Это не Я

7 Декабря

Выходные пахли сыростью, пряным кофе и мамиными оладьями.

Я проснулась от уютных запахов, что вползали в комнату. Сначала подумала, что всё это — сон. Слишком спокойно и хорошо. Но нет. Это был дом. Наш дом!

На кухне гремела посуда, где-то в прихожей папа ругался с батареей, которая вечно протекала, а мама напевала что-то под нос, переворачивая оладьи на сковороде.

Я стояла в дверях, облокотившись на косяк, и просто смотрела на них. Как на что-то такое, чего у меня почти отняли, но что я успела вернуть, пусть на мгновение.

— Эва! — мама обернулась и, заметив меня, тут же махнула лопаткой. — Умываться и за стол!

Я послушно киваю, но не спешу. Просто вдыхаю всё это — тепло, запахи, треск старого чайника.

Боже, как же я тупила раньше, — мелькает мысль.

Я сажусь за стол. Папа приносит тарелку с ломаными вафлями, что он купил по скидке в магазине, гордый своей находкой.

— Для сладкой жизни, девчонки, — улыбается он, хлопая меня по плечу.

Мама ставит передо мной тарелку с горячими, румяными оладьями, и я впервые за долгое время не отвожу взгляд, не отворачиваюсь.

Я смотрю на них и понимаю.

У меня есть то, чего нет у Яна.

Не роскошь, не машины, не особняки.

А вот это. Любовь. Поддержка. Их простые, неидеальные, но настоящие улыбки. Их голоса. Их забота.

У Яна — только холодные залы и вылизанные до блеска коридоры. Камеры и дворецкий. Отец, который превращает сына в винтик в своём механизме. Мать... мать, которую он закрасил в своей памяти, как страшную потерю?

А у меня — вот оно.

Тепло. Привязанность. Дом.

Я чуть не плачу, пряча глаза в чашке с чаем.

Мама шутит что-то про мою сонную рожицу, папа рассказывает, как вчера отважно сражался с сантехникой соседей и победил с помощью одной нужной прокладки.

Они смеются.

И я смеюсь вместе с ними.

Не потому что надо. А потому что сердце оттаивает.

И где-то там, глубоко внутри, я впервые ясно понимаю:

Я должна постараться. Я должна использовать этот шанс, который они мне выцарапали своими руками. Для них. Для себя. Ради нас всех.

Не ради диплома. Не ради крутых знакомых.

А ради того, чтобы однажды вернуть им всё это тепло сторицей.

Чтобы однажды мы вместе сидели за таким же столом — только без страха, без боли. Свободные.

Мы проводим время вместе, и я впервые за долгое время чувствую себя по-настоящему счастливой.

Меня наполняет тепло — родительская забота, любовь, поддержка.

Мама с папой тоже радуются: словно я вернулась к ним после долгого сна, снова стала их хорошей дочуркой.

Весь уикенд мы пересматриваем любимые мамины фильмы — в основном старую американскую классику.

Бабушка с дедушкой когда-то ухитрялись привозить домой кассеты с голливудскими лентами, музыку, старые комиксы и журналы мод из-за границы.

Ума не приложу, как им это удавалось в те времена. Но мама выросла на всём этом, впитала в себя любовь к красивым вещам, к стилю — и потом заразила папу. Или, скорее, он просто был без памяти влюблён в эту яркую, талантливую девушку, которая умела шить и мастерить из ничего настоящие шедевры! Всё благодаря редким "американским штучкам", которые она меняла на ткань на барахолках и рынках.

Мы смеёмся, пересматривая старые альбомы с их фотографиями: юные лица, сумасшедшие причёски, самодельные наряды, за которыми стояли целые истории. Мамина завивка смешит меня, но ей чертовски идёт!

Рассуждаем о том, как они когда-то мечтали строить бизнес — открывали то шаурмешные, то мастерские по ремонту обуви или ателье.

Жаль, ничего не вышло.

Зато теперь они — отличные бухгалтеры, приводящие в порядок дела и деньги тех, кому всё-таки повезло.

И знаете что? Мои родители — чёрт возьми, крутые.

По-настоящему ими горжусь.

Поздний вечер.

Дом наполняется сонными звуками: папа возится в гараже, мама листает газету на кухне.

А я сижу за старым столом в своей комнате, под тёплым светом настольной лампы.

Тетрадки раскинуты повсюду, задачники открыты.

И впервые за всё это время я не злюсь, не тоскую, не проклинаю лицей.

Я просто пишу.

Решаю задачи.

Считаю.

Рука устает, глаза щиплет от усталости, но я упрямо дописываю строчку за строчкой.

Ради них.

Ради нас.

Иногда я поднимаю глаза и смотрю в окно. Декабрьская ночь плотная, тяжёлая. Но где-то там наверху мигает одинокая звезда.

Маленькая, почти незаметная. Но упрямая. Как и я.

Мама заглядывает в комнату, тихо, чтобы не мешать:

— Ложись спать, Эва, завтра ведь в школу...

Я улыбаюсь ей. Настояще, впервые за долгое время.

— Ещё чуть-чуть, ма. Я почти закончила.

Она кивает и уходит, оставляя меня одну с шорохом страниц.

Я возвращаюсь к своим записям, греясь в этом странном, новом ощущении.

Не обиде. Не страхе.

А благодарности. И решимости!

9 Декабря

После таких сладких выходных я чувствую себя наполненной и счастливой!

В холле лицея я прохожу свой ежедневный ритуал — тёплая рука касается моей шеи, проверяя, на месте ли ошейник. Ян сегодня угрюм и чем-то занят, ему не до меня. А вот Илюшка, кажется, счастлив. С тех пор как стало известно о моих ущербных оценках, он словно обрёл вторую жизнь.

Секрет был прост: его успеваемость всегда держалась на уровне «очень хорошо», и даже в плохие дни он не терял фокус на учёбе.

Так что хорошие результаты порадовали Яна — и его внимание тогда полностью переключилось на меня. А Илья наслаждался своей тихой, почти свободной жизнью, греясь в лучах спокойствия, как кошка на солнышке. Я вот за него рада, но не от всей души.

Сегодня даже настоящее солнце выглянуло из-за туч — редкость в этом мрачном декабре. Всё вокруг казалось легче.

— Нам нужно поговорить после урока, — шепчет мне на ухо Карина.

Я киваю, чувствуя, как внутри медленно стягивается невидимая пружина.

После урока мы пересекаемся в пустом коридоре за спортзалом.

Карина нервно сжимает ремешок своей сумки. Она явно не та беззаботная девчонка, какой была в начале.

— Прости, что так вышло, — её голос почти теряется в звуках далёкого звонка.

Я молчу. Просто смотрю на неё. Она не отводит взгляда, хотя явно борется с собой.

— Я не просто так подошла к тебе в первый день, — выдавливает она. — Никита... Он приказал мне. Приказал сблизиться с тобой.

Карина опускает глаза, бледнеет.

— Я должна была... найти твои слабости, сделать тебя уязвимой. Чтобы потом... чтобы было легче сломать.

Её голос дрожит на последних словах.

Мне хочется что-то сказать, но я не могу. Только чувствую, как внутри всё сжимается в тугой узел.

— Прости, Эва. Я правда... я потом не смогла. Когда появился Илья, они переключились. И мне просто велели не вмешиваться. Я... — Она сглатывает, сжимает кулаки. — Я ненавижу себя за это.

Карина стоит напротив меня — не пафосная и не глянцевая, а настоящая. Виноватая. Потерянная.

— Мне так жаль, — повторяет она почти шёпотом. — Ты не заслуживала всего этого.

Медленно выдыхаю. Слова застревают в горле.

Не знаю, смогу ли когда-нибудь ей по-настоящему простить. Эта поддержка тогда была лишь фальшивкой. Я-то полагала, что она другая!

Но прямо сейчас — я вижу: она тоже была пешкой.

Как и я.

Как и Илья.

Киваю. Очень медленно.

И ухожу, оставляя Карину одну в пустом коридоре.

После разговора с Кариной мне хочется умыться. Решаю освежиться в душевых возле спортзала, чтобы смыть липкое ощущение предательства. Направляюсь в раздевалку и слышу тихую ругань. Иду на звук и вижу разъярённого Яна — он говорит с кем-то по телефону. Выглядываю из-за угла тихо. Шпионка из меня, конечно, как из коровы балерина, но он на эмоциях и ничего не замечает. Такой злой и... расстроенный? Держится будто из последних сил.

Я вжимаюсь в стену. Ян мечется по раздевалке, как дикий зверь. Телефон в его руке дрожит.

— Ты облажался, Ян, — доносится из трубки глухой, тяжёлый голос.

— Я всё сделал, как ты велел! — коротко огрызается Ян.

— Тогда почему товар до сих пор на таможне?

Ян сжимает кулаки, пальцы белеют.

— Потому что ты связался с кретинами, — резко бросает он.

Пауза. В трубке — молчание, от которого холодеет даже здесь, в душной раздевалке.

— Говоришь на меня? — голос в телефоне опускается до ледяного шёпота.

Ян рвёт воздух грудью.

— Нет, отец, — глухо отвечает он.

Щелчок. Звонкий удар кулаком об стену. Ян выдыхает резко и больно.

— Смотри у меня, Ян. Одно твоё "но" — и я сам тебя закопаю.

Разговор обрывается. Телефон летит на скамейку, отскакивает.

Ян стоит неподвижно. Кровь капает с костяшек на пол.

Он даже не замечает.

Я почти затаила дыхание, когда он наконец вернул себе контроль и вышел к душевым.

Слышала, как он молча мыл руки, смывая кровь.

Не двигалась, пока не убедилась, что он точно ушёл.

Вылетаю из раздевалки так и не умывшись. Всё внутри гудит, как натянутая струна. Наверное, из-за шпионских штучек.

Плыву по коридору в класс.

Блять. Марат. Только его ещё зараза не хватало. Он стоит в коридоре, как гиена на привале, и, конечно же, не упускает шанса поддеть:

— Что, ошейник не спасает от депрессии? — лениво бросает он, скрестив руки на груди.

Я оборачиваюсь через плечо, вся дрожа от злости.

— Лучше быть против воли с ошейником, чем по своей воле подстилкой, — выпаливает язык раньше головы.

Марат едва заметно дёргается, но быстро натягивает на лицо ухмылку.

И тут я замечаю.

Его шея. Пустая.

Нет ошейника.

Моя злость на секунду сменяется замешательством. Что за...

Он ловит мой взгляд, ухмыляется ещё шире и демонстративно трёт шею.

— Свобода, малыш, — шепчет так, что слышу только я. — Но она не для всех.

— Не о чем с тобой говорить, — бросаю я и разворачиваюсь, чтобы свалить.

Но тут врезаюсь в кого-то на повороте.

Жёстко. Плечо в плечо. Марат испаряется.

Я чуть не падаю.

Передо мной — чужой хозяин. Лицо незнакомое, взгляд омерзительный. И сам из себя какой-то небольшой, мерзкий на вид. Как слизняк.

Паршивец злится, поднимаясь на свои ножки. Немного смешно даже кряхтит. Но, блин, я понимаю, что только что открыла врата в очередной круг ада. Или форточку? Уж не знаю.)

Слизняка я ещё ни разу не видела раньше. Видимо, тоже новенький... но уже успел обзавестись двумя здоровыми детинами — питомцами, ещё и близнецами, которые трутся за его спиной.

Значит, пришёл и сразу втянулся в иерархию, встал на правильное место. Не то что мы с Илюшкой — тормоза в мире стайного закона.

Слизняк косо смотрит на меня, скользит глазами по ошейнику на моей шее — и в его лице появляется раздражение.

Поднимаюсь и уже хочу прошмыгнуть мимо, но он что-то кашляет своим прихвостням, и те перехватывают меня за локти.

— Поаккуратнее, крошка, — кряхтит он мне в лицо, стараясь казаться больше. — За неловкость нужно платить!

Я дёргаюсь, пытаясь вырваться, но хватка близнецов стальная. Их пальцы сжимают мои запястья, оставляя на коже следы.

Они волочат меня по коридору, как пустую тряпичную куклу.

Я пытаюсь упереться пятками в пол, обернуться, крикнуть, но коридоры пусты. После обеда многие ещё на занятиях или в столовой.

Никто не видит. Никто не поможет.

Один распахивает дверь в одну из старых аудиторий — ту, где идёт ремонт.

Внутри — пустота и холод: бетонный пол, голые стены, ни окон, ни света. Только сквозняк воет, как призрак.

Второй втолкнул меня внутрь.

— Подумай над своим поведением, — бросает мне Слизняк и закрывает дверь.

Щелчок. Замок.

Я остаюсь одна в этой ледяной тюрьме.

Сердце бьётся где-то в горле. Становится трудно дышать.

Темнота вокруг будто сгущается, как вязкая смола.

Я медленно опускаюсь на пол, прижимая колени к груди.

Страх снова скребётся внутри — не истерично, а глухо, почти спокойно.

Я знаю: если сейчас запаникую — конец. Нужно держаться.

Сижу почти в темноте. Температура здесь как на улице, а я в форме из тонкого материала, который, кажется, не держит даже мысли о тепле.

На улице пошёл дождь. Теперь и влажность зашкаливает.

По телу пробегают волны холода, кожа покрывается мурашками. Пальцы уже не слушаются — словно не мои.

Не знаю, сколько прошло времени.

Слизняк забрал мой телефон, и никто не знает, где я.

Руки с ногами давно превратились в ледышки. Тело сотрясает судорожная дрожь.

Я кутаюсь в себя, прижавшись к стене, но становится только хуже.

Нет, с-суки, я вам не поддамся. Ни за что не с-сдамся, — шепчу сквозь зубы.

Я больше не стану ныть маме с папой про отчисление. Умру — а диплом будет мой.

Шорох. Где-то за дверью.

Шаги.

Замок тихо щёлкает.

Я поднимаю голову.

И вижу его.

Ян.

Стоит в проёме.

Силуэт в свете коридора — высокий, тёмный, как кусок чего-то нереального в этом сыром холоде.

Он молчит.

Несколько секунд просто смотрит на меня.

Мой мозг кричит: не плачь, не дрожи, не показывай ему слабость,

но тело меня не слушается.

Ян заходит внутрь. Шаги тяжелые, будто и ему непросто.

— Ты, блядь, серьёзно?.. — тихо выдыхает он, голос сиплый, в нём злость и что-то ещё, от чего у меня дёргается сердце.

Он подходит ближе, смотрит на мои покрасневшие от холода руки, на мокрые волосы, на синеву губ.

И, не дожидаясь ни разрешения, ни объяснений, снимает с себя пиджак и накидывает мне на плечи.

Тепло ударяет в спину, в плечи, в грудь.

Я вздрагиваю.

— Встать можешь? — его голос стал тише. Мягче.

Я киваю.

Пытаюсь подняться — и ноги тут же подкашиваются.

Он молча подхватывает меня на руки. Легко, словно я ничего не вешу.

Трачу последние силы, чтобы обхватить его за шею. Его кожа горячая. Наверное, на контрасте с моей.

— Ты вся продрогла, — хмурится Ян. — Если не согреем тебя сейчас, заболеешь.

Мгновение спустя мы у дверей школьной душевой.

Это место больше похоже на спа-комплекс: чёрная плитка, зеркала в пол, ровные ряды сверкающих кранов. Стопки белоснежных полотенец аккуратно сложены на полках.

Ян аккуратно ставит меня на ноги.

В следующую секунду начинает стаскивать с меня сырую, ледяную форму.

— Эй, нет! — я слабо возмущаюсь, пытаясь удержать ткань.

— Не глупи, — спокойно говорит он. Его голос и взгляд абсолютно холодные, без намёка на интерес. Только расчёт. Только контроль ситуации.

Я стою, дрожу всем телом, вцепившись в тонкую ткань формы.

Ян, не говоря ни слова, делает шаг ко мне.

— Сама не сможешь, — произносит он глухо. — Через минуту ты начнёшь терять сознание.

Он отступает назад, давая мне последний шанс самой раздеться.

Мои пальцы трясутся так сильно, что я едва справляюсь с пуговицами.

Грудь тяжело поднимается от судорожного дыхания.

Стесняюсь, хочу провалиться сквозь землю — но страх перед холодом сильнее.

Когда я наконец сбрасываю сырую одежду, Ян тут же оборачивается и включает воду в одной из кабин.

Пар поднимается почти сразу. Тёплый, обволакивающий.

Я стою в нижнем белье, замершая. Не могу пошевелиться. Но он даже не смотрит. Даже не поднимает глаз.

— Иди. Под душ, — его голос бесцветный, но уже не такой строгий.

Я делаю шаг. Второй.

Тёплая вода обрушивается на меня, словно удар. Больно. Сначала обжигает кожу, потом медленно начинает согревать.

Ян стоит спиной ко мне, охраняя вход.

— Когда почувствуешь тепло, скажешь, — спокойно говорит он. — Иначе уйдёшь отсюда на больничную койку.

Проходят минуты. Мои зубы всё ещё стучат, но дрожь постепенно уходит. Тепло разливается по жилам, сжигая остатки ледяного оцепенения.

Я тихо всхлипываю, не от боли — от чего-то внутри. Тепло обнажает не только тело, но и все эмоции.

— Всё, — шепчу я наконец. — Достаточно.

Ян поворачивается. Его глаза быстро скользят по мне — не с желанием, а с какой-то изломанной заботой.

Он молча протягивает большое полотенце. Я цепляюсь за него как за спасательный круг.

— Надевай, — коротко бросает он и кивает на спортивный костюм, который откуда-то достал. Он мне велик, и пахнет знакомыми духами.

Я, избавляясь от мокрого белья, кутаюсь в тёплую ткань, а в голове носятся вопросы: почему он вообще помогает? Почему не бросил? Что за этим стоит? В голове гул, будто в улье.

Он замечает это, конечно. Он всегда всё замечает.

Накидывает мне на голову ещё одно полотенце и лёгким движением усаживает на подоконник возле умывальников.

Я в ступоре.

Он опирается на раковину, достаёт из шкафчика под умывальником бутылку виски.

Открывает её одним движением.

Подходит ближе, встаёт между моими коленями.

Я резко выдыхаю:

— Что ты...

— Согреем твою душу тоже, — в его глазах странная, тяжёлая тоска.

— Я не буду, — резко отсекаю я.

Пить в школе?? С ума сошёл! Нас за такое точно выкинут вон. А у меня нет ни денег, ни связей, чтобы сюда снова попасть.

Но Ян меня не слушает.

Он легко касается моего подбородка — так же, как тогда, с бутылкой воды.

И вливает в меня виски.

Жидкость обжигает горло. Я дергаюсь, кашляю, упираюсь руками ему в грудь.

— Да твою ж... — сиплю я, почти всхлипывая от того, как режет внутри.

Он не держит меня сильно, просто стоит, позволяя мне биться в своих слабых попытках отбиться.

Ян спокойно ждёт, пока я отдышусь. Как будто знал, что так и будет.

Тишина.

Моё дыхание тяжёлое, сбитое, а он всё так же стоит рядом. И смотрит.

Виски жжёт изнутри, разливаясь тёплым огнём по моим промёрзшим венам. Против воли я чувствую, как дрожь понемногу уходит.

Он проводит пальцами по моему лицу, смахивая мокрые пряди. Легко. Почти невесомо. Но от этого прикосновения обжигает сильнее, чем от глотка виски.

— Ты боец, — шепчет. Едва слышно. Будто сам себе.

Я кусаю губу, чтобы не дать себе разреветься.

Поднимаю глаза на него. Ловлю взгляд — впервые без страха. Моя маленькая победа. И я ею горжусь.

Гул в голове становится тише.

Ян тоже пьёт. Пара больших, жадных глотков. Так вот кому на самом деле надо было согреть душу.

Он достаёт сигареты.

Закуривает.

Пепел осыпается на тёмный кафель. Дым обволакивает нас двоих, как тихий, горький саван.

— Ты такой красивый тиран... — слова тяжело слетают с губ, будто сиропом липнут к языку.

— Красивый? — усмехается он наконец.

— Я сказала, что ты тиран, — тяну хрипло. — А ты слышишь только то, что хочешь.

Тихий смешок. Я дую губы — чё это он с меня ржёт.

— Тебя уже развезло, малыш, — почти нежно.

От этого "малыш" внутри что-то взрывается теплом. В самом низу живота расползается странное, сладкое напряжение.

— Где ты был? — почти по-хозяйски (как мне кажется) жую я.

— Нужно было уладить кое-какие дела.

Ну конечно, никогда ни о чём не расскажет прямо.

— А ты почему интересуешься? Да ещё и таким тоном, — в его глазах пляшут чертята.

— Я сразу поняла, что ты поехал к папе, — горжусь собой: какая я дерзкая шпионка! Наверняка застану его врасплох. От самодовольства хочется хихикать.

Он опять издаёт смешок, делает затяжку и выдыхает прямо на меня, от чего я немного кашляю.

— Почему твоя мама за тебя... ну, не заступается? Я видела фото. Она такая красивая. И ты не такой, каким хочешь казаться. Я тебя уже ра-раскусила на раз-два!

На его лице сначала сильное удивление, а потом быстрое понимание.

— Ты рылась в моих вещах?

— Ну конечно, — пожимаю плечами, будто это что-то само собой разумеющееся.

— Вот же чертовка... сломать тебя так и не вышло, да? — он хмыкает и отходит от меня. — Послушные девочки себя так не ведут. Не подслушивают разговоры, прячась за дверями раздевалки, — (я чувствую, как щеки краснеют, вот тебе и шпионка) — и не лазают по вещам хозяина.

Он закрывает бутылку, прячет сигареты и снимает с моей головы влажное полотенце. Нежно поправляет пряди моих волос.

— Я не буду тебя больше гонять. А ты больше не ищи неприятностей, ладно? И присмотри за Ильёй. Вы же два сапога пара.

Я молчу и смотрю на него в полном непонимании.

Это Ян? Что с ним сегодня случилось? Может, его украли инопланетяне и промыли ему мозги? Может, это его брат-близнец?

И если всего этого не было... то зачем он так со мной?

Я хочу задать все эти вопросы сразу, но слова, как назло, прилипли к языку и горлу. Совсем не слушаются.

Всё, что я могу — смотреть на него удивлённо.

А он, чёрт возьми, действительно красивый.

Опасно красивый.

Бессовестно красивый.

И я ненавижу себя за то, что не могу отвести взгляд.

Всё дальше становится мутным, как сон на грани забвения.

Ян подхватывает меня на руки, несёт к машине.

Усаживает на заднее сиденье, укутывает в своё пальто, которое маняще пахнет его одеколоном.

Мотор глухо рычит в темноте.

Я склоняюсь к прохладному стеклу и слышу только гул колёс и собственное тяжёлое дыхание.

Ян ведёт быстро, но аккуратно. Ощущаю скорость из-за лёгкого вдавливания в сиденье.

Пару раз чувствую, как его взгляд скользит по зеркалу заднего вида — проверяет, не провалилась ли я окончательно.

А потом... дом.

Ян что-то вежливо мурлычет моему отцу. Слова тонут в шуме крови у меня в ушах, и папа вдруг теплеет, становится добрым. Ха. Чертовски убедительно.

Я уже не вспомню, что он ему тогда сказал.

Мягкая постель. Подушка. Тишина.

Сон накрывает, как морская волна — мгновенно, окончательно.