Часть 1: Весна с костным привкусом
Они называли это место просто — Яма. Без лишних слов, без пафоса, без подробностей. Старики плевались, когда слышали, как дети смеются возле неё. Женщины молчали и крестились, если кто-то бросал туда взгляд. Мужики приносили туда мясо.
Каждую весну — сразу после того, как сойдёт снег, но до того, как зацветёт верба, — в Яму нужно было дать пищу. Иначе… иначе “оно” проснётся. Так говорил дед Игнат. Он жил ближе всех к провалу — в старом покосившемся доме, где крыша вросла в берёзы, а окна завешаны тряпками из мешковины. Его прозвали Гнилом, не в лицо, но с детства знали: он был смотрителем Ямы. Последним. Остальные ушли, умерли или — исчезли.
Когда Серёжа приехал в деревню, он об этом ничего не знал.
Он был из города, из офисной жизни с кофе, цифрами и звонками. Но после нервного срыва и диагноза “близкое к выгоранию состояние” у него произошёл надлом. В голове зазвенело — как будто кто-то капал на мозг изнутри. И он вспомнил, что в наследство от деда остался дом где-то в глубинке. Ближе к болотам, ближе к реке, ближе к тишине. Он не бывал там с детства. Тогда всё казалось больше, страшнее. Сейчас он нуждался в этом.
Спокойствие. Деревья. Никаких людей.
Он даже не поинтересовался, почему дом стоит так дёшево.
Первые дни всё было терпимо. Тишина глушила, но убаюкивала. Сигнала почти не было — телефон ловил только в одном месте на перекошенной веранде. Интернет отсутствовал как явление. Он начал понемногу дышать. Запах травы. Мокрая, ещё холодная земля. Крики ворон.
На третий день он заметил, как мужики села тащили мешки к северному краю леса. Молча. Один за другим. Серые, как сама дорога, тяжёлые, будто несли не мясо, а грех.
Он наблюдал издалека. Не подходил. Чувствовал, что не стоит.
Потом, ночью, ему стало холодно.
Не от воздуха — в доме стало как-то… пусто. Тошнотворно. Он проснулся от того, что во сне услышал хлюпанье. Как будто кто-то ковырял ложкой в супе, но не еде, а в… плоти.
Он сидел на кровати, потея, и не мог понять, где заканчивается сон.
Утром он пошёл к Игнату. Старик сидел на крыльце и курил, не моргая. Он будто чувствовал его заранее.
— Ты от деда Павла? — хрипло, будто ржавой пилой по горлу. — Я знал, что ты приедешь. Весна нынче голодная.
— Простите, что?
— Год был плохой. Резали мало. Мясо… не идёт. Холодно. Скудно. А Яма всё равно жрёт.
Серёжа попытался смеяться.
— Это байки, да? Старая деревенская чертовщина? Пугалки?
Игнат не ответил. Только встал и махнул рукой — «Идём».
Они шли минут пятнадцать. Лес казался чужим. Ненастоящим. Ни одного звука. Даже птиц. Как будто деревья прислушивались.
Потом она появилась.
Яма.
Просто провал в земле. Но… нет. Не просто. Она была гладкая, чёрная, круглая, как будто вырезанная ножом. Земля вокруг была сухая, будто палёная. Ни одного растения, ни одного корешка. Только мерзкий, слабый запах — жареного и тухлого одновременно.
— Она… неестественная, — прошептал Серёжа. — Кто это сделал?
— Не человек, — сказал Игнат. — Она всегда тут была. Сначала коров бросали. Потом собак. Теперь… ну, всё, что найдётся. Только не людей. Людей она не любит. Тех, кто туда попал, назад не возвращают. Только… обрывки.
Серёжа попытался заглянуть внутрь.
И его сердце вдруг дернулось. В глубине Ямы мелькнуло что-то. Белое. Как кость. Или глаз?
— Ты видел это?
Игнат не ответил.
На следующий день в деревне исчез мальчишка. Витька. Из тех, кто плевал в сторону старика и кидал камни в его огород. Мать орала, били посуду, искали до темноты.
Серёжа видел, как ночью снова кто-то нёс мешок. Но в этот раз мешок не извивался.
Он не спал. Слушал, как под окнами что-то чешется о стены. Как будто когтями. Потом в дверь кто-то постучал — один раз. Долго. Мерзко.
Он не открыл.
Через три дня Игнат сам пришёл к нему.
— Мясо кончилось. Оно просит. Слишком слабо кормили. Теперь оно само будет есть.
— Что, блядь, “оно”?! — сорвался Серёжа. — Вы все тут с ума сошли? Это что, сектанты? Вы туда детей кидаете?!
Старик поднял взгляд. Медленно. Его глаза… были мутные, как вода в болоте.
— Если не кормить — оно **вылезет. И будет есть всё. Всех. Без разбора. Лучше дать по куску, чем потерять деревню. Ты ещё не слышал, как оно поёт. Когда по-настоящему голодно.
Серёжа хотел уйти. Но ноги не двигались. Где-то за спиной зашуршало дерево. Или дышало.
— А если я всё расскажу? В город поеду. Скажу, что у вас тут людоедство.
— Не у нас. У неё. Мы только следим. И город тебя не услышит. Яма — она любит тайну. Те, кто много болтают, долго не живут.
Старик обернулся и ушёл в темноту.
Ночью Серёжа вышел к Яме. Он чувствовал, что она зовёт. Не слухом — в голове, как песню, но вместо слов — голод.
Он стоял над провалом. Холод валил снизу, как из морозилки. Воздух дрожал. Из темноты тянуло запахом печёного мяса и гнили. И что-то ещё… сладкое. Как будто его что-то уговаривало.
И он услышал голос.
— Ещё чуть-чуть… Подойди… Пальцы твои, мягкие, сладкие. Ты ведь не нужен себе? Никому не нужен. А я тебя съем. Полюблю. Я не оставлю даже крика...
Он отшатнулся. Запах стал хуже. И из глубины вырвался звук. Хлюпающий, рвущий. Словно из-под земли вытащили корову за ноги.
И кто-то начал вылезать.