Часть V: Кость, которая гнётся
Это случилось не как катастрофа. Не как взрыв, не как пожар, не как землетрясение. Это случилось как позвоночная волна, растущая внутри — и выпрямляющая всё.
Сначала стали исчезать позвоночные снимки из архивов медицинских учреждений. Компьютеры выдавали ошибку при попытке открыть рентген. Аппараты не фиксировали кости. Они будто отказывались видеть их. Врачи пытались искать сбой в ПО, но ничто не помогало.
Через несколько дней рентгены начали показывать лестницы.
Ступени. Пролёты. Спирали. Их видели и на МРТ, и в проекциях КТ — в тех местах, где должен был быть позвоночник. Как будто кто-то внутри тел строил архитектуру.
По улицам стало больше “выпрямленных”. Люди стояли, выгнувшись в неестественные позиции, как манекены. Порой по двое, по трое — спинами друг к другу. Между ними возникали арки, своды, переходы из живой плоти, обрамлённые лопастями костей.
Их не удавалось разъединить. Они были единым телом, собранным из бывших людей. Рот одного говорил, глаза другого следили, позвоночник третьего соединял всех.
Они дышали как одно.
В школах дети начали рисовать не семьи, не дома, а крестовые разрезы тел, лестницы из спины, “комнаты в черепе” и “повороты в рёбрах”. Один мальчик вырезал себе лопатки канцелярским ножом и сказал, что “готов к расширению”. Учительница потеряла сознание, увидев, как его позвоночник шевелился сам.
Информация начала просачиваться в сеть, но быстро исчезала. Посты удалялись, видео глючили, звуковые дорожки превращались в позвоночный щелчок, который повторялся и врезался в уши, оставляя металлический привкус.
На вокзале в Петербурге 28 человек одновременно выгнулись назад, хрустнув телами в ритме. Камеры зафиксировали, как их спины раскрылись, как створки. Внутри было чёрное нечто, мерцающее. Кто-то вошёл внутрь и не вышел.
Здание вокзала объявили зоной карантина. Потом — больше не объявили ничего.
Оно стало частью большого тела, которое расползалось под землёй. Город не замечал — он сам изгибался вместе с ними.
Дмитрий стал спать стоя. Его позвоночник больше не позволял ложиться — изгиб внизу спины стал жёстким, как крюк. На коже вдоль позвоночного столба выступили узоры: будто кто-то выцарапал схемы, насечки, размерные деления.
Каждую ночь он чувствовал движение внутри.
Как если бы по нему поднимались.
Он стал видеть их имена.
На стенах. На коже. В отражении воды. Не имена в человеческом смысле — а смысловые кривые, складывающиеся в значение. Кто-то внутри него назывался ГоловоСтуп, другой — Поясничный Виток, третий — Гнездовщик.
И каждый раз, когда имя проявлялось, он ощущал: ещё один пролёт поднялся.
Он уже не был “Дмитрий”. Он стал Узел 43-В, промежуточный переход между входом в человеческое и выходом в лестничное.
Города начали изгибаться.
Сначала — дороги. Потом — здания. Балконы шли вниз. Лестницы — вверх по внешним стенам. На фото со спутника улицы складывались в спираль.
Из окон стали вылезать люди, стоя на потолке. Они смотрели вниз, но это “вниз” менялось каждую ночь.
Навигация теряла смысл. Карты города обновлялись по несколько раз в день. Всё больше районов превращалось в геометрию выпрямленных.
“Зазеркальные” пришли изнутри.
Их нельзя было снять на камеру, но можно было почувствовать: позвоночник внутри тебя замирал, переставал дышать. В спине — звук, как шаги.
Они подходили, когда ты был один. И если ты отворачивался — они входили.
Сначала ты чувствовал тяжесть. Потом — звук позвонков, щёлкающих не по тебе. Потом — новый изгиб, которого у тебя раньше не было.
А дальше — ты видел лестницу. В себе.
Дмитрий вошёл в главный пролёт в ночь 12 июля.
Его дом уже не был домом — коридоры удлинились, потолки поднимались, стены дышали. Он спускался по лестнице, но ступени были не под ногами — внутри. Каждый шаг — ощущение, будто нога входит в собственное тело, и кость поддаётся.
Он прошёл сквозь себя — и вышел в место, где не было пространства. Только костная логика, и огромная лестница из живых изгибов.
Там он увидел Лестничную Голову.
Она не имела черт. Её лицо состояло из тел, скрученных в спираль. Её голос звучал в каждом позвонке Дмитрия одновременно:
— Ты — пройден.
— Ты — открытый канал.
— Теперь — пропусти.
И тогда из него вышли они.
Сначала — крик. Потом — тела. Плоть, сплетённая в рёбра. Кости, свернутые в колонны. Они выходили через него — и становились городом.
Он очнулся в реальности, но реальность была другой.
На улицах — “разгибающиеся”, идущие парами, спинами друг к другу. Дети — с лестницами вместо позвоночника. Дома — с окнами, моргающими как глаза. Свет — не от ламп, а от дыхания зданий.
Всё, что было, стало архитектурой из людей.
И он — её первый пролёт. Дмитрий.
Те, кто выжил, больше не искали объяснений. Они искали углы — потому что в уголках ещё можно было согнуться. Спрятаться. Вернуться к форме эмбриона — человеческой форме.
Но их становилось всё меньше. Лестница росла.
И внутри каждого — ещё один пролёт.