Метка Мародёров

Протяжный и пронзительно-тоскливый, волчий вой далеко разнёсся по погрузившимся в сумраки равнинам.

По небу плыли рваные, как одежда нищих, грязно-серые облака, и временами из-за их мрачной мути выглядывала огромная желтоватая луна. Её мертвенный свет падал на бездушный лес, и деревья от его неверного колебания превращались в смазанных фантомов самих себя.

На дворе стояла поздняя осень, и всё больше листьев ложилось на её алтарь.

Красные, жёлтые, бурые и пёстрые, словно неравномерно обрызганные краской, они под грозный рёв ветра срывались с прежних мест и устилали землю шуршащим красочным ковром.

Холодало. С каждым днём земля промерзала всё больше, а поутру на траве блестел иней.

Оголяющиеся точёные стволы деревьев опутала паутина. Словно погребальный саван, накрыла она умершую природу и суеверный люд.

А сам народ отчаянно боролся с этим искусственным сном, как утопающий человек борется с захватившим его потоком. Это сражение было тщетным, заведомо проигранным, но создавало иллюзия деятельности, что так же немаловажно. Особенно теперь, когда люди были запуганы настолько, что теряли сознание от одного вида расплывчатой тени на стене.

То были смутные времена, когда целые города оказывались заброшенными. Они обращались мрачными призраками прошлого, в тюрьмами давно похороненных воспоминаний. Люди покидали прежние пристанища, чтобы никогда уже не вернуться в родные места. Ни одна человеческая душа не могла более знать покоя в погрязшем в людских пороках мире. Над чёрными улицами бывших деревень летали в поисках падали птицы. Вспыхнула эпидемия новой, неизвестной доселе болезни, что получила впоследствии в народе название ведьминой. Огромное число умерших, в разы большее – заболевших. Остановились фабрики, встали заводы. По руинам государства, лишившегося почвы под ногами, разгуливали кривотолки и злословие, пришедшие на смену былым лозунгам, за которые держалась власть, правилам, на которых строилась жизнь.

Близ одной из деревень – одной из немногих, где ещё теплилась жизнь, – прошёлся слух о появлении ужасного монстра. Откуда взялась эта информация, кто её распространил и сколь достоверна она была – никто не знал, но в людских сердцах поселилась смутная тревога. Теперь уж всякий селянин видел в корявом дереве жуткого оборотня; в каждом же чужаке чудился замаскированный колдун, ждущий начала кровавого ритуала в честь праздника Жизни и Смерти.

Потому каждый уважающий себя человек вслушивался в напряжённую звонкую тишину, против воли улавливая малейший, самый незначительный звук.

***

В отдалении завывали волки.

Их плач по потерянному счастью эхом отдавался по всему лесу и долго ещё замирал в отдалении.

Тонкая корочка первого за год снега чуть слышно поскрипывала под чьими-то осторожными шагами. Неизвестное существо двигалось очень медленно и всякий раз замирало прежде, чем сделать следующий шаг. Оно остановилось и тяжело засопело, не то принюхиваясь, не то просто переводя дух.

Чёрные блестящие глаза пристально всматривались в переплетение ветвей.

Там, за узкой их стеной, обозначились бревенчатые стены домиков поселенцев. Из каменных труб валил кучерявый белый дымок; многие окна были черны и мертвы – таких было большинство, – в других же едва заметно теплились огоньки: там горели лучины.

Существо вновь шумно втянуло воздух и заёрзало на месте. Ледяная корочка недовольно затрещала и заскрипела. Неизвестный вновь легко, едва касаясь поверхности земли, двинулся вперёд, чуть припадая на правую ногу и чутко вслушиваясь в отдалённые голоса людей.

– Волкодлак! – иноземное, чуждое слово разнеслось над деревней суровым приговором.

– Спасайтесь! Волкодлак здесь! Бегите! – голоса взметались, падали, ломались, сходила на хрип.

Немногочисленные жители деревушки метались, сломя голову, меж опустевших домов. Они сталкивались друг с другом, истошно вопили, спотыкались и спутывались в куче, где путались руки и ноги, где скрывали среди разгорячённых тел голову, где упавшие уже не поднимались.

Паника – самое ужасное чувство из всех возможных. Оно кровавой пеленой безумия застилает взгляд, убивает волю и разум, парализует мысли. И даже самые расчётливые и рассудительные личности в момент отчаянного бегства теряют голову. Осознавая умом всё ничтожество своего положения, они не имеют сил ему воспротивиться – и гибнут, мрут, словно мухи...

Пёстрая ткань одежды мешалась с опавшей цветастой листвой, животные путались под ногами, дети суетились, метались... Всё смешалось и закрутилось в едином вихре. Крики... Крики доносились отовсюду. Они тоже перебывали друг друга, давили, как народ в толпе беспорядочно наползал друг на друга на тесной улице. В сложившейся сумятице невозможно было разобрать членораздельных слов: то был настоящий первородный хаос.

Из жуткой трясины безысходности вырывались всё новые призывы о помощи. Они взметались ввысь вместе с языками разгоревшегося пожара, который перекидывался с дома на дом. Никто не мог его потушить; никто не хотел этого делать; никто даже в мыслях не держал подобного дела.

Люди не хотели умереть от когтей демонического создания; сейчас они не страшились сгореть заживо.

А между тем оттуда, из-за кольца огненной блокады, долетали глухие мольбы и стоны, едва различимые в общей суете.

Здесь истошные крики людей и вовсе были слышны смутно, пламя пожара теплилось далече, и на улицах царствовала гробовая тишина. Пустые дома грустно глядели на происходящее пустыми глазницами выбитых окон, словно с упрёком взирая на осенний вечер.

И там, в одной из тех самых давно покинутых, мёртвых, как вошло у селян в привычку их называть, изб на коленях стояла женщина, прижав к груди младенца.

Щёки её были мокры от слёз, глаза едва могли различить представшего перед ней страшного палача:

– Прошу Вас... Отпустите... Отпустите, не убивайте! Пощадите хотя бы ребёнка... – всхлипывала пожилая мать, всё крепче прижимая малыша, стараясь заслонить его собственным телом – и зная, что столь слабая мера не сможет спасти ни его, ни её саму.

– Пожалуйста...

С голого черепа цвета слоновой кости безучастно наблюдали за страданиями женщины неживые чёрные очи. Витые рога, резко заострённые на концах, смотрели в потолок и чуть назад. Они, такие нелепые и неуместные для этого существа, всё больше сближали образ его с каноническим изображением хозяина Преисподней.

Всё тело существа покрывала густая иссиня-чёрная шерсть, столь объёмистая, что демон казался настоящим великаном. Самой же страшной его чертой была молчаливость. Монстр передвигался совершенно беззвучно, не издавал ни звука, когда бросался в бегство, и так же, в полном безмолвии, убивал.

Женщина видела блеснувшие стальным блеском когти, показавшиеся на секунду и вновь скрывшиеся где-то под длинным волосяным покровом. Они были длинны и остры, словно заточенные перед боем кинжалы, смертоносные и бьющие без промаха.

– Уйдите... Пожалуйста... Не трогайте ребёнка, – шептала женщина, глядя на исчадье Ада из-под мутной пелены слёз.

Монстр не двигался, словно никак не мог принять определённого решения, и у несчастной проблеснула уже слабая надежда на столь желанное спасенье. Он не нападал, он не торопился; быть может, он способен испытать жалость к бедной вдове? Нет, конечно, нет.

– Милитриса-а-а! Ты здесь? – неожиданно прогремел на улице родной раскатистый баритон.

Сердце в груди селянки сделало невероятный кульбит, она поняла: спасение здесь, рядом, только руку протяни. Муж, один из самых сильных мужчин в деревне, не побоявшийся однажды вступить в рукопашную схватку с медведем, чтобы спасти ребёнка... Он не мог оставить её! Он был рядом, он мог одолеть чудовище!

И женщина решилась на самый рискованный, можно сказать, роковой шаг: она подхватилась на ноги и, что было сил, кинулась к двери. Этот поступок и стал самой серьёзной её ошибкой. Последней в жизни.

Селянка не успела ничего почувствовать и увидеть. Просто по шее вдруг потекла горячая струйка крови, а дышать стало так трудно, словно лёгкие разрывались в груди. Женщина рухнула на пол, не проронив ни слова, не успев даже осознать случившееся перед смертью.

С улицы всё ещё доносились призывные крики, но теперь им не суждено было найти адресата.

Чудовище наклонило набок рогатую голову и бесчувственным взглядом оглядело свою работу. Завидев все ещё шевелящегося в охладевших руках матери плачущего ребёнка, монстр метнулся к нему, плавно и стремительно, словно призрак, чуть пригнулся и резанул рукой по воздуху.

Плач резко оборвался, оборвался вместе с ниточкой жизни младенца. С заострённых когтей на пол закапала ярко-алая кровь.

Монстр захрипел и вновь наклонил голову, а затем «подплыл» к двери и проскользнул на улицу.

Вечерело. Через несколько домов от околицы тлело пепелище; за ним до сих пор виднелись пёстрые одежды людей.

Мутные облака рассеялись, как утренний туман, и небо украсилось мелким бисером частых звёзд.

Чудовище шумно вдохнуло морозный воздух и выпустило облако пара.

Чёрные, напоминающие пустые глазницы очи вперились в огромный белоснежный диск, наполовину выкатившийся из-за пригорков. Наступила ночь первого осеннего полнолуния.