Дитя Тьмы

Правки и корректировки допустимы на стадии написания истории.
Благодарю всех, кто заинтересовался. Это мой дебют, поэтому я прошу отнестись с пониманием и буду рада отзывам и критике.

ВНИМАНИЕ: Возможны сцены насилия и жестокости.

Знойное утро застало меня врасплох, окутав своей липкой пеленой. Сентябрь в этом году был жарким, будто летние дни никак не хотели пускать на эти земли промозглую осень.

Пожелтевшая, кое-где протертая до дыр простынь пропиталась моим потом и неудобно скомкалась складками под спиной, оставляя на ней следы, похожие на шрамы. Пуховое одеяло валялось на полу под кроватью, собирая пыль. Этой ночью меня снова одолевали кошмары.

В мифологии такое явление зачастую объясняется действием потусторонних сил, но я настолько привыкла к своим снам, что перестала воспринимать их всерьез. В детстве они пугали меня, заставляя не спать до утра. Но сейчас...

Воспоминания о жизни до Дома Сирот, в котором я жила уже тринадцать лет, навсегда были вычеркнуты из моей памяти. Только чудовищный мир Морфея будоражил сознание и жаждал открыть мне неизведанные загадки моего прошлого.

Я с содроганием сердца жаждала скорейшего наступления своего совершеннолетия, чтобы покинуть это адское пристанище, но я никогда не задумывалась о том, что будет после того, как бетонные ворота приюта закроются за моей спиной.

Я пристально всмотрелась в обшарпанный потолок, моргнув несколько раз, привыкая к утреннему свету. Солнце слабо выглядывало из серых густых облаков, но шансов озарить спальню своим светом у него не было.

В этом месте над головой всегда нависал удушающий влажный мрак, и объяснить это явление ни одному из нас не было под силу. Иногда лучи огненной звезды всего на несколько секунд бережно касались моих бледных щек, а потом снова исчезали под черной пеленой, оставляя, словно на память лишь ослепленные, непривыкшие к яркому солнечному свету глаза.

Осмотрев в тысячный раз длинную просторную девичью спальню, я протерла глаза кончиками пальцев, надеясь прозреть, увидеть другой мир вокруг себя. Что-то еще, кроме металлических кушеток с тонкими матрасами и спящих на них одиноких душ, которые ежедневно цеплялись за маленькую надежду покинуть это место и сотворить свою новую судьбу. Начать жить с чистого листа. Но положение воспитанниц Дома Сирот не менялось. Жизнь не поменялась вчера, не изменится и сегодня. Я в этом была точно уверена.

Я не помню, как оказалась здесь. Будто жизни до Дома Сирот и не существовало вовсе. Старый особняк с серыми бетонными стенами стал моим домом. Он создавал иллюзию защиты от внешнего мира, и я привыкла, внушая себе, что он защищает и меня. Но он разрушал каждого, кто блуждал по скрипучим прогнившим полам узких коридоров и пыльных комнат. В месте, где витал запах затхлости и соли от пролитых слез воспитанниц. Иногда казалось, что это главная причина густых слоев вонючей плесени, окутавшей углы особняка.

Дом Сирот для девочек расположился в глуши густого леса. Даже если залезть на ту самую башню с давно остановившимися часами на крыше и посмотреть вдаль - ничего не увидишь. Бесконечная чаща, укрытая вечным туманом. Лес казался совсем безжизненным. Осенние оголившиеся ветви навевали лишь одиночество и пронизывающий холод. Зимой деревья душили плотные снежные шапки и только летом или поздней весной вокруг особняка зарождалась жизнь.

В детстве, наблюдая за сменой сезонов, я мечтала, чтобы моя жизнь изменилась также, подобно деревьям в лесу. Но яркие, как пламя мечты, с каждым ударом плетью по оголенному телу превращались в пепел.

Старый трехэтажный особняк с фасадом из серого камня и большими пыльными окнами окружала массивная бетонная стена. Что за ней? Спрашивать было не положено, но мы знали лишь одно: сбежать отсюда невозможно.

Когда я была в рядах младших воспитанниц, моё любопытство всегда брало верх над разумом, и я тщательно исследовала территорию в поисках выхода в надежде выбраться отсюда. Но все, кто когда-либо пытался, были жестоко наказаны.
За стеной была неизвестность, и каждый из нас создавал в голове свою собственную иллюзию о мире вне Дома Сирот, в которую можно было легко поверить.

Я распутала пальцами влажные от пота черные, как уголь волосы. Моя прическа по утрам всегда была похожа на воронье гнездо, как бы я старательно ни заплетала с вечера аккуратную тугую косу.

Серое простенькое шерстяное платье, до боли колючее, было приготовлено мной еще со вчерашнего дня перед отбоем и висело на спинке стула у кушетки. Чёрные туфли из кожи на небольшом каблучке, сильно изношенные, ждали очередного дня.
Форменная обувь часто натирала мне ноги до мозолей. К вечеру мои пальцы часто немели, и я поджимала их при ходьбе стараясь унять боль.

Раньше воспитанницы носили скромные классические ботинки на шнуровке. Несколько лет назад их запретили после того, как прошли слухи о повешенной с помощью шнурков в качестве удавки прямо на крючке шкафчика для верхней одежды.

Сначала я подумала, что это очередной жуткий метод воспитания. Запугивания воспитанниц всегда были отличным способом сделать из нас покорных и ручных зверушек, однако именно в тот день место у окна в столовой, где обычно сидела светловолосая девочка с большими оленьими глазами, пустовало. Видимо, она не выдержала. Была слишком слаба, а слабые личности здесь ни к чему.

Режим порядка и устав Дома Сирот нарушать было строго запрещено. Новые идеи запретов для коррекции поведения регулярно появлялись в своде правил для воспитанниц. Большие плакаты на стенах диктовали, кричали, пытались донести, угрожали. Бросив взгляд на стену, где висел именно такой свод правил, я поспешно захватила полотенце и направилась в ванную комнату, чтобы избежать опоздания на завтрак, которое бы повлекло за собой очередное наказание.

Вставала я раньше всех, провожая взглядом безмолвную ночь, и обычно проводила оставшееся время до подъема за наблюдением пустоты за окном наедине с гнетущей тишиной в спальне.

Раннее пробуждение давало мне преимущество. Через пол часа в ванной комнате не останется ни единого шанса подготовиться к новому дню. Обычно эти ритуалы по утрам были подобны муравьиной суете. Двадцать старших воспитанниц Дома Сирот были похожи именно на этот вид насекомых. Толкаясь, преследуя лишь свои интересы, они старательно хлопотали над своим внешним видом, чтобы походить на прилежных и неотразимых перфекционисток.

Влажный мрак с запахом плесени всегда нависал в этом душном небольшом помещении. Свет проникал через маленькое окно под потолком, слабо освещая ванную комнату. Лампочка в почерневшем плафоне давно перегорела, и он безжизненно свисал с потолка, будто жирная паучиха.

В затуманенное, грязное зеркало на меня пристально смотрела девушка с белоснежной кожей и серыми, словно расколотый лед, глазами. Лицо угловатое, острые скулы. Казалось, ими я могла кого-нибудь зарезать вместо ножа. Отличное оружие. Я не считала себя красивой, скорее несуразной. Слишком худощавая, слишком бледная. Я поспешно умылась холодной водой, прочесала гребнем волосы и затянула их в тугой пучок. Даже одна прядь, выбившаяся из прически, могла вывести мадам Крот из себя.

— Подъем! Просыпаемся, барышни! Живо, живо!

Из-за стен послышался грозный звон небольшого колокола, которым яростно размахивала мадам Крот. Спешно топающая своими маленькими поросячьими ножками по коридору, она пробуждала воспитанниц от безмятежного сна.

На втором этаже особняка в разных частях коридора находились две спальни для старших и одна для младших воспитанниц Дома Сирот, две довольно просторные ванные комнаты и громоздкая железная дверь с потертой ручкой, которая разделяла узкий коридор на две половины. Территорию младших нарушать строго запрещалось.

На первом этаже располагалась столовая и большая комната отдыха с витражными окнами, которые вдыхали жизнь этому особняку. Летом окна настежь открывались, и можно было почувствовать яркие, манящие запахи хвои и свежей травы. Вдоль стен растянулись диваны с бордовой тканевой обивкой, деревянные книжные стеллажи, посреди комнаты взгромоздился старый рояль, а небольшие резные столы, зазывали сыграть не всегда, но часто увлекательную партию в шахматы. Я любила играть на рояле, когда комната пустовала. Музыка вводила меня в транс, и я сливалась со звучащими из него звуками, покидая этот мир. Пускай хотя бы на время...

Третий этаж особняка был мной особенно любим. Помимо бездушных образовательных классов и небольшого больничного крыла, там находилась огромная библиотека, богатая самой различной литературой: от классической до научной. Здесь, из-за разрушения лигнина и целлюлозы, стоял манящий аромат старых книжных страниц. В этом месте я проводила почти все свое свободное время, изучая мир из фолиантов и погружаясь каждый раз в новые истории. Выбор очередной желанной книги давался мне настолько тяжело, что я с трудом уносила стопку, собранную из различных разделов, до ближайшего стола и не знала с чего начать.

Я ценила одиночество, а в библиотеке оно обеспечивало мне пищу для размышлений и помогало разгадывать загадки, которые преследовали меня по пятам. В глубине души я знала, что это глупые отговорки. Меня всегда избегали. Лина, моя ровесница, девочка с обожженным лицом всегда твердила одну и ту же фразу у меня за спиной: «В тихом омуте черти водятся». Из-за моих криков по ночам они боялись меня. Так и говорили, что во мне сидит сущность и ее надо уничтожить.

Попыток причинить мне боль и уничтожить было множество. Нам было по восемь лет. Однажды, они разместились на полу в спальне, Лина нарисовала какие-то непонятные символы украденным из класса мелом, меня стащили с кровати и поволокли во внутрь нарисованного круга.

— Если ты будешь упираться, мы порежем тебя проволокой. — шипела Лина, доставая железный прутик от койки из-под ночной рубашки. Ее подруги вцепились в мои волосы, затыкая рот наволочкой. Я вырывалась, но позвать на помощь не могла. Однако, мне удалось повалить зачинщицу эксперимента на пол и избить ногами.
А потом, каждый вечер перед отбоем, я находила под подушкой дохлых мышей или птиц. Я делала вид, что не замечала, а когда наступала ночь и все погружались в глубокий сон, мстила. По-детски глупо, но они получали сполна. Дурацкие проделки казались мне единственным решением угомонить рассвирепевших ровесниц. Но сейчас... Если бы тот самый прутик от койки оказался в моих руках, я бы не раздумывая использовала его против них. И ни разу бы не пожалела.

***
Облезлая белая дверь ванной комнаты распахнулась. Кристина вальяжно перешагнула порог, смахнув светло-русые короткие волосы с лица и осуждающе осмотрела меня с ног до головы холодным взглядом, показывая всем своим видом, насколько ей неприятно мое общество здесь. Подняв брови, она протянула:

— Выглядишь не очень. Впрочем, как и обычно. Я тут подумала... Может все-таки зашить тебе рот или запихнуть туда половую тряпку, чтобы ты наконец перестала вопить по ночам и дала всем хоть раз нормально поспать? Жаль, мы провалили тот эксперимент... — ехидно улыбнувшись, девушка резко обернулась, бросив взгляд на своих подруг позади. Делая так, она всегда выискивала одобрение своих гениальных идей. А те, задавленные её авторитетом, хохотали, как гиены и угодничали.

Я упивалась желанием припечатать Кристину к стене и изуродовать её уродливую физиономию, выжать из нее всю желчь, но не отрывая взгляда от зеркала, я отряхнула платье от водяных капель и поспешно покинула ванную комнату, чтобы избежать очередного конфликта, плотно сжав челюсти.

Такие, как Кристина, в нашем приюте обычно сбивались в стайки, будто волчата, озлобленные на весь мир. Они считали себя избранными, за что ежемесячно жестоко наказывались за бездумные проступки, драки и унижения младших воспитанниц. Это был их способ выживания, их непробиваемая броня.

Вот только для виновных в Доме Сирот были обустроены отдельные комнаты на чердаке. Комнатой это затхлое помещение, похожее на карцер, было трудно назвать. Железный каркас кровати без матраса, небольшая щель под потолком в стене, имитирующая окно. Главным атрибутом была цепь, которую приковывали к лодыжкам.
Воспитанниц оставляли в одиночестве на неопределенный срок и морили голодом, пока они не покаются в совершенных злодеяниях и не признают вину.

Пытки от мадам Крот были невыносимыми. Ежечасно, по расписанию, железная дверь распахивалась. Сначала она заставляла снять одежду. По ее мнению, именно прикосновение кнута к оголенной коже, давало превосходный результат. Провинившихся мадам Крот избивала до крови, а мы слушали их истошные крики, которые распространялись эхом по пустым темным коридорам особняка.

Младших воспитанниц Дома Сирот не пороли, пока им не исполнится десять лет. Таковы были правила устава. Могли лишь пригрозить или больно отлупить по заднице. От страха и безысходности они всегда пронзительно рыдали. Младшие обычно попадали в эту комнату по своей глупости и неопытности, не понимая, что за мелкую пакость их могут наказать и морить голодом, посадив на цепь, как сторожевую собаку. Но собакам подбрасывают хотя бы сырое мясо, чтобы они утолили голод. Здесь же сырым был только воздух и щеки воспитанниц от слёз. Попадала ли я туда? Да. Но редко, потому что умела мстить и защищать себя так, что ни один звук изо рта моих обидчиков не вырывался. Меня боялись и остерегались. В тихом омуте действительно водились черти.

Комната провинившихся была пронизана таким удушающим ужасом, что некоторые, когда-то побывавшие здесь девушки оканчивали жизнь самоубийством прямо на месте. Душили себя своими же руками или придумывали способы поизощреннее. Бывало, наносили увечья с помощью металлической проволоки, выкрученной из кушетки. Единственное доступное для нас оружие, знания о котором передавались от воспитанницы к воспитаннице.

Некоторых успевали спасти, залечивали раны и сажали на сильнодействующие успокоительные, от которых впоследствии они становились безэмоциональными, равнодушными ко всему сухарями с абсолютно пустым взглядом.

Подобные слабовольные личности никогда не искали другого выхода. Для них это был единственный и самый простой способ избежать мучений и позора.
Я попадала в эту комнату несколько раз. Например однажды, своровав недоеденное яблоко из столовой, а еще за попытку бегства. Хотя попыткой этот безнадежный поиск дыры в неприступной стене, окружающей особняк, назвать было невозможно.
За этот проступок меня пороли по ногам, оставив множество жутких ран. Шрам, похожий на разразившуюся молнию, до сих пор украшает мое правое бедро и напоминает мне о том самом дне. За ошибки я поплатилась, но за мирное поведение меня освободили спустя пару дней.

Ходить после той порки было невыносимо больно и меня ежедневно отправляли в больничное крыло на третьем этаже, где тщательно обрабатывали мои свежие раны, пока они до конца не затянулись.
Когда я выросла, то поняла какое поведение в этих стенах будет наиболее безопасным для меня и моей жизни, поэтому конфликтов я старалась избегать. Играла роль примерной, скромной и тихой девочки. Хотя где-то в закромах своей души я жаждала жестокой мести за всё, что со мной сделали. Я молчала и терпела, стискивая зубы до скрипа от переполняющей меня ненависти.

Моё спокойствие и самообладание помогало мне не получать выговоров и новых шрамов от мадам Крот. Тактика была идеальной, и я ею гордилась.

***

— Всем построится у стены, барышни!

Мадам Крот была здесь главной и обычно командовала нами так, что от ее звонкого голоса сотрясались стены. Характер этой женщины средних лет идеально сочетался с ее внешностью. Вздернутый нос, узкие, вечно прищуренные глаза, тонкие губы и жидкие черные волосы, которые она всегда собирала на макушке в небольшой крысиный хвостик и подвязывала бордовой лентой. Она работала здесь столько, сколько я ее помню. И кажется, она с годами никак не поменялась.

Оглядев всех послушно выстроившихся в ряд с ног до головы, Крот, как и каждое утро, выискала изъяны: выбившиеся пряди волос, помятые рукава платья - все это могло вывести ее из себя.
Уверенным шагом, будто отстукивая каблуками военный марш, она подошла ко мне так близко, что я ощутила ее гнилостный запах изо рта. А еще ее плоть будто пахла мертвечиной. Кажется, у нее был крайне неудачный парфюм... Меня бросило в дрожь, и поток мыслей захлестнул мое сознание. Я мгновенно начала думать о том, что могло привлечь внимание мадам Крот. Но она лишь цокнула языком и закатила глаза так, что у меня появилась шальная идея подставить ладони и поймать их, в случае выпадения прямо из орбит.
Крот отдалилась от меня продолжив маршировать вдоль ряда построившихся. Уперевшись кулаками в свои полные бесформенные бока, она резко оглушила всех своим басовитым звонким голосом:

— Никудышные барышни! Весь сиротский сброд свозят к нам! Как вы думаете, зачем? Чтобы мы могли воспитать из вас хоть что-то дельное! Никому вы не нужны кроме нас, безмозглые курицы. И не думайте, что, выйдя отсюда вас все будут ждать с распростертыми объятиями.

В это утро мадам Крот явно была не в духе. Едва это казалось кому-то подозрительным. Ее настроение всегда было либо плохим, либо очень плохим. У этой, с виду обычной женщины, был талант – унижать, наказывать, а еще больно лупить своей указкой на образовательных уроках по рукам даже за незначительную кляксу в тетрадях. Она, помимо господствования в Доме Сирот, вела уроки точных наук, строго отслеживая, чтобы мы зазубривали каждую строчку параграфа.
Но лучше получить за ошибку удар указкой, чем кнутом. Пульсирующую боль в костяшках можно перетерпеть в отличие от беспощадных телесных наказаний в комнате провинившихся.

***

После тщательного осмотра, в светлой столовой проходил завтрак. Одно из немногих мест в особняке, где всегда было тепло. Уличный свет освещал все уголки этого просторного помещения через витражные окна, а ароматы свежей еды сводили с ума.
Особенно на голодный желудок запахи еды, пускай и скудной, но всегда довольно питательной, казались безумно манящими. По выходным некоторых воспитанниц за хорошее поведение и отличные оценки в табели успеваемости угощали фруктами и шоколадом. Чтобы заслужить такой подарок, нужно было быть невинным ангелом, спустившимся с небес, либо очень сильно постараться. В случае с мадам Крот, проще всего было выполнить первый пункт.

Пять длинных деревянных столов и скамейки в одинаковом стиле стояли друг напротив друга и вмещали весь девичий корпус.
За младшими воспитанницами следила хрупкая женщина с густыми волосами, заплетенными в толстую косу. Анна любила свою работу и заботилась о каждой, как родная мать. Если бы Анна могла, она удочерила бы всех тех, кого так бережно опекала.

Но законы Дома Сирот были написаны для каждого без исключения, и порой даже эта добродушная молодая женщина не могла защитить от наказания и травли еще совсем юных воспитанниц.
За мадам Крот всегда было последнее и решающее слово. Периодические собрания учителей и воспитателей по решению острых и насущных вопросов были абсолютно бесполезны. Исход ситуации зависел только от настроения Крот.
Каждой воспитаннице вместе с завтраком на подносах полагалась небольшая коробочка с таблетками. Для меня, как и обычно, приготовлены идеально гладкие кружочки в белой оболочке, которые были такими горькими на вкус, что приходилось запивать их двумя стаканами воды, чтобы не ощущать вязкость и мерзкую горечь на языке.
Мадам Крот всегда убеждала нас в том, что это очень полезные витамины, и пить их необходимо каждой для здоровья и хорошего иммунитета.

— Специально из города привозят! Цените труд тех, кто хотя бы о вас вспоминает и заботиться о вашем здоровье! — каждое утро твердила Крот, напоминая нам об обязательном ритуале приема чудодейственных таблеток.

Меня всегда забавляли ее манеры, а не пугали, как многих. Она была тошнотворно правильной, казалось, что ее узенькие крысиные глазки были повсюду, и даже когда она не была с нами рядом, мадам Крот все-равно всё видела. Несмотря на ее фамилию, слепа она точно не была, особенно когда дело касалось общественного порядка среди воспитанниц.

У Мары, девушки с кудрявыми рыжими волосами, затянутыми в пучок, в невзрачной коробочке всегда лежали желтые таблетки, похожие на аскорбиновую кислоту, которые она принимала безукоризненно каждое утро перед завтраком.
Лишившись матери и крова, Мару забрала под опеку родная тетка, которая в последствие отказалась от своей племянницы из-за ее неугомонного и своенравного поведения.
У нас не сразу завязалась дружба. Только спустя какое-то время я поняла, что ей можно доверять.
Мара внезапно повернулась ко мне вполоборота, и наклоняясь настолько близко к моему уху, будто хотела его облизнуть, шепотом спросила:

— Как думаешь, почему у тебя не такие, как у меня?

— О чем ты? — спросила я, косо посмотрев по сторонам, убедившись, что нас никто не слышит, и мы не привлекаем всеобщего внимания.

— Ну, я о таблетках. Тебе никогда не казалось это странным? Тебе ни разу не давали вот такие... — Мара потрясла белой крохотной коробочкой у меня перед носом и пристально всмотрелась в мои глаза, ожидая ответ.

— Откуда я знаю? От чего у тебя порой возникают такие параноидальные мысли? Тебе ведь от них не стало хуже? — я кивнула в сторону таблеток.

— Нет конечно, я бодра и весела, как всегда. — улыбнулась мне в ответ Мара.

У нее была удивительная и даже странная внешность. Длинноватый нос, маленькие тонкие губы. Блестящие волосы, струящиеся водопадом, были похожи на солнце, которое мы так редко наблюдали здесь.

— Действительно, я не замечала у тебя мышиного хвоста или поросячьего пяточка. — я слегка пихнула ее локтем и тихо рассмеялась.

— А тебе никогда не было интересно, почему нам всем положены разные таблетки? Если нам дают витамины, то почему они разные? Неужели ты за все это время здесь ни разу не задумывалась об этом? Посмотри... — Мара обвела взглядом наш стол, обращая мое внимание на эту незначительную, как мне казалось, особенность.

— Ну и что! Тебе вот явно не хватает витаминов. Ты вечно кашляешь и всех заражаешь. Не думаю, что это успокоительные или вроде того... — я указала пальцем на ее порцию ежедневных витаминов, пожала плечами и раздражающе вздохнула, опасаясь, что нас услышат. — Потом обсудим.

Но Мара не угомонилась и продолжила:

— Тогда почему практически у всех желтые таблетки, такие же как у меня, а у тебя белые? — с подозрением девушка вытаращила на меня свои зеленые, как молодая весенняя трава, глаза и застыла, ожидая ответа.

Я закусила нижнюю губу и поморщилась, раздумывая над ее словами. Я не обращала внимания на такие мелочи. Привычка принимать таблетки по утрам выработалась у меня с ранних лет. Моя рука тянулась к малюсенькой белой коробочке неосознанно. Заглатывая необходимую дозу, я повторяла это действие ежедневно, снова и снова.

— Интересно, а что будет, если их не выпить? Умрешь? — усмехнулась Мара, но все равно проглотила свою положенную порцию и запила горячим чаем.

— Ешь, давай, Крот идет. — шикнув, я торопливо взяла в руки ложку и начала водить по краешкам тарелки, сгребая с них жидкую остывшую кашу.

— И о чем мы так увлеченно болтаем? — протянула мадам Крот, положив свои грубые и тяжелые руки на наши с Марой плечи.

От неожиданности я всхлипнула, обронив ложку со звонким грохотом на стол, когда воспитательница, резко сжав мой подбородок шершавыми крючковатыми пальцами, повернула лицом к себе, потянулась к подносу с моей порцией завтрака и вцепилась в коробочку, будто клешнями. Запрокинув мою голову назад, она вытряхнула их мне в рот, слегка шлепнула ладонью по щеке и, внезапно, сменив свое возбужденное от злобы выражение лица на милую улыбку, тихо прорычала:

— Любые сомнения караются наказанием, Рейвен Исрафель. В жизни я ненавижу две вещи: несладкий чай и строптивых девок. —
мадам Крот развернулась на своих поросячьих ножках и гордо удалилась, оставив меня наедине с новоиспечёнными мыслями и, вырывающимся от волнения, сердцем.

Я в раздумьях о той теории, которую выдвинула мне Мара, совсем забыла про утренний ритуал. Зажмурив глаза, то ли от стыда, то ли от своей же глупости, я с отвращением сглотнула две горькие таблетки.
В тот день, благодаря своей единственной подруге у меня и возникла идея, которая перевернула мою жизнь с ног на голову.

***
После плотного завтрака всегда следовало самостоятельно отнести грязную посуду на кухню и отправиться в образовательный класс по широкой винтовой лестнице на второй этаж.

Уроки гуманитарных, точных и естественных наук были обязательными и проходили пять раз в неделю в душных помещениях. Обучение воспитанниц начиналось с семи лет, давая возможность развиваться и получать базовые знания школьного образования.
В то утро перед уроками, у меня оставалось немного времени, и я незаметно ринулась в сторону ванной комнаты.

Вдохнула поглубже, склонившись над унитазом, сунула два пальца в рот. Рвотные позывы пришли намного быстрее, чем я ожидала, и избавившись от своего завтрака, а вместе с ним и от таблеток, которые пятнадцать минут назад проглотила под пристальным вниманием мадам Крот, я отдышалась и вымыла рот чистой водой. Зачем я это сделала, сама не понимала...

— Ну вот и посмотрим, что теперь будет. — тихо, но с триумфом прошептала я, глядя на свое отражение в зеркале над умывальником.
Я безукоризненно следовала правилам Дома Сирот. Из нас делали шелковых и кротких дам, поэтому единственным страхом в этих стенах было совершить малейшую оплошность, которая могла привести тебя прямиком под тяжелую руку мадам Крот.

На следующее утро я сделала лишь вид, что приняла обязательные для каждой из нас витамины, пока Крот увлеченно болтала с поварихой у окна, похлёбывая свой любимый приторный чай с лимоном.
Удачно поймав момент и делая вид, что вытираю рот от остатков пищи, я вынула изо рта влажные кружочки, и сжала их в кулаке, а потом растоптала каблуком и смыла в раковине под мощным потоком воды.
Однако, моё состояние никак не менялось ни в лучшую, ни в худшую сторону и я поспешно решила, что весь этот утренний ритуал безобиден. Какие глупости.

— Видимо и правда витамины. Для иммунитета... — передразнив мадам Крот, я внимательно рассмотрела себя в зеркале, будто искала изменения после отмены таблеток, рассмеялась и поправила выбившиеся волосы из пучка.

Наступившей ночью, ослабевшее сознание полностью меня покинуло, я нырнула в пучину своих кошмаров с головой и утонула.