – с помощником всё своим говорил, так я услышал немного... Говорили они, будто у Вас тут случай загадочный был весьма, убили кого-то, да странно как-то. Не будете ли Вы настолько добры, чтобы просветить меня об этом любопытном случае?

– В самом деле? – Ванга словно очнулась после долгого сна, в который погрузила её неспешная беседа, и нахмурилась. – Боюсь, я не помню ничего подобного... – медленно, в раздумье произнесла она, и тут же хлопнула себя по лбу. – Да нет, что это, подождите! Помню, помню, конечно! Такая шумиха вокруг этого дела была, как забудешь... Был у нас здесь ювелир, Вы, верно, слышали о нём: его фамилия Княжич...

– Да, имел честь, так сказать, знать, даже лично беседовать доводилось. Неужели что-то произошло с нашим дорогим мастером?

– Так в том-то и дело, что произошло. «Загадочная смерть в обители мёртвых» – так это дело обозвали тогда в местных газетёнках. Пафосно, броско – всё, как писаки наши любят. Тогда только об этом разговоров и было, да теперь слава отгремела, как-никак, несколько месяцев уже прошло... Давно это было, в общем. По всему городу полиция расползлась, несколько недель искали преступников – да так и не нашли, хоть подозреваемых было много...

Господин Крон понимающе закивал, и в маленьких его глазах вновь вспыхнул знакомый уже детски-восторженный блеск.

– Позвольте ещё спросить, дорогая, отчего это дело так интересно назвали? Жаль господина Княжича, жаль, правда... Чудесный мастер был, от Бога, как говорится... Да только вот название очень уж интересное дали, – он заискивающе и, будто бы извиняясь за свой невольный интерес к делу, посмотрел на Вангу, а затем смущённо уткнулся в пол, как девушка, и разве что не зарделся.

– Ну, да, интересное, пожалуй, – согласилась гадалка и отхлебнула горького чая. – Убили его, на кладбище, близ Барры (Вы знаете, оно у нас за городом расположено). Нашли тело, говорят, не сразу, да и то потому, что на него лесник случайно наткнулся... Сама-то я не видела, – тут же добавила она, словно оправдываясь за что-то, – но слухи ходили, будто бы он у могилы развороченной лежал и крови будто бы столько из него вытекло, что, как она в могилу, вниз, стекла, целая луже набежала... Ещё, правда, слышно было, что у него знак какой-то вырезали, ножом, наверное... Да точно - ножом... Прямо на лбу, чтобы все видели. А что за знак – этого уж не говорили, полиция, знать, не велела разглашать, – торжественно закончила свой рассказ девушка, предвкушая эффект, который должна была эта жуть произвести на собеседника.

Тот, однако, не особо, кажется, испугался и только выпученными от любопытства маленькими глазками смотрел на Вангу, словно ждал, что же она ещё скажет. Поняв, наконец, что история кончена, господин Крон вздохнул и перевёл рассредоточенный взгляд на кружку с мутной жидкостью, в которой плавали чаинки.

– И несколько месяцев ничего не слышно о том? – как будто с надеждой на отрицательный ответ спросил он.

Но Ванга не стала ничего отрицать и просто кивнула:

– Да, не слышно. Убийцы нет, суда нет – стало быть, и дела нет, Вы же знаете...

Старичок изобразил на своём лице какую-то гримасу, значение которой гадалка не поняла, и вскоре вернулся к своей прежней болтовне о настойках, ромашке, гаданиях и сплетнях. На стене тикали часы, но всё не били, и Ванге казалось, что время вновь тянется медленно-медленно, как мёд, если его черпнуть ложкой.

Они просидели ещё долго, говоря ни о чём особенном и обо всём сразу, а поздно вечером, часов в семь, господин Крон подхватил свой старый, но до блеска вычищенный цилиндр и, расплатившись с хозяйкой за оказанные услуги, бодрой походкой вышел на улицу. Ванга проводила его до порога и немного постояла на крыльце, щурясь от закатного солнца и рассматривая окрашенную его последними лучами в розовый и золотой улицу, а потом зашла в дом и заперла на щеколду дверь. Ей казалось, что день пролетел очень быстро, и это, конечно, было странно. А ещё она оставалась в полной уверенности, что видела господина Крона в первый и последний раз в жизни, что он забудет о ней, едва завернёт за угол и обнаружит ещё одну лавку, вроде её собственной, с такой же милой и гостеприимной хозяйкой, и что данных им денег с лихвой хватит на целую неделю жизни на широкую ногу.

***

– Девушка, Вы платить будете? – продавец, румяная круглолицая барышня лет тридцати – тридцати пяти, нетерпеливо протянула над прилавком руку, ожидая платы за набранные продукты.

– Конечно, сейчас, – спохватилась замечтавшаяся Ванга и принялась отсчитывать монеты из кошелька. В булочной очень вкусно и сильно пахло свежеиспечённым хлебом, буханку которого девушка сейчас прижимала к груди. Хлеб, конечно, не изыск, вроде бы даже не роскошь, но у Ванги слюнки текли от одного его запаха, так она соскучилась по этому нехитрому угощению. Она набрала целый пакет овощей, сыра, шоколада, булки, хотя знала, что ей не съесть сразу столько и что деньги лучше бы экономить. Но голод – плохой советчик, и рука просто не могла остановиться, так и тянулась за аппетитными продуктами.

Ванга чуть не приплясывала на месте, пока краснощёкая девица отсчитывала протянутые ей деньги. И девушка с неудовольствием видела, что продавец как-то странно хмурилась и даже попробовала одну монету на зуб... Дурное предчувствие не подвело:

– Это ты что же... фальшивки мне всучить удумала? – зло спросила румяная девица, мигом позабыв свою напускную вежливую манеру речи, и бросила монеты на стол. Они зазвенели, покатились, и пара даже упала на пол, пока Ванга пыталась их поймать. Сердце её ухнуло вниз и затерялось где-то в пятках.

– Как... фальшивки? – только и смогла пробормотать она, прижимая к груди собранные с прилавка деньги.

– Это уж тебе лучше знать, мошенница! – не на шутку разошлась торговка. – Да ты погляди только, что это за металл-то? Да и когда это короля в профиль изображали, да ещё с родинкой этой под самым носом? Нет уж, меня не проведёшь! – выкрикнула она и вдруг, с неожиданной ловкостью перегнувшись через прилавок, вцепилась в буханку хлеба, которую Ванга всё ещё прижимала к груди, как самую дорогую на свете вещь. – Знаю я вашего брата вора! А ну отдай, нет денег – нет и товара!

– Да есть деньги, есть! – отчаянно завопила Ванга, как если бы её били. – Настоящие они, глаза-то раскрой! Там пылинка, верно, прилипла, а ты уж: фальшивая, родинки, мол, быть не должно! – и она рванулась назад, ещё сильнее прижимая к себе драгоценный хлеб. Девица, явно этого не ожидавшая, охнула и тяжело завалилась на прилавок, вытянув руки вперёд и всё стараясь достать незадачливую покупательницу.

– Отдай!.. Воровка!.. – задыхаясь, прохрипела она и замолчала на секунду, чтобы перевести дыхание, да и тут же заголосила во всю мощь лёгких: – Народ честной, обокрасть хотят, сюда, сюда! Обокрасть хотят! Помогите!

Не прошло и минуты, как в магазин сбежались любопытные, вероятно, проходившие мимо и заслышавшие истошный вопль румяной продавщицы; вот и полицейский протолкался сквозь как-то вдруг и сразу образовавшуюся шумную толпу и теперь пытался что-то разобрать в общем гаме и суматохе. А Ванга всё стояла на месте, прижав к груди хлеб и затравленно озираясь по сторонам. Её ноги словно прилипли к полу, а пальцы судорожно сжимали монеты. В самом ли деле они фальшивые? Поздно уже выяснять. Должно быть, тот старик, показавшийся таким добрым и милым, аккуратный и весёлый господин Крон, сыграл с девушкой злую шутку, расплатившись с ней таким образом. И как её, цыганку, торговку, грубо говоря, ту же мошенницу сумел обвести вокруг пальца такой безобидный и добродушный субъект? Как она могла не различить обмана?

Ванга чувствовала себя подавленной, обманутой и разбитой и, наверное, именно поэтому не выпустила буханку хлеба из рук и даже не попыталась скрыться в толпе. Её бы там никто не заметил, никто не преследовал бы, никто бы не задержал; но она стояла на месте и глупым, бессмысленным взглядом смотрела на подходившего к ней высокого полицейского в чуть запылённой, но выглаженной и расправленной аккуратно форме.

– Они не фальшивые, мне ими заплатили, они настоящие... – пролепетала она, обращаясь сама не зная к кому. Слабый голос потонул в поднявшемся гаме, а Ванга отступила назад от надвигавшегося полицейского, словно думала, что так её не заметят и оставят в покое.

И всё та же мысль билась в её голове как запертая в банке бабочка: неужели же этот милый, добрый, ласковый господин Крон действительно дал ей фальшивые деньги, а она, глупая, даже не проверила их подлинность? Попалась как новичок, как простушка, как дитя малое!.. Попалась на такой глупости!..

***

Темно. Сыро. Шорох какой-то, что-то шелестит, скрипит, скребётся... Что это, зачем оно шевелится, зачем этот шум, почему пахнет плесенью?

Ванга с трудом и как бы нехотя открыла глаза, но ничего не изменилось: вокруг сгустилась темнота, и не было видно ни зги; где-то в углу всё так же копошилось и скреблось что-то, но что именно – нельзя было разглядеть. Она осторожно пошевелилась и поняла, что лежит на чём-то твёрдом и влажным, а, поведя вокруг себя рукой, нащупала пальцем щели между кусками чего-то шершавого и холодного. Пол. Пол, покрытый мелкой плиткой из неровных, местами обколотых камней.

Голова болела, и в черноте помещения перед глазами всё время мелькали огненные сполохи, и Ванге они казались похожими на саламандр. И это было странно, учитывая, что девушка ни разу в жизни не видела этих гадов. Как бы то ни было, а эти странные сумбурные образы словно заслоняли от Ванги что-то важное, что она силилась понять, но всё никак не могла этого сделать.

Промаявшись некоторое время в тщетных попытках прогнать навязчивые образы и вернуть ясность мысли, Ванга бросила эту затею и откинулась на спину, растянувшись на холодных плитах. Она замёрзла и дрожала; кажется, у неё был озноб, как при болезни. Но не успела Ванга толком поразмыслить над этим наблюдением, как другая мысль, неожиданно чёткая, словно вспышка молнии, захватила её: сегодня, должно быть, четверг, а по четвергам заходит Лео, этот бездельник, вечно ошивающийся по всяким закоулкам и жутко надоедливый, как муха, и приносит интересные вещицы, которые, стоит отдать должное, весьма и весьма недурны. Эта мысль почему-то развеселила девушку, и она даже фыркнула; но тут же что-то в этой самой идее насторожило её, словно бы что-то не сходилось, выбивалось, мешало. И что тут может быть не так?

Ванга отмахнулась от странного ощущения и, зябко поёжившись, свернулась куколкой, прижав колени к груди и уперевшись в них дрожащим подбородком. Несколько минут она не думала ни о чём, а потом вновь настигло её ясное и яркое понимание: конечно, сегодня мог быть и четверг, но даже если и так, никто к ней не придёт, потому что Лео уже давно к ней не заходит, и, кажется, его вообще нет сейчас в Барре. Тут Ванга снова нахмурилась, потому что поняла, что очень и очень смутно представляет, по какой причине он покинул город. Почему этот вопрос вдруг взволновал её, она, впрочем, не понимала совсем, но всё же решила, что раз о чём-то думать надо, то почему бы не заняться именно этим делом, раз уж оно так удачно подвернулось.

Ванга попыталась сосредоточиться, но тут в углу что-то вновь зашуршало и заскрипело, и она, сощурившись, попыталась что-то разобрать в непроглядном мраке. Источник странного шума словно почувствовал её внимание и тут же застыл. Девушка вновь опустила голову на пол, чуть ли не разочарованная, но её так и не оставили в покое: где-то лязгнуло, взвизгнуло и затихло что-то. Она дёрнулась, но не поднялась совсем, а лишь приподнялась над полом на локтях. Ей вдруг показалось, что не то кто-то шевелится во мраке, не то двигается сама темнота; но наваждение прошло так же быстро как и нахлынуло.

А потом прямо перед лицом Ванги появились башмаки. Чёрные, натёртые до блеска и украшенные серебряными пряжками, тоже вычищенными так тщательно, что в них можно было смотреться, как в зеркало. Они появились неожиданно, словно вышли прямо из воздуха, и совершенно бесшумно. Башмаки были не очень большие и аккуратные, и они совершенно не нравились Ванге. Самое же подозрительное в них было то, что владельца обувки совсем не было видно, будто башмаки были чем-то самостоятельным и пришли сюда – где бы оно ни было – сами, без чьей-либо помощи. Они постояли, щёлкнули каблуками, блеснули пряжками; потом совершенно бесцеремонно перешагнули через замершую неподвижно Вангу и всё так же бесшумно понеслись куда-то в темноту.

– Стой!.. – зачем-то закричала Ванга, но её голос потонул в темноте. Ботинки исчезли, и в углу снова что-то закопошилось, а девушка зло вцепилась себе в волосы, глухо и спешно бормоча что-то под нос.

Но не успела она с головой уйти в это увлекательное занятие, как её снова весьма бесцеремонно спугнули. Ванга с ужасом почувствовала, что каменный пол уходит прямо из-под неё, попробовала уцепиться за край плиты – и не смогла, потому что все они были влажны и скользки; она снова стала шарить перед собой, но уже не находила ничего твёрдого, прочного, настоящего; девушка всё искала что-то, протягивая руки в темноту, и почему-то постоянно ждала увидеть те чёрные лакированные башмаки, растворившиеся в темноте. Ладонь, наконец, упёрлась во что-то твёрдое, и Ванга сперва обрадовалась... пока обнаруженное препятствие не подало голос:

– Нет, дорогуша, с такими делами торопиться нельзя! Да что я говорю: у тебя ж и так там уже целый гарем! – просипел чей-то незнакомый бас, и тут же, вторя ему, раздался дружный и очень даже живой и естественный гогот пьяной и весёлой компании. Ванга думала, что и этих людей разглядеть не сможет из-за темноты, но, когда она приподняла веки, яркий солнечный свет ударил ей прямо в глаза, и девушка от неожиданности сощурилась. Что-то гремело и постукивало, но противный скрежет и шорох исчезли, будто пропавшая темнота и эти странные звуки забрала с собой. Как произошло эта странная перемена? Куда ушёл мрак? Кто смеялся?

Ванга пока не понимала этого, но почему-то сразу почувствовала, каким-то безоговорочным, внутренним чутьём, что странные башмаки, буквально мгновение назад стоявшие перед её лицом, больше уже не вернутся (хоть она и не знала, хорошо это или плохо) и что рядом с ней люди, настроенные насмешливо, но не враждебно.

– И что это за имечко такое «Крон», а? Где ты их берёшь, дорогуша? Уж не из заграничных ли? – весело продолжил тот же сиплый голос, за которым вновь последовал раскат смеха.

– Да ты что, брат, она же их ловит, как рыбу ловит! – выкрикнул вдруг кто-то.

– Это как же так, а?

– Да вот так! Видели, как руками загребает? Так она как медведь парней вытаскивает! Только тот из реки, а она из толпы!

– Молчи уж, остряк! – весело отозвался кто-то ещё. – Сама-то, небось, рыбачишь всё впустую, аль нет? Да чего я спрашиваю: с такой-то физиономией!..

Ванга брюзгливо скривилась и, вновь приоткрыв глаза, мрачно осмотрела компанию, собравшуюся в старой, пыльной и отвратительно воняющей закрытой повозке. Ей было противно даже просто осознавать присутствие этих мерзких заключённых рядом с собой, но зато вдруг легко и совершенно естественно открылась ей та важная вещь, которую она всё не могла припомнить давеча: заключённые, конечно!.. И кто вообще за использование фальшивых денег отправляет в тюрьму? Ванга зло поморщилась, вспоминая, как её затолкали сюда, в эту грязь и вонь, отняли хлеб... да и деньги, настоящие или нет, отняли тоже. А теперь, вот... везут. Она знала, куда: в тюрьму на окраине города. Как ни странно, эта мысль даже приободрила её: конечно, ведь там хозяйствует отец Варфа, мерзкого, да, но очень ей интересующегося. Значит, можно будет попытаться через него выбраться из этой передряги. Впрочем, Ванга тут же одёрнула себя: да она же его сколько дней не видела, какое тут – выбраться...

Тут кто-то пихнул её локтем в бок, посмеиваясь, и девушка поняла, что стала причиной очередной шутки, которой даже не слыхала. Она уже догадалась, что неосмотрительно заснула (ещё бы, после стольких бессонных ночей!) и, вероятно, что-то бормотала во сне и дёргалась. Сколько она знала людей, ей не должны были спустить этого промаха во всё предстоящее время вынужденного знакомства: смеяться-то над чужими, над арестантами, даже если ты сам из их числа, – прекраснейшее развлечение. Да уж, каким бы ни был его конец, а сам путь обещает быть долгим. И что это повозку так трясёт? И всё гремит что-то под полом...

– Ну, так его отослали часа за два, думали, вернуться не успеет... – говорила высокая мужеподобная девица, пристроившись на жёсткой койке у стены и активно жестикулируя во время рассказа. Её слушатели – человек пять-шесть разномастных заключённых – пристроились на полу и занимали чуть не всю камеру.

Ванга стояла с другой стороны решётки, ожидая, куда же её распределят, и невольно вслушивалась в бархатистый, но немного грубый голос девицы. Она рассказывала какую-то историю про портного, вероятно, весьма забавную, упоминая ещё какое-то вино, девок, погреб и костры. Ванга, как ни старалась, не могла понять суть рассказываемого, потому что подошла куда позднее начала, но всё равно слушала с любопытством, потому что заняться-то было особо и нечем. Она всё думала почему-то, что и её отправят в эту шумную и переполненную камеру; но подошёл стражник и, ухватив её за связанные за спиной руки, потащил куда-то вглубь тюремных коридоров, где было, наверное, ещё более темно, сыро и холодно, чем в первом помещении.

– Здесь посиди, следователь тебя вызовет, когда понадобишься, – сообщил надсмотрщик и толкнул Вангу в низкую и тесную каморку, в которой вещей только и было, что сено на полу, да цепь, укреплённая на стене.

– Эй, а руки?! – воскликнула Ванга, пока дверь камеры не успела закрыться за её спиной, и метнулась к узкому проёму между прутьями. – Руки-то развяжите, говорили же, что развяжут!

– Может, тебе ещё и кровать принести, а то и вовсе в господские покои перевести? – огрызнулся стражник, явно мечтавший поскорее уйти к своим товарищам, затеявшим очередную карточную игру. – Ну, да Бог с тобой!.. – добавил он вдруг и, распутав всё же сдавливавшую запястья верёвку, запер камеру и отправился восвояси.

Оставшись в одиночестве, Ванга первым делом принялась осматривать доставшийся ей закуток, надеясь, разумеется, отыскать возможные пути к освобождению. Нет, она, конечно, не сомневалась, что дело её пустяковое, да и монеты, может, признают настоящими... В общем, она была уверена, что долго в тюрьме не задержится; но потребность отыскать лазейку была чуть ли не рефлексом, привычкой, которую Ванга никак не могла перебороть. И, как всякому пойманному и загнанному в угол зверю, ей хотелось прежде всего раздобыть какую-то гарантию того, что долгожданное освобождение произойдёт и что, быть может, срок этого события зависит лишь от одного её желания.

К несчастью, тюрьмы – должно быть, единственные заведения, к организации и строительству которых на Западе подходили с умом и с расстановкой. Тут уж и стены каменные возводили на совесть, и камеры сооружали добросовестно... даже необходимую вонь и сырость поддерживал, видимо, с каким-то остервенением, потому что того и другого здесь было в избытке. Словом, никаких лазеек Ванга не обнаружила, зато нашла соседа и товарища по несчастью, занимавшего соседнюю клетку.

Он сам подал голос и даже просунул через решётку руку, чтобы обратить на себя внимание:

– Эй, эй!.. Новенькая! – голос был каким-то глухим, а тембр его – совершенно неопределимым, поэтому Ванга решила, что это, должно быть человек в возрасте. – Тебя за что упекли-то?

Ванга нехотя подошла к решётке, пригнувшись, чтобы не задеть макушкой потолка: очень уж он здесь был низким. Просунутая в её камеру рука тут же исчезла, зато за решёткой возникло лицо, загорелое, но словно побледневшее, и собеседник выжидательно уставился на неё. Вопреки ожиданиям девушки, он был достаточно молод, но Ванга, к своему удивлению, не только не смогла прикинуть возраст этого человека, но затруднялась даже определить, какого он был пола. На осунувшееся лицо спадали тёмные кудрявые волосы, слишком короткие для девушки, но длинноватые для юноши, и сами черты лица были тонкие, аккуратные, и тоже совершенно не понятно было, кому бы могли они принадлежать.

– Что там происходит-то, снаружи, а? – продолжил человек. Ванга опустилась со своей стороны решётки перед ним и молча наблюдала за тем, как двигались его губы. – Я здесь уже вторую неделю сижу, так скучно! Хоть бы дело шло, а то так – только кости моют...

– Тебя как зовут? – вместо этого спросила Ванга и тут же смутилась: пожалуй, в такой-то обстановке знакомства не начинают. Она думала, что ей не ответят, потому что заключённые редко соглашаются пролить свет на свою личность, кроме, разве что, тех, кто особо кичится своими «достижениями»; но сосед тут же ответил, словно ждал этого вопроса:

– Я Лука. Не отсюда, из Ярина, – сообщил он и замолчал, не то ожидая, что Ванга расскажет о себе, не то просто задумавшись о чём-то своём.

– Из Ярина? – удивилась девушка. – Я думала, здесь только наших держат...

– Ну, места-то не везде хватает, – пожал плечами Лука. – Так, это... там, снаружи, что-нибудь слышно хорошее?

– Да чего там хорошего быть может? – брюзгливо скривилась Ванга. – Всё мошенников ловят... причём мошенники же этим и занимаются. Жарко, душно, скука... Как и всегда.

– Нет, не как всегда! – даже слишком, пожалуй, горячась, чем неприятно удивил Вангу, отозвался Лука. – Когда я... когда я в последний раз гулял на своих двоих, у нас праздник был, потрясающее действо! Закончилось в этом году, правда... – он грустно и словно с трудом улыбнулся, – не очень хорошо. Для меня, по крайней мере. Видишь, в какой переплёт попал...

– И что ты сделал такого-то? – поинтересовалась Ванга, довольная тем, что хоть может, наконец, окончательно убедиться в половой принадлежности собеседника. – Сорвал любимую гирлянду мэра?

– Да нет... Куда там, – махнул рукой Лука и вновь посмотрел на Вангу в упор. – Я здесь насчёт поджога...

– Что-о-о? – у Ванги глаза на лоб полезли, и она даже невольно отодвинулась подальше, хотя, впрочем, тут же взяла себя в руки. С поджигателями водиться ей ещё не доводилось, да, честно говоря, не особенно и хотелось с ними сходиться. Мелких жуликов она не только переносила, но даже, можно сказать, считала нормой, как принято не удивляться тому, что у уличных собак заводятся блохи: это неприятно, но неизбежно. Но вот что касается «дельцов» рангом повыше мелких воришек – этих Ванга недолюбливала и опасалась. – Так ты что же... поджигатель? – выдавила она, стараясь не показать своего настроения.

– Да в том-то и дело, что нет, – поспешно успокоил её Лука, сам будто бы удивившись и испугавшись такого предположения. – Нет, нет, конечно... У меня дом подожгли, понимаешь? Дом, в котором ещё бабка моя росла... Зачем же мне жечь его, а? Зачем? Да, беда, оказался рядом, так меня и взяли заместо настоящего виновника...

– А, так вот оно как... – Ванга тут же немного приободрилась и вновь придвинулась к решётке, чтобы лучше слышать юношу. – Ну, так мы с тобой точно одного поля ягоды...

Лука заинтересованно посмотрел на неё, но ничего не сказал и просто ждал, пока она сама заговорит вновь. И она действительно продолжила:

– Меня тоже сюда бросили... впустую. Говорят, деньги фальшивые меняла – так со мной ими расплатились, я и не знала, настоящие они или нет, – о том, что «не знала» она лишь по глупости, поскольку сама, в общем-то, неплохо в таких вопросах разбиралась, Ванга решила не упоминать, чтобы не нарушить нового образа, то есть для того, чтобы её считали очередной несправедливо обвинённой мученицей. Это, как и поиск лазейки в камере, был, видимо, безусловный рефлекс, от которого девушка так же не могла отделаться. – Может, это продавщица всё наврала, может, и деньги даже поняла, – неожиданно даже для самой себя добавила она со вдруг взявшейся откуда-то злобой. – А теперь сиди тут чёрт знает сколько, пока она там пировать будет...

– Эх, да будет, чего теперь-то бушевать? – вдруг осадил её Лука, и Ванга бросила на него обиженный взгляд: что, здесь уж и пожаловаться нельзя?

– Что это ты меня затыкаешь? – свою злость она решила теперь обратить на человека более близкого и доступного, чем оставшаяся невесть где краснощёкая баба-торговка. – Сам-то поговорил, покрасовался, а другим и слова вставить нельзя?

– Да ты говори, только пустое всё это: я уже на двух допросах был, да и тебя скоро туда, наверное, потащат. Они всё больше сами говорят, слова сказать не дают, а потом – пожалуйста, ты уже и сознался, и под словами – своими же собственными, разумеется, – подписался, и я не знаю, что ещё. В общем, гиблое дело, так что... лучше просто не думать об этих... – Лука на секунду замолк, как бы подбирая нужное слово, - преступлениях. Так и тебе спокойнее будет, да и мне, если честно, тоже.

– Что же ты вообще со мной говоришь, раз я так пагубно влияю на твоё душевное состояние? – язвительно спросила Ванга. Ей всё ещё хотелось на кого-то позлиться и Лука, к несчастью для него самого, отлично подходил для этой цели и, не желая того, лишь больше растравлял чувства девушки. – Знаешь, умник, я сам с усам, так что держи свои советы при себе. И так тошно...

Она резко встала, забыв о том, что потолок низкий, и тут же больно ударилась макушкой. Это разозлило её пуще прежнего, и Ванга бросила сердитый взгляд на Луку, словно и в этом происшествии прослеживалась исключительно его вина, и, держась за голову и, наконец, пригнувшись, заковыляла в другой конец небольшой камеры, чтобы хоть символично, да уйти от разговора и надоевшего собеседника.

Лука же посидел ещё немного у решётки, будто ожидал, что новая знакомая передумает и вернётся обратно; но та не шла, и он, бросив свою затею, тоже отодвинулся в свой угол и затих.

Откуда-то доносился заливистый смех, глухой, но многократно усиленный сводчатыми потолками: далеко-далеко, там, где было светло и тепло, стражники резались в карты и, судя по пьяным вскрикам, раскупорили уже не одну бутылку вина. Сверху, где-то под потолком, капала часто и мерно вода.

Ванга полежала немного, вслушиваясь в страннуюкакофонию звуков, и сама не заметила, как заснула, растянувшись на холодном ижёстком сене.