Последние стражи Аарона. Изгнанники

Фелис, Корсия

Лишь она одна могла овеять свое исчезновение такой непроницаемой тенью. Морган не считал дни с тех пор, как Ивэн приказал отыскать ее, хладнокровно убеждая, что она жива. Она, огненная Мириам из Руаля, лежала на погребальном алтаре в замковой часовне, а потом исчезла. Без следа, без отпечатка, что можно было различить. Исчезнув, словно комета с небосвода, она не оставила бы после себя ни пылинки, но в руках Моргана лежал амулет – тонкая серебряная цепочка с медальоном, усыпанным темными каплями гранатового камня. Спрятанные внутри него соцветия лаванды все еще хранили свой аромат с того дня, когда он подарил его.

Моргану хотелось верить, что, бросив свой медальон на столе в голубятне, – их общем месте, куда приходили мольбы о помощи со всех Изведанных земель, – она давала знать, что жива. И, с тех пор как он нашел его, вся жизнь обратилась в сплошное скитание. Он стал бродягой, меняя в беспорядке коней, лодки и корабли, покрываясь дорожной пылью и морской солью. Он бросился искать ее по деревенькам Дагмера, ринулся за гряду, появился в Айриндоре, но не услышав даже ее тени, отправился прочь с континента. Дорога, лишь в которой он прежде обретал себя, нынче опротивела ему.

Словно оглушенный, он мчался в дом под красной крышей, едва оказавшись в Корсии. Его пьянила надежда. Бездушная и наивная. Ведь они оба так мечтали о нем, оба совсем не желали покидать его стен. Но Моргана встретили лишь звенящая пустота, пыль и прозрачные паучьи кружева. Он пролежал на той кровати, что они делили с Мириам не так давно, от рассвета до самого заката, не смея сомкнуть глаз. Зима, пусть и ласковая, бесснежная добралась и до Фелиса, потому ночи стали холоднее, но Морган оставался недвижим подобно статуе, лишь крепче стискивал зубы. Он вспоминал те исполненные счастьем дни, когда они, соединенные общей дорогой и долгом, по привычке разделяли это ложе по разные его стороны, но пространство между ними было нерушимо, словно Дагмерская гряда. Как только в ту пору ему не довелось понять, что он тяжело болен скверной, околдован и безволен? Однажды поутру он едва не лишился разума от охватившего его вожделения, однажды ночью он пьяный и беззаботный поцеловал Мириам, когда Великое море, разделившее Дагмер и Корсию, истончило кандалы, сковавшие его шею. Только теперь Морган признавал, что никогда и не был охвачен любовью к той ведьме, что выкрала его жизнь, но был безвольно связан запретом прикасаться к кому-то кроме нее.

Теперь же, после смерти Гауданы, все чары пали, наделив его скорбью по непрожитым дням и невысказанным словам. Скверна подточила его. Он исхудал, а черные волосы у висков слегка подернулись сединой. Но он был свободен. Такова была воля Создателя. Иначе не объяснить то, что он все еще жив, в ту пору как должен был уйти из этого мира вслед за околдовавшей его ведьмой, – темная магия не делала одолжений своим жертвам. И все же, совсем как в старых сказках, колдовство смогла победить любовь.

Потому Морган раз за разом представлял себе Мириам, словно один лишь ее образ мог очистить его душу от любого зла – того, что жило в нем всегда, либо стало его наказанием. Он представлял себе ее, пока вдруг не уснул, едва лучи восходящего солнца стали блуждать по выбеленному потолку. Он и сам не понял, как это произошло, ведь Мириам встретила его в чертогах тихо приближающегося сна.

Картинки из прошлого мелькали в каком-то безумном вихре, не давая ухватиться и насладиться ими, таяли, словно дымка.

Вот, их первая встреча. Еще совсем юная Мириам – воровка и ведьма, напоказ приговоренная к смерти, по ее рассеченной им ладони стекает алая кровь. Она смотрит на него, но не на толпу, собравшуюся сделать из ее смерти праздник, смотрит с испугом только потому, что он северянин. Уже тогда она ничего не боялась.

Вот, первый ритуал, проведенный над ней в Дагмере по наказу Священного караула. И снова алые капли крови падают в чашу, крича всем о ее честности. Вот, второй ритуал, третий. Она такая маленькая и отчаянная вдруг бросается с бранью на сира Тревора, выхватывает кинжал и сама с яростью рассекает свою ладонь. И вновь чистая кровь вьется алой змейкой по ее запястью, а Морган тогда впервые подумал, какой опасно красивой станет Мириам всего через пару зим.

Вот, она пережила Посвящение и он украшает ее шею простым серебряным медальоном. Уже восторженная и гордая девчонка, эта Мириам глядит на него широко распахнутыми, греховно зелеными глазами.

А вот, в какой-то крохотной деревеньке, спустя целую зиму, он смотрит, как она танцует среди костров, встречая весну. Понимает, что она оглядывается, выискивая в толпе селян именно его. И пропадает. Безудержно тонет, внезапно поддавшись охватившей его слабости. Она уже достаточно взрослая, чтобы смело любоваться ею. И он любуется, а она смело хватает его за руку, когда бесконечные пляски сливаются в ревущее, искрящееся торжество.

Потом наступает Тьма. Тягучее, звенящее тишиной ничто. И вот, всполохи, искры, один разорванный скомканный поцелуй как полет, нет, как падение над вечной и всесильной Тьмой.

Пробуждение ото сна было тяжелым. Морган желал уцепиться за тлеющий образ и прекратить свою погоню, но Мириам по-прежнему далека или более не жива – было не разобрать, ведь в его руке все еще зажата ее цепочка с медальоном.

Он быстро оделся, почти бегом спустился к морю. На побережье бушевал шторм, выбрасывая высоко и шумно посеревшие языки волн. Оказавшись на том самом месте, где однажды поцеловал Мириам, Морган не оглядываясь принялся размечать прямо на песке защитный круг, вычерчивать старо-тиронские символы. Он был неважным чародеем, а теперь будто сделался еще и недалеким, опрометчивым магом, отринув всякую осторожность.

В последний раз он обращался к этим чарам, когда Мириам старательно вывела для него этот круг мелом на полу в башне посреди айриндорских топей. Редко, но им все же приходилось охотиться на отступников, а теперь Морган словно объявил охоту на нее. Странным образом он помнил все до мелочей: каждый ее жест, каждый взгляд, ее пальцы, перепачканные мелом, ее тревогу. Словно тот, прежний Морган, не мог прикоснуться к ней, обличить свои чувства, вместо этого запечатывая ее глубже в свою память. Словно однажды надеялся освободиться от злых чар, будто знал, что все, что он видит – важно, ценно и способно спасти его жизнь.

Тогда они несколько ночей успели провести в лесу. Мириам устало и язвительно бросила ему, прежде чем он ступил в круг:

– Отключишься – брошу тебя здесь.

Врала. Она никогда бы не оставила его. Потому Морган одарил ее напускной задорной усмешкой, а она, как вредная невоспитанная девчонка, показала ему язык. Он знал Мириам достаточно хорошо, чтобы понять, что вместо колкости она хотела сказать: «Пожалуйста, береги себя!».

Теперь же много дней вокруг него была одна лишь тишина. Но остановить его не мог даже шторм.

Он стянул с себя рубаху, бросив ту на песок в надежде, что пробирающий до костей ветер удержит его, поможет быстро вырваться из чар. Следом упал его медальон, а другой, с россыпью гранатов, он взял с собой в круг, обмотав вокруг ладони переплетенные звенья тонкой цепочки. Медальон Мириам был заговорен не для него и не мог защитить его от песни чужой темной крови, но почему-то Морган надеялся, что тот сможет привести его к ней.

Он опустился на колени, все еще прекрасно помня, как в последний раз, оставаясь наедине со штормом, умирал, поглощенный скверной, а теперь же жаждал услышать, как она звучит. Но ему нужна была особая песня – едва различимый шепот крови Смотрителя, вкусившего Тьму. И чтобы услышать ее, он готов был оглохнуть от сонма других.

Морган выкрикнул небесам древнее как мир заклятие, облаченное в старо-тиронскую речь. Выкрикнул, надрывая голос, желая быть громче шума беснующихся волн, дабы слиться с обезумевшим вокруг него ветром, чтобы тот разнес их по всей Корсии.

Он закрыл глаза, прислушиваясь, и уже через миг расхохотался над своей глупостью.

– Бездарь! – бросил он сам себе, уверенный, что эти чары ему теперь не по силам.

Много дней он с ненавистью грыз себя, ведь ему довелось поддаться Тьме и не заметить этого. Он никогда не был неуязвим, но рьяно верил в обратное. Мириам никогда не оставила бы его, но они были разными. Он же бросил ее, укутавшись в теплый плащ скверны, насланной на него ведьмой. Теперь пришло время платить за это своей силой, своей магией и своим духом.

– Ничтожный! – зарычал он в гневе, с размаху ударив сжатым кулаком по песку, разрывая защитный круг.

В мгновение ока чары овладели им, пронзили его тело, страшно выгнув неестественной дугой, и повалили на песок подобно выпущенной врагом стреле.

Позже. Азхар. Тиронская империя

Искусно расшитые шелковые халаты, приятно охлаждающие кожу, оставались единственной одеждой Мириам, пока было вовсе неважно обжигают ли пески Азхара солнечные лучи или же их ласкает сияние луны. Ей нравилось представлять, что она последняя женщина Изведанных земель, а он – последний мужчина. Это было приятно пока у них на двоих был маленький роскошный дом в апельсиновой роще, место, где можно притвориться, что весь остальной мир просто исчез, но это не принесло за собой боли и сожалений. Напротив, оба были счастливее, чем прежде.

Мириам казалось, что те самые халаты из шелка с красивыми широкими рукавами на всю жизнь останутся в памяти хотя бы потому, что их так легко можно было сбросить. Теперь же она накинула на себя один из них, мельком бросила взгляд в зеркало, убедившись, как сильно ей идет быть влюбленной – глаза блестели, губы словно стали ярче и пухлее от поцелуев, наполненных страстью и странным трепетом. Вот только щеки немного впали, но это ей было даже к лицу – добавляло северного благородства чертам, от которых так и веяло руалийским солнцем.

Однажды Мириам уже просыпалась посреди ночи одна на широкой кровати. Было стыдно признаться, но тогда она поддалась страху, подумав, что Райс вдруг оставил ее, – получив все, что захотел, пресытился, сочтя бесполезной и ненужной. Тогда она нашла его в кабинете, уснувшим за огромным гроссбухом, разбудила, увлекла за собой, заставила снова погрузиться в сон, легко перебирая каштановые пряди его волос. Испугалась, признаваясь себе, как важно ей стало засыпать на его плече или переплетая их пальцы крепким узлом. Она словно тонула, но ухватилась за него, а он был только рад быть ее спасением.

Мириам быстро проскользнула через гостиную, потянула на себя дверь его комнаты, ставшей кабинетом, как ветер ударил ее по лицу, а ворох застилающих стол бумаг взметнулся и завертелся вихрем. Она словно открыла дверь в шторм.

– Капитан!.. – смеясь закричала Мириам, забежав в комнату и с трудом захлопнув дверь, хотела было отпустить шутку про страсть к морю, но растеряла все свои усмешки, поддевки и колкости, стоило ему обернуться и улыбнуться ей, стоя у полыхающего камина, – она забыла обо всем. По спине побежали мурашки от предвкушения новых прикосновений преисполненных огнем желания.

У Райса была странность, о которой Мириам не знала, пока они не сбежали от всего мира на остров посреди азхарского залива – он бездумно впускал в свою жизнь ветер, отпирая окна и двери, словно всегда, каждый миг своей жизни тосковал по палубе, где для него не было никаких преград. Чувствуя ветер на своей коже, Мириам же ощущала не свободу, а глухую, ноющую тоску по прошлому, которое даже не случилось. Быстро, насколько могла, она захлопнула окна. После чего вернулась к Райсу, опрокинула его в кресло и, забравшись к нему на колени, перекинула ноги через подлокотник, устроила голову на его груди, и, наконец, замерла, вслушиваясь в биение его сердца.

Пока он гладил ее по волосам, она смотрела на письма, догорающие в камине. От них веяло каким-то злым роком, иначе зачем ему сжигать их дотла? Неожиданно Райс стал для Мириам тайной, темным бушующим океаном, опасным, но влекущим. Она обманывалась их прежней, почти растаявшей близостью, а теперь погрязла в желании узнать и разгадать его.

– Не хочу, чтобы все заканчивалось, – вдруг выдохнула она вместо пустых расспросов, прежде чем ей удалось прочувствовать всю соль своих слов. – Не хочу покидать этот остров. Не хочу расставаться с тобой. Никогда.

– Однажды мне придется вернуться на «Неопалимый», – ласково прошептал Райс, заглянул в ее глаза, коснулся пальцами ее приоткрытых губ. – Иначе с корабля разбегутся все матросы.

– А я? – Мириам перехватила его руку, заставила ее лечь на шею, соскользнуть ниже. – Я последую за тобой. Или ты видишь меня голубкой, кротко ждущей своего капитана на берегу?

– Так скоро ты готова отвергнуть сушу! – он улыбнулся, а она как завороженная следила за его губами, за маленьким шрамом, рассекшим их и стремящимся к подбородку. Казалось, что он мог сказать все, что угодно, а она больше не услышит, пока не получит желаемое – хотя бы один поцелуй. Но Райс вдруг прикоснулся к ее подбородку, заставил заглянуть в свои глаза, не оставляя маневра для лжи, пока письма в камине обращались в пепел. – А что ты скажешь, если однажды я подарю тебе серебряный браслет?

Азхар, Тиронская империя

Одна кружка ледяного тиронского эля заставила Моргана вернуться к жизни. На груженном пшеницей корабле он и прибыл из Корсии, а в пути, казалось бы, узнал все хитрости уваривания этого напитка от весьма навязчивого местного торговца – тому отчего-то не хотелось вести беседы с неотесанным морячьем, а в Моргане он ошибочно признал ценителя эля. Однако, оказавшись на берегу, тот и правда решил опробовать его – так было приятнее вслушиваться в чужие разговоры. Где бы ты не находился, зайди таверну, и там узнаешь все, что пропустил в море – это правило работало от Севера и до Юга. Сколько бы различий люди не взгромоздили вокруг себя, они были едины в одном – страсть к пересудам роднила всех без различия цвета кожи и разреза глаз. Солнцеликий Илберт Саккаф много зим звал себя его другом, но сойти с корабля и направиться прямиком во дворец означало бы лишить себя слухов, как правило, кажущихся слишком мелкими для обсуждения при дворе.

Морган решил держаться поближе к скучающим и не вдрызг пьяным морякам. Спали вповалку на столах или буйствовали по обыкновению лишь те, кто только вернулся на берег или же со дня на день должен был снова уйти в море.

Подслушивая чужие байки, ссоры и споры, Морган украдкой искал знакомые лица – капитан Локхарт набирал свою команду из одних лишь северян. Прежде чем попасть в таверну, Морган направился к его дому, выяснил у слуг, что тот уже много дней не переступал порога. Небрежность с чарами на берегах Корсии смела его, выбросив в темное забытие, но едва очнувшись, Морган вдруг нашел силы признаться самому себе, что Райс, как никто другой, был способен навести его на след Мириам. Он вспомнил ее признание, брошенное их последней счастливой ночью:

– Я вижу кто ты. Оттого и не бегу. Даже когда молодой влюбленный капитан раз за разом зовет меня за море жить в беспечности и с честным именем.

Ревность била острозаточенным клинком под ребра, но он все равно желал отыскать Мириам, даже если Райс подарил ей свою защиту или же нечто большее. Морган жаждал ее прощения, желал покаяться в том, как глуп был, хотел услышать ту историю, что заставила ее бежать подальше от стен Дагмера, перечеркнув все. Он предал ее, и никакая скверна не могла быть тому оправданием. А еще он любил ее и желал увидеть хотя бы раз, убедиться, что она жива, быть может, даже счастлива. Она грезилась ему, стоило только закрыть глаза, но он не ведал, мог ли надеяться на что-то кроме прощения. Он жил одной лишь надеждой отыскать ее, потому теперь, сидя в шумной таверне и привалившись спиной к стене, полуприкрыв глаза, обратился в слух. Он уже было отчаялся, когда вдруг среди десятка чужих голосов расслышал ворчливое:

– А наш капитан того и глядишь остепенится, да осядет, забудет о море! А цена всему – одна мелкая рыжая девка! Тьфу!..

– Ради такой ты бы сам забыл о море, старик! Не первая красавица Изведанных земель, дурного нрава, а есть в ней что-то... Огонь, а не девка. Под стать нашему капитану! Да и сколько дагмерских ей жизнью обязаны...

Морган приближался к столу, за которым засели северяне, очень тихо, стараясь не нарушить доверительной беседы, но тот самый возмущенный старик, седой, но все еще очень крепкий, впился в него мрачным тяжелым взглядом, однако не выказал узнавания. Вся разношерстная компания – трое моряков, самому младшему на вид не было и шестнадцати зим, старший стремился к пятидесятой, а средний выглядел ровесником Моргану.

– Так значит вы из команды «Неопалимого»? – Морган бесцеремонно подсел на скамью рядом с юношей, приправил свою речь восторженностью и развязностью, решившись отчего-то показаться пьянее, чем был на самом деле. С благородным и холодным лордом у моряков разговор мог не сложиться, а он все еще надеялся остаться неузнанным. – Того самого «Неопалимого», что стоит нынче в порту?

Юноша кивнул, а двое мужчин глядели на Моргана с недоверием.

– Хотел бы я повидаться с вашим... – начал было он, думая, как поцветастее завернуть свою ложь, как выпытать у моряков все, что они могли знать, но старик грубо его перебил, так и недослушав.

– Какое тебе дело до нашего капитана, бродяга?

Только что седой думал отречься от своего загулявшего предводителя, а теперь был готов встать за того горой. Нет, такие как он не умеют предавать – верные старые псы.

– О, нет, седой, – вдруг заговорил второй мужчина, внимательно вглядываясь. – Это никакой не бродяга, а Морган Бранд. Я узнал тебя, лорд. Так зачем тебе наш капитан? Раз желаешь узнать о нем из таверны, а не среди благородных, так ли он рад будет вашей встрече?

– Хах! Я видел, как рос этот мальчишка! И рад... – Морган схватил старика за затылок, притянул лбом к своему лбу, потрепал его по плечу, будто они были знакомы тысячу зим, а еще одну – делили вместе кров. – ... рад, что вы, его команда, готовы вгрызться за него любому в глотку. Но я увижу Райса в Дагмере, а с вашим марсовым Руди Куком я жажду увидеться прямо теперь! – он грохнул кружкой по столу, нарочно расплескивая свой эль. – Где еще, если не в Тироне искать эту старую морскую крысу?!

Морган добился желаемого, вспомнив имя легендарного пирата, – половина таверны замерла, ожидая, чем закончится его речь.

– Кук никогда не служил на «Неопалимом», милорд, – шепотом заверил его юноша.

Заиграла музыка и таверна снова загудела, словно улей. Намеченная драка сорвалась, как рыба с крючка.

– Вставай, малец, – прогудел седой. – Давай усадим нашего милорда в паланкин, чтоб проспался и не позорил Север.

– Седой! – почти прокричал Морган, лишний раз уверяя, что он и правда нуждается в предложенной помощи. – Я слышал. Слышал, как ты говорил про рыжую, – он перешел на доверительный пьяный шепот, когда моряк перебросил его руку через свое плечо. – Ты не лжешь? Твой капитан и правда... Хах! Вот ведь! А я помню его с тех, пор как он!..

– Да, проклятая рыжая. Чтоб ей!.. Да вру. Пусть будет счастлив наш капитан. Но долго не протянет без моря, как рыбешка, выброшенная на берег...

Моряки и правда погрузили Моргана в увешанный стеклянными бусами паланкин, заверили возницу, что он сам скажет, куда следует ехать, а до тех пор – стоит везти его по запутанным улицам Азхара. И заплатит. Ведь он не просто бродяга в пыльной одежде, а самый настоящий лорд. Во истину радушие, присущее лишь северянам.

Едва его благодетели снова скрылись в таверне, Морган приказал отправиться к владениям Солнцеликого. Он узнал все, что хотел.

Императорский дворец. Азхар, Тиронская империя

Во дворце он был принят тепло, как и всегда, когда решался злоупотребить гостеприимством династии Саккаф. Кто-то из слуг, дотошный и преисполненный гордостью за свою работу, точно знал, в каких покоях спал Морган Бранд весной, на закате лета, или же несколько зим назад – у него словно всегда было свое место под императорским крылом, словно его всегда ждали в чуждом, далеком Азхаре. Все его прихоти и желания исполнялись, едва стоило о них подумать.

Так, он едва не задремал, смывая дорожную пыль и морскую соль со своего еще не вполне окрепшего тела, но стук слуги вырвал его из небытия. Тот сообщил, что император готов принять уставшего путника не теперь, а лишь с зенитом солнца следующего дня – так Солнцеликий выказывал свою милость, словно чувствуя потребность в сне. В доказательство тому он прислал три серебряных стопки, от которых пахло южным лугом, безмятежностью и солнцем, а это все, в чем нуждался Морган, чтобы прогнать прочь из головы бушующие мысли.

Поутру его ждал стакан с кроваво-красным соком граната, способным своей яркой кислинкой пробудить даже мертвеца. А еще кафтан, шитый белым шелком по белому, подобный морской пене, разительно чуждый черному северному дублету.

Морган вышел в императорский сад ближе к назначенному сроку, но чувствовал будто день близится к концу быстрее, чем на Севере. Среди теней пышных и ярких растений скитались все, кто ждал аудиенции Солнцеликого. Не чувствуя и тени трепета, Морган присел на край одного из фонтанов, окунул пальцы в воду, зачем-то поддел белоснежную кувшинку и тут же отпустил, услышав легкомысленный девичий смех – одна из дочерей Илберта юркнула мимо него, а ее свита засверкала, словно пышный павлиний хвост. Но они успели пересечься взглядами, прежде чем Морган склонил голову в почтительном поклоне. Глаза девушки, карие, почти черные, совсем как у него, не посулили и капли благосклонности.

– Мой старый друг, северный Волк!

Император Илберт Саккаф узнал его сразу, как только появился из-за зарослей финиковых пальм, – в пышные, приторно благоухающие сады он приглашал лишь тех, кому был рад и доверял каждое, даже подслушанное слово.

Морган вскочил, приложился лбом к перстам Илберта с должным почтением, принятом на тиронских берегах.

– Солнцеликий, – прошептал он и склонил голову уже по северному обычаю.

В своем одеянии, вышитом золотом, император Тирона сиял подобно небесному светилу. Под беспощадным южным солнцем он сверкал, – того и гляди, засмотришься без должного трепета и ослепнешь. Но Морган видел его не впервые и не был зачарован великолепием драгоценного сияния и белоснежной улыбки Илберта. Он хорошо помнил сверкающие обсидианом глаза, широкие брови, жесткий рот – император был похож на отца, от матери руалийки ему достался лишь цвет кожи, что был чуть светлее, чем у тиронцев.

– Что с тобой случилось, Морган Бранд? – Илберт совсем не по-императорски, а как-то рассеянно и озадачено провел широкой ладонью по гладко выбритой голове. – Что за беда выкрала у тебя с десяток зим?

Морган поджал губы, теряясь с ответом, пока Илберт рассматривал последствия его встречи со скверной. Но в таком удивлении была и польза – неудобный вопрос отбросил прочь церемонии, которыми Моргану нынче вовсе не хотелось играть.

– Вы правы, Солнцеликий, это была беда, – он подхватил брошенное ему слово, молясь, чтобы император не бросился в расспросы. Будучи в благостном расположении духа, он обращался в ценителя историй об опасном пути Смотрителя. – Но я оказался сильней.

Беда. Морган не желал рассказывать о своем позорном поражении, нанесенном чужими чарами, о том, как умирал, поверженный скверной, потому и согласился с этим словом, скупым и недостаточным.

– Тебе следует погостить в моих стенах подольше. Будешь окружен южным теплом и заботой моих слуг. У тебя будет все, чего только пожелаешь, – пообещал Илберт, присаживаясь рядом на бортик фонтана. Оказавшись в тени, император перестал ослеплять своим беспощадным светом, и Морган смог разглядеть его лицо. Оно казалось недвижимым и суровым, но широкая морщинка на высоком лбу выдавала его тревогу.

– Мне льстит ваша забота, – поспешил поблагодарить Морган.

– Но что за дело привело тебя ко мне? Такое важное, что ты отправился в море в ту пору, когда хороший лекарь приказал бы тебе остаться в постели. Я не слыхал от вашего посла, чтобы кто-то взывал к Смотрителям. В империи все спокойно, мой друг.

В империи все было именно так. Ни одна из стран Изведанных земель не была настолько лояльна к магам, но так было не всегда. Моргану порой казалось, что это отношение было рождено лишь из желания стереть руалийский след в истории Тирона. В империи не было места фанатикам, подобных тем, что много лет не давали покоя землям Севера. Никто не наводил напраслину на ближнего, соседа, врага или отказавшую красотку. И если в Дагмер попадали письма из Тирона, почти всегда их слали отступники, пожелавшие продлить себе жизнь и рискнуть обмануть Смотрителей.

– Я ищу капитана Локхарта, Солнцеликий, – как на духу признался Морган, желая развеять замешательство Илберта.

– О, давно прошли те времена, когда я пристально следил за этим дельцом. Кем бы он себя не возомнил, исправно служит моему народу, даже если душой все еще северянин. Мои люди найдут его, если пожелаешь. Если не утаишь, чем он тебе не угодил. И не смей меня обманывать, старый друг. Помни, как много лжецов я уже повидал.

Тон, с которым Илберт говорил о Райсе, был едва ли не восхищенным. Капитан много зим назад прибыл в Азхар юнгой на чужом корабле, а теперь хозяйничал на едва ли не самом опасном и красивом галеоне в порту. Теперь от него никто не смел воротить нос – его путь был достоин уважения, а товары – восхищения. Будучи изысканным ценителем захватывающих историй, Илберт несомненно знал о нем все, включая изрядно приукрашенные выдумки. Морган почувствовал, что ступил на тонкий лед, пытаясь угадать, чью сторону примет Илберт, узнав правду – его или капитана, имеющего в империи особый статус.

– Он может знать что-то о пропаже моей соратницы, Солнцеликий.

Морган устало потер переносицу. Он мог рискнуть еще, мог снова провести тот ритуал, подсказавший ему новую дорогу, но тогда он очнулся с полным ртом собственной крови. Играть с чарами, когда скверна не так давно покинула его тело, было опасно, и он не мог представить себе насколько. Он никогда не видел тех счастливчиков, что пережили околдовавшую их ведьму, а теперь был одним из них. Он знал слишком мало о новых границах собственных сил, потому просто снял с шеи защитный медальон, едва ступив на берег. И снова услышал тишину. Теперь же, он стоял перед императором гадая, станет ли тот ему помогать.

– Соратницы? – переспросил Илберт, прищурив и без того хитрые глаза. – Ты про ту рыжую руалийку, глядящую на тебя влюбленными глазами?

– Ее зовут Мириам, – хмыкнул Морган, сокрушаясь, что особая привязанность девушки, казалось, была очевидна всем, кроме него. Он был готов теперь отдать столь многое, чтобы снова увидеть тот взгляд, оставшийся незамеченным из-за тумана чужих темных чар.

– Мириам из Руаля... Как же, как же, помню, – многозначительно покачал головой император, глядя на Моргана, как на старого дурака. – Ты уверен, что она не сбежала от тебя?

– Она сбежала от опасного человека. И даже не знает, что я жив. Я обязан ее найти.

Илберт, не пряча грустной полуулыбки, вдруг положил руку на плечо Моргана.

– Тебе не придется искать самому, – пообещал он, говоря вкрадчиво, будто с больным в бреду. – Только оставайся во дворце, северный Волк.

Азхар, Тиронская империя

Мириам не могла отвести от него глаз, была почти уверена, что он ощущает это кожей, спрятанной под белой льняной рубахой. Он встретился с парой матросов из своей команды на соседнем пустующем островке. Не хотел, чтобы они видели ее? Или же скрывал что-то от нее? Каков бы ни был ответ, он не вызывал у Мириам столько же беспокойства, как фолиант, который она крепко прижимала к груди. Но она смотрела на Райса – руки на поясе, вся его поза кричит об уверенности и непоколебимом спокойствии. Договорившись о чем-то, он ловко прыгает в лодку, пока матросы скрываются в зарослях.

Мириам вышла из тени апельсинового сада только когда Райс оказался совсем близко к берегу. Он тотчас заулыбался ей, налегая на весла, и по этой разбойничьей улыбке читалось, что в нем теплятся мечты о краже поцелуя, а лучше и не одного.

– Почему ты не пригласил их в дом? – крикнула Мириам, желая быть громче набегающих волн, пока Райс затягивал лодку на песок.

– На этом острове ты хозяйка, г'юзе ханимеф. Я здесь лишь гость, – снова улыбка, нахально притягательная, но в глазах затаилось что-то иное – не любовь, не восхищение и не вожделение. Там плескалось нечто темное, не разобрать.

– С каких пор тебя стали волновать манеры? – нежно улыбнулась Мириам, оказавшись рядом, поцеловала его в уголок губ. Не успела отстраниться, как его рука оказалась на ее затылке. Теперь целовал он – жарко и властно.

Если бы край фолианта на уперся под ребра, Райс подхватил бы ее на руки, вернул в дом, уложил бы на белые простыни. Они оба снова попались бы в ловушку, из которой сложно вырваться.

– А ты никак не расстанешься с этой книгой, – почти раздраженно прошептал он.

Стараясь вернуть себе рассудок, Мириам отпрянула, раскрыла фолиант и ткнула пальцем в станицы, не дающие покоя. Она отступила на шаг, другой, чтобы получить ответ, не утонув снова в прикосновениях Райса.

– Что здесь написано? И не ври, что не знаешь старо-тиронского!

Она знала этот язык, когда им можно было сотворить чары. Некрепкие и несуразные – иные она не умела. Но фолиант поддавался ей с трудом. Блуждая между привычными словами, она натыкалась на те, что были с ними созвучны, пытливо стараясь уловить ускользающую суть.

– Я не понимаю всего, но... – Райс взглянул на Мириам с таким видом, словно раздумывал, не стоит ли захлопнуть фолиант и швырнуть его подальше в море.

– Говори! – потребовала она и взволнованно вцепилась в его запястье, словно только так могла удержать от обмана.

– Ты должна будешь убить любого, кто не справится со скверной во время ритуала.

– Морган говорил, что я умру, словно выпив яда, если не смогу одолеть ее. Обещал, что я просто задохнусь. Быстро и почти без боли. И я была готова! – Мириам рассказывала, заворачиваясь в воспоминания, как в глухое отчаяние.

Она вспоминала как решительно, и в то же время, участливо глядел на нее Морган, протягивая кубок с вином и темной кровью отступника. Как она прикоснулась к нему губами, сделав глоток, другой, пока не выпила все до дна. Как на миг она перестала дышать, испугалась, схватилась за горло, и в глазах Моргана вспыхнул страх. Но вдруг все прошло, и она разрушила таинство Посвящения громким смехом, будучи не в силах сдерживать его, поддавшись волне облегчения. Морган говорил, что она была первой и единственной, с кем он решил разделить путь Смотрителя. Но не было ли в этих словах лжи? Ведь он утаил, что должен был убить ее собственными руками, если скверна окажется сильнее. И Мириам теперь было неясно, что ударило так больно – еще один обман или знание, что не будет никакой мгновенной и легкой смерти для тех, кто согласится стать ее соратником, но поддастся скверне.

– Слишком страшная цена за спасение чужих жизней. Будь готов умереть, прежде чем бороться со всем миром за справедливость. Так? – Райс шумно захлопнул фолиант, прикоснулся ладонью к щеке Мириам. – Как он посмел ввязывать тебя в это? Ты ведь была совсем девчонкой.

– Он посчитал, что в пути мне будет безопаснее, чем в городе, на виду у Священного караула, – она заговорила, но слова отчего-то звучали невнятным оправданием, таяли в шуме волн, набегающих на песчаный берег. – Сир Тревор слишком часто называл меня ведьмой, не веря, что моя сила сотворена лишь волей Создателя. А Морган... Я думала, что...

– Что ты для него особенная, так? – перебил Райс, а на его губах заиграла горькая усмешка. – Он мог забрать тебя с собой и без ритуала, Тьма его раздери! Мог поселить тебя за городом или вовсе – в Эстелросе. Тебе не обязательно было становиться Смотрителем, слушать, как поет чужая темная кровь, дышать дорожной пылью, отдавать на растерзание толпы отступников...

– Я хотела этого сама! – гневно огрызнулась Мириам, но все понимала.

Если бы она не стала Смотрителем, не сблизилась бы с Морганом, не влюбилась бы в него до тех гневных слов, отправивших Райса прямо за Великое море, они бы не расстались. Их тайный мирок смог бы окрепнуть, подарив им совершенно иную жизнь. Но изменить ничего нельзя. Самое время строить заново.

Молча они смотрели друг на друга, понимая, что именно в тишине их спасение. Молчать, пока вспыхнувший гнев не отпустит – то немногое, что могут сделать два мага огня из заботы и любви. Но вот Райс ласково дотронулся до волос Мириам, а они теперь пахли морской солью, точно также, как и он сам.

– Я хотела стать Смотрителем, чтобы нести надежду, – она смягчилась, сделала еще шаг ближе, глядя на него теперь снизу вверх. – Быть проводником в новый мир, где каждого честного мага примут, не погонят прочь за его дар. Только подумай, как я могла от этого отказаться?

– Ты была для Моргана всего лишь способной девчонкой. Он готов был убить тебя юную, смелую, рвущуюся жить. Для него в тебе не было ничего особенного, кроме твоей бьющей через край силы. А для меня в тебе таилось все. Все, что я искал тогда и потом, но никак не мог обрести.

Он выронил фолиант из рук только для того, чтобы заключить лицо Мириам в ладони.

– Ты не будешь искать новых Смотрителей одна, – с жаром пообещал он. – А если придется убивать, только прикажи. Свет и Тьму мы станем делить на двоих, так?

И снова сладкий поцелуй, настойчивый, крадущий дыхание и путающий мысли. Древний фолиант лежал раскрытым на песке. Ветер перелистывал его страницы, выискивая что-то свое, особенное, подвластное только стихии. По коже Мириам снова и снова бежали мурашки, а по венам разгоралось пламя. Она жаждала прикасаться к Райсу, но все еще боялась, что ее огонь опалит его, как в их первую ночь на корабле.

– Тебе нужен новый медальон, последняя из Смотрителей, – прошептал он, покрывая поцелуями ее шею. – Признай, что прежний был настоящей безвкусицей. Изумруды. Не побоюсь сделать твою красоту еще ярче.

Позже. Азхар, Тиронская империя

Как бы Мириам не хотелось покидать остров, к чародейке, готовой заговорить для нее новый медальон, она отправилась вместе с Райсом. Сама она бы этого сделать не рискнула, решив доверить это дело той, кому доверял он. Вот только то, что лавка чародейки находилась на шумной рыночной улице, невольно заставило Мириам подумать, что та обычная мошенница и торговка.

– Значит, ты веришь ей? – снова спросила она, приоткрывая полупрозрачный полог паланкина и рассматривая пестрые лавки. – В Тироне чары такой же товар, как и финики?

– С самыми вкусными финиками продаются самые крепкие чары, – ответил Райс с таким серьезным лицом, что Мириам уставилась на него в удивлении, а потом засмеялась вместе с ним. – Ярен – моя старая подруга. В Дагмере ее ждала бы иная жизнь, но ей нравится горячий дух Азхара. Уже понимаешь, о чем я?

– Его блеск, золото и коварство? – предположила Мириам и тут же почувствовала, как Райс ободряюще сжал ее ладонь.

– И финики, – сверкнул он белозубой улыбкой.

Выходя из паланкина, Мириам едва не потеряла край своего зеленого, в цвет медальона, платья. Она смотрела ввысь, туда, где была лавка Ярен – об этом кричала пестрая вывеска, украшенная стеклянными бусинами, сверкающими в усталых лучах закатного солнца. Край платья просто выскользнул из ее рук, ведь она все никак не могла привыкнуть, что местные ткани невесомы, как дымка. Спустившись, Мириам попала прямо в объятия Райса. Поняв, что она загляделась, он улыбнулся и поцеловал ее в макушку на виду у торговцев и азхарцев, рассматривающих лавки. Мириам смутилась, ведь ей была непривычна такая свобода.

Поднимаясь по узкой кованной лестнице, пестрой от света витражей, она крепче прижимала к груди фолиант, все еще не веря, что встретится с самой настоящей чародейкой. Райс без стука распахнул двери, а женщина спустила с лица полупрозрачную, блестящую от бисера вуаль, едва разглядев, кто ворвался в ее лавку.

– Во всем Азхаре не найти чародейки лучше, чем блистательная, таинственная и талантливая Ярен! – говорил он, ринувшись через всю уставленную артефактами, украшениями, цветами и сушеными травами комнату, чтобы в приветственном жесте сжать тонкую руку женщины в своих ладонях.

– Во всем Азхаре не найти торговца сметливее, проворнее и удачливее, чем Райс Локхарт, – засмеявшись ответила она, тряхнула темными кудрями, спадающими ниже плеч, а потом увидела, что тот заявился к ней не один.

Ее карие пытливые глаза изучающе впились в Мириам. Она глядела на нее словно на внезапно возникшее видение. Ярко-розовые губы приоткрылись от удивления.

– Значит, вот она! Та рыжая, что я нагадала тебе! Я думала, что... Ох!

Ярен вдруг вскрикнула, а от внимания Мириам не укрылось, что Райс крепче сжал ее пальцы, не успев их отпустить.

– Да, та самая рыжая, – улыбнулся он. – И Смотритель Изведанных земель. Мириам из Дагмера.

Чародейка высвободила свою руку, подарив Райсу торжествующий взгляд. Золотые браслеты на ее руках переливчато зазвенели.

– Я была права, предрекая тебе судьбу, пират! Помни об этом, когда вздумаешь торговаться.

Она подскочила с софы и подошла к Мириам, положив руки на ее плечи.

– Приветствую тебя, заклинательница огня, в обители секретов! Я когда-то разглядела тебя в отражении для него, – Ярен указала на большую золотую чашу, где на водной глади пестрели лепестки роз и капли воска. – Что привело тебя ко мне?

Мириам не отстранилась и даже не дрогнула, сделав над собой усилие. Южане так часто и открыто касались друг друга, что ей все не удавалось к этому привыкнуть.

– Одно заклинание, – ответила она, а Ярен, наконец, заметила фолиант в ее руках.

Уложив его на большой стол, уставленный склянками, сухоцветами, каменьями с незнакомыми символами, Мириам отыскала нужную страницу и ткнула в нее пальцем.

– Создатель! – воскликнула чародейка. – Где ты это нашел, Райс?

– У себя под подушкой, дорогая Ярен, – он только многозначительно развел руками, давая понять, что не станет отвечать на расспросы. Устроившись на краю софы, он наблюдал за происходящим, утоляя жажду розовой водой. – Ну так что? Тебе по силам эти чары?

Женщина картинно закатила глаза.

– Что за глупости? Не смей никогда сомневаться во мне, наглец.

– Не будь мы столько зим знакомы, ты умасливала бы нас, льстила и опаивала лучшим кофе, а не называла бы меня наглецом и пиратом.

– Когда ты разучишься мерить все зимами, северянин?! – фыркнула чародейка, даже не пытаясь любезничать.

Мириам закашлялась из-за тлеющих подле них благовоний, и только тогда Ярен была готова завершить насмешливую перепалку.

– О, так бывает, дорогая, – она сочувственно погладила Мириам по плечу. – Будьте любезны, капитан! Распахните окно.

Райс послушно поднялся, приподняв тяжелые занавески, толкнул резные ставни, и звуки Азхара заполонили лавку чародейки. В свете уходящего солнца она вовсе не казалась такой таинственной, как на первый взгляд. Ярен усадила Мириам за маленький столик, заботливо поправила подушку за ее спиной.

– Эти запахи помогают мне хранить настрой, но бывают жестоки к тем, кто привык к свободе, а не к маленьким лавкам на рыночной улице, – рассказывала она, усаживаясь напротив. – Мне нужно вместилище для чар, дорогая. Ты готова?

Мириам на мгновение растерялась, взглянула на Райса, небрежно подпиравшего подоконник. Он жестом объяснил, о каком вместилище говорит Ярен, указав на медальон. Мириам пришлось повозиться с цепочкой, к которой она не успела привыкнуть.

Увидев изумруд и искусную вязь серебра на крышке протянутого ей украшения, Ярен восторженно охнула.

– Щедрость затмевает все твои недостатки, наглый пират, – бросила чародейка Райсу через плечо.

Он только хмыкнул в ответ. Мириам невольно засмотрелась на то, как лучи уходящего солнца гладили его по волосам. Он поймал этот взгляд и маняще улыбнулся, заставив ее покраснеть, что наверняка заметила чародейка, оторвавшись от изучения заклинания со страниц фолианта.

– Заговорить чарами можно травы. Или прядь волос любимого, – она многозначительно кивнула в сторону Райса. – Что тебе больше по нраву?

– Лаванда. Пусть это будет лаванда, – все еще смущаясь ответила Мириам.

Ее аромат сопровождал Мириам с тех пор, как она встала на путь Смотрителя. Подпитываясь магией, он никогда не затухал, потому их родство было неоспоримо. Много лет назад Морган, выбрав именно лаванду для медальона, уловил саму ее суть, оставив с ней напоминание о Руале. Сложно было вообразить, что она вдруг изменит себе и начнет благоухать розами, фиалками или мятой.

– Да будет так, – чародейка отправилась искать нужный сухоцвет, задевая широкими полупрозрачными рукавами платья блестящие склянки.

В это время Райс открыто любовался Мириам, забавляясь тем, как много Севера было в той, что по крови была южанкой. Но нигде, кроме Тирона, не было допустимо так открыто выражать свою симпатию, как бы Мириам не отводила глаза, не переставала чувствовать, как Райс взглядом лишает ее одежды.

Тем временем Ярен рассыпала лаванду на позолоченный поднос и принялась читать свой заговор. Таинственность ее лавки была рассеяна звуками и светом, впущенными с улицы, потому наведение чар выглядело не магией, а ремеслом.

– Вот и все, – объявила чародейка, а Мириам, погруженная в смущение, даже не заметила, как та поместила лаванду в медальон.

– Хм... Так быстро? – удивился Райс, подходя ближе. Он обменял его на мешочек золота, который аккуратно поместил на столе. Ярен тут же взвесила его в руке.

– Для надежности можешь обварить его в похлебке из жабьих глаз и украсить пером черного петуха, – иронично прошептала она.

Мириам едва не рассмеялась, но замерла, – Райс осторожно перекинул ее волосы на одно плечо, открывая шею. Медальон коснулся груди, и Мириам тут же откликнулась на его силу, – Ярен и в самом деле была прекрасной чародейкой. Застежка щелкнула, и Мириам уже хотела было поблагодарить ее, но встретила восхищенный взгляд карих глаз.

– Ох, от вас так и несет любовью, – наигранно сморщилась она. – Оставьте меня! Надо же так растрогать чародейское сердце! Но будь с ним осторожнее, дорогая! Этот наглец опасен, как шторм.

– Почти также, как твои басни обо мне, Ярен, – усмехнулся Райс, протягивая Мириам раскрытую ладонь.

– И ты правда уйдешь так? Не узнав, что тебя ждет? – чародейка махнула рукой в сторону чаши.

– Нет. Я больше не стану искушать судьбу.

Мириам вспомнила, что слышала о чародеях, способных разглядеть будущее, но всегда считала эти слухи пустыми, а подобные ритуалы ложью. Но вдруг поддалась любопытству из-за того, как Ярен встретила ее.

– А если я захочу узнать... – начала было она, но Райс перебил ее предостережением.

– Нет. Только не теперь, – и его голос был тверд, отбивая любое желание спорить.

– Тогда и правда ступайте, – поторопила Ярен. – Иначе я совсем размякну, глядя на вас.

Паланкин остался ждать их на площади, к которой примыкал рынок. Райс, едва сбежав по лестнице, сжал пальцы Мириам в своей руке. Людской поток, готовый их разъединить, не давал ему повода ослабить хватку. Мириам послушно следовала за ним, мечтая поскорее выбраться из толпы. Она придерживала прижимала к груди фолиант, отдаваясь забытому ощущению – зачарованное серебро медальона приятно холодило кожу. Но вдруг сквозь возгласы торговцев она различила едва заметный шепот чужой крови. Знакомый до боли и горьких слез. Она стала озираться по сторонам, насколько могла успеть.

– Райс...

Внутренности казалось связались в тугой комок, Мириам окликнула его, чтобы остановиться, продышаться, ведь была уверена, что ей грезится этот пугающий своей нереальностью напев. Но голос был слишком тих – Райс не услышал ее. Она едва не закричала, встретилась с порывом ветра, обдавшим ледяной волной. Пальцы выскользнули из руки Райса, и она вдруг споткнулась, упала, коснувшись ладонями еще горячей от солнца брусчатки. Толпа вмиг расступилась, когда Райс подхватил Мириам на руки, и уже через миг они оказались в ближайшей лавке с золотом, где он выкрикивал что-то на старо-тиронском. Она успела заметить, как флажки у входа трепетали, поддавшись ветру, гонимому с моря. Ей могло пригрезиться, но тот холодный порыв был слишком похож на объятие.

– Все хорошо, – старалась убедить Райса Мириам, оказавшись в роскошном бархатном кресле. Лгала, бездумно обманывала. – Голова пошла кругом из-за благовоний.

Хозяин лавки поднес ей кувшин с кислой лимонной водой, Райс растирал ее руки, опустившись рядом на колени.

– Ты вся дрожишь. Бледная, словно призрака увидела.

– Быть может, я отвыкла от магии медальона. Вот она и сбила меня с ног.

Ей сложно было глядеть на Райса, прямо в его взволнованное лицо. Словно один-единственный взгляд завораживающе пытливых глаз мог заставить ее признаться в той глупости, которая не могла быть правдой.

Гудящее словно колокол сердце не давало Мириам ответа, не хотелось ли ей самой верить в произнесенную неловкую ложь. Ведь чувство, охватившее ее в толпе, могло сулить лишь очередную трещину, готовую пробежать по жизни.