Пролог.
«Те, кого боги хотят уничтожить, сначала лишают разума.»
- Еврипид.
Поздний Новый Царский период Древнего Египта - приблизительно 1300 год до н.э., во времена правления фараона Саптах-Небхеперура (вымышленный фараон, основанный на образах Тутанхамона и Сети II).
Фивы, столица Верхнего Египта, священный город Амон-Ра.
Храм был наполнен густым дымом благовоний — мирра, ладана и редкой смолы, которую хранили в бронзовой урне, запечатанной печатью с глазом Гора¹. Каменные колонны поднимались, словно священные столпы Дуата², над головами участников, растворяясь в полумраке. На стенах, залитых отблесками светильников, оживали сцены с изображениями богов, — особенно выделялся Анубис, чёрный шакал, держащий весы Маат³.
Нейферу стояла позади Верховного Жреца, склонив голову, руки её были сложены в жесте покорности, ладонями вверх. Её пальцы дрожали от холода, не физического — от чего-то иного, что шло изнутри. Пульс бился где-то в горле. Мантия из тонкой льняной ткани обвивалась вокруг тела, будто саван, и прилипала к спине от пота.
Аменхотеп возвышался на ступенях алтаря, его голос звучал глубоко и раскатисто, будто не его собственный. Он говорил на древнем, забытом наречии, которым пользовались лишь в особых ритуалах для общения с подземными божествами. Его лицо было скрыто под маской ибиса — символа Тота, покровителя тайного знания. В руке он держал важ-скипетр, а за спиной — табличку из чёрного базальта, на которой начертано заклинание, переданное из поколения в поколение — тайна, которую доверяли лишь одному жрецу за век.
Нейферу казалась безмолвной, как статуя Исида в Уасет⁵, но внутри неё бурлила тревога. Сердце шептало — что-то не так. Но она заставляла себя оставаться. Она верила. Аменхотеп всегда был её проводником, её учителем, её светом. Но сегодня он казался ей далёким, будто между ними возник завеса иной воли.
– Дуа анкх, джет… — произносил он, – Жизнь вечна, душа вознесётся…
Слова текли, как кровь из раны. Пространство начинало пульсировать. Факелы дергались от потоков воздуха, будто сама сущность времени сместилась. Нейферу чувствовала, как её ноги отрываются от земли. Она входила в транс, словно падая в чёрное озеро. Там, в темноте, кто-то дышал.
Воспоминание всплыло неожиданно — её мать, стоящая у вод Лотосового пруда, поющая древнюю колыбельную о "пылающем боге, что несёт знание сквозь смерть". Она всегда пела это, когда отец Нейферу исчезал в храме на ночь. А потом исчез навсегда. Только много лет спустя, уже став жрицей, Нейферу поняла, что он тоже участвовал в ритуале возвышения.
И тут — озарение.
Слова Аменхотепа изменились. Она слышала.
– Пусть её дух станет сосудом для Света. Пусть она вознесётся — не как жрица, а как пламя, питающее силу…
Нет. Это не очищение. Это жертвоприношение.
Мгновение — и её глаза распахнулись. Маска покорности слетела. В её взгляде — страх, гнев, предательство. Но тело — ещё не подчинилось. Аменхотеп стоял всё так же, воздевая руки к вырезу в потолке, откуда падал узкий столб лунного света. Он знал, что она поняла. Он не остановился.
В голову Нейферу начали лезть дурные мысли, будто кто-то шептал ей с обратной стороны зеркального мира. Тело внезапно обдало жаром, невыносимым, как дыхание Ра⁵ в зените над пустыней. Горели плечи, горло, внутренности. Сердце забилось так яростно, что казалось — сейчас разорвёт грудную клетку изнутри, как коготь зверя.
Где-то в храме зазвенел металл — или это просто кровь гудела в ушах. Ритуальный нож — джесерет, выкованный из чёрной метеоритной стали и хранившийся под печатью храма Иунеф, теперь лежал у основания алтаря. Её взгляд на миг зацепился за него, и словно искра пробежала по позвоночнику. Она поняла, что всё это — не божественное, а сделанное руками смертных.
Аменхотеп.
Имя пронеслось, как плеть. Воспоминания вспыхнули в разорванном сознании: он, стоящий у вод Нила в сумерках, с пальцами, мягко касающимися её щеки. Он, читающий ей строки из Книги Мёртвых, переводя их шёпотом, с усмешкой, говорящей: «Лишь ты способна понять». Он — её возлюбленный, её наставник, её солнце.
И теперь он стоял на ступенях, восседая словно Осирис⁶, его голос звучал холодно и чуждо.
– Тен-энеф сету айру... Маат воздаст… (Тень её станет деянием… Маат взвесит…)
Жар нарастал. Лицо Нейферу побледнело, как известняк, высеченный у гробницы. Губы её едва двигались, но внутри всё кричало. Она была жрицей, обученной покорности, но сейчас в ней просыпалось то, что она всегда заглушала — гнев, предательство, желание жить.
Нейферу хотела закричать, вырвать свой голос из горла, как вырывают сердце у марионетки, которой больше не нужен дух. Но губы не слушались. Они оставались сомкнутыми, как дверцы саркофага. Язык был тяжёлым, будто сделан из обсидиана. Даже дыхание стало рваным, неуверенным, как у умирающего сокола.
Аменхотеп… Его голос разносился по храму, многоголосно, как будто его повторяли сами колонны, стены, статуи. Он звал богов, звал силы, звал её. С каждым новым словом она чувствовала, как звук не просто наполняет пространство — он проникает в череп, бьёт изнутри по вискам. Как молот, как набат, как приговор.
— Ха-теп Нейферу… Путь её озарён… Прах её станет сутью света…
Глаза начали медленно закрываться. Всё вокруг растворялось в дымке, и даже боль уже не была телесной. Осталось только странное чувство: она предана. Не богам. Не миру. А им. Ему.
И тогда — раздался голос.
Не её внутренний. И не Аменхотеп.
Голос шёл издалека. Из-за завесы мира, как будто прошёл сквозь века, сквозь пески, сквозь смерть. Он не кричал, не звал. Он был твёрдым, ясным, глубоким, как камень храма Карнак.
— Проснись, дочь Исиды. Это ещё не твой путь.
Она не узнала этот голос. Он был мужской, властный, но не угрожающий. Как ветер в пустыне, несущий предупреждение, но не бурю. Он не принадлежал ни одному человеку из её жизни. Он был старше.
И он — сломал заклинание.
Где-то в темноте что-то треснуло — как если бы раскололся обелиск. Пространство задрожало. На миг храм будто исчез, и она оказалась в другой реальности — полной черноты, в которой дрожали нити света. Между этими нитями — глаза. Не человеческие. Наблюдающие.
Она почувствовала, как её тело начало падать назад — но не на каменный пол. Она падала вниз, внутрь себя, в бездну, где хранились её сны, страхи и тайны.
---
1. Глаз Гора — могущественный защитный символ, часто использовавшийся в амулетах. Согласно мифу, глаз принадлежал богу неба Гору и был утрачен в битве с Сетом, а затем исцелен богом Тотом. Символизировал восстановление, исцеление и защиту, особенно в загробной жизни.
2. Дуат — загробный мир в мифологии Древнего Египта, царство мёртвых, через которое душа покойного проходит после смерти. Это место, где происходит суд Осириса — душа взвешивается на весах, и если признана достойной, может продолжить путь к вечной жизни.
3. Весы Маат — символический инструмент в суде мёртвых. На одной чаше весов лежало сердце умершего, на другой — перо богини Маат, олицетворяющей истину, справедливость и порядок. Если сердце не перевешивало перо, душа признавалась чистой и допускалась в загробную жизнь. В противном случае её пожирало чудовище Аммит.
4. Статуя Исиды — культовое изображение богини Исиды, покровительницы магии, материнства и защиты. В храмах Уасета (Фив) её статуи считались священными и наделёнными силой. Неподвижная и величественная, она символизировала мудрость, тайну и безмолвную силу женского начала.
5. Дыхание Ра — в египетской мифологии Ра — повелитель солнца и создатель мира, его дыхание ассоциировалось с жизненной силой, но также с палящим, уничтожающим огнём.
6. Осирис — бог загробного мира, возрождения и справедливости. Согласно мифу, он был убит своим братом Сетом, но воскрешён с помощью жены Исиды. Осирис стал владыкой Дуата — царства мёртвых, где вершит суд над душами. Его образ символизирует вечную жизнь, цикл смерти и возрождения, а также силу порядка, восстановленного после хаоса.