Заречье

Деревушку эту Заречьем кличут. Меня сюда по службе отослали...ну, как по службе... разжаловали, да и наказали в Сибирь ехать, а я теперь кто, чтобы сопротивляться закону императорскому?
Сев в маленькую кибитку ямщика, я помчался по не замёрзшей дороге к Распутью, оттуда уже на лошадь посадят и своим ходом ехать придется, а зад не хочется об седло отбивать, да и боюсь я лошадей если честно. Сбросит, затопчет, да и как звать не спросит.
– Как же вас занесло сюда, молодчик? – Спросил ямщик низким голосом.
– Разжаловали меня, – ответил я ему.
– Много вас таких сейчас по деревням-то разъезжает?
–Прилично. Как власть сменилась, так и направили всех, кто с чином нечистым был.
– Вор вы значит?
– Да как смеешь? – Пригрозил ямщику.
– Простите уж. А звать вас как?
– Да как мужика простого, Иван я. Иван Петрович.
– Ермола! – Крикнул мужик из-за сильного порыва ветра, – красиво у нас тут, а, Петрович?
Да, виды правда красивые, особенно сейчас — в июне. Леса девственные, не тронутые. Травы зеленые, каких в Москве и не бывает, наверное.

Цветущие луга раскинулись на несколько километров, а позади них лес дремучий, не тронутый. Сосны в нем будто небо прорезают, а птицы свищут, словно ассамблейские музыканты. Все поле цветами синими покрыто, да ромашками, и реденько стоят молодые березки. Темнеет тут поздно, а как солнце сядет, так через три часа встанет заново, но так до зимы только, потом уже вечером и черт ногу сломит в темноте.

– Вы только порядки местные соблюдайте и как свой будете, – вывел меня Ермола из дремы.
– Это какие еще? – Пробормотал я сквозь зевоту.
– Да там вам и расскажут, везде свои порядки. В полдень на полях не косить, после полуночи из дома не выходить. Ночью в воде не купаться, кто постучит в сумерках — тому дверь не открывать...– изъяснялся ямщик, пока я не прервал его.
– Так они что-же, не православные?
– Были, как только приехали, а потом все ушло. Сейчас там даже часовенки не стоит и ручьев святых ни одного.
Я потеребил свой золотой крестик.
– Да как так можно-то?
– Прижились люди, а вам я советую не встревать в их жизнь.
– Не учи меня, ямщик, – я был оскорблен этим приказом от какого-то извозчика, хотя понимал что наказ он правый дает, вот только жила моя чинная не позволяла помыкать собой. Придется видимо уживаться с новой жизнью — не Московской.
Повозка дернулась, отчего бедная моя душа чуть из тела не вылетела. Выглянув в окно, я заметил два небольших деревянных домика и конюшни.
– Ну, вот и Распутье, – пробурчал Ермола, сходя на твердую землю.
Тем временем к нам уже шел мужичок в простой рубахе и с сальными белыми волосами.
– Здравствуй, Ермола, – мужик протянул руку.
– Привет, Игорь, – ямщик пожал руку, – посадишь чиновника на кобылку, чтоб до Заречья домчала? – Мужчина указал рукой в мою сторону.
– Раз плюнуть. Марька быстро его довезет. Вам, господин, на лошадях доводилось ездить.
Я почесал затылок и ответил.
– Доводилось когда-то... потом правда весь в синяках был.
– Не боись, она у нас не строптивая, любве...как же это, обильная, я бы даже сказал.

Игорь пригласил нас к себе в дом. Деревянная изба, но совсем не старая. Печь белая-белая, будто не тронутая, и земля хорошо утоптана, даже доски кое-где.
– Богато живешь, конюх, – с удивлением сказал я.
– Да что же вы, это служебная. Мы тут гостей принимаем, чаем напоим из самовара, кров на ночь дадим. Сам я в другой истопке живу, в деревне Дымке. Она на Запад отсюда.
Я присел на печь, поверх которой лежала козья шкура, и осмотрелся повнимательнее. В Москве таких истопок нет, эта была шестистенная, причем с большим заделом, из двух связных четырехстенных срубов.
– Много шестистенок у вас?
– Да, достаточно, но больше людей все же в пятистенках прижились, да и мне они удобнее, – ответил мне Игорь.
Посмотрев на стену, в глаза сразу шкуры, висящие на стенах, бросились. Там и кабан, и олень, и даже медведь был. Видимо охотится любит конюх. Около печи стоял небольшой столик, от которого пахло кедром. На нем стоял самовар и расписные кружки, а над ним сушились какие-то травы. На самой же печи лежала тряпичная кукла. Без лица.
– Чаю? – предложил Игорь.
– Буду благодарен.
– Конечно не китайский, а из местных трав, но по вкусу не хуже.

Я поднес глиняную чашку к губам и в нос сразу ударило хвоей. На вкус чай слегка горчил, но был таким теплым, можно сказать — уютным. Мы разговорились, а время уже давно перешло за полдень.
– А сеньория тут чья?
– Не говорю на французском, мсье, – ответил мне Игорь.
Пришлось взять себя в руки, чтобы не вступить в грубую дискуссию об уместности употребления таких слов к людям высшего ранга, но потом понял что ранга-то у меня и нет больше, а мужик искренен со мной. Но все же в Сибири совсем другие люди.
–Помещик здесь кто?
– Нет у нас тут помещиков, свободные мы люди, да только жить от этого не легче. Раз в полгода исправник в наши деревеньки-то заезжает, и не оброком платить должны, а мехом сияющим. Денег нет у нас, но исправник шкуру продаст и себе заработает от трудов наших
– Худо хозяйство?
– Худо. На полях мало что растет. Скотину люди держат в основном, и зверей пушных отлавливаем.
К тому времени мой чай уже кончился, а весь самовар мы выпивать не стали, не удобно как-то. Ехать пора мне было верхом на Марьке. Лошадка эта вороная, красивая, как девица красная, но по характеру надеюсь не такая, а то денег на такую деву не наберешься.
– Ну, поеду, а то засиделся у вас, – начал я.
– Ваше право, – промолвил Ермола.
Встав из-за стола, я направился к выходу, мимолетно взглянув на огороженную комнату в избе. Там стояли какие-то языческие идолы, амулеты, лежали травы и благовония. В глаз просились православные иконы. У всех лица были краской красной перечеркнуты и полотна порваны кое-где.
Не по себе стало мне, даже затошнило, и я постарался выйти как можно быстрее из дома.
Лошадь уже подогнали, я сел сверху, чуть не скатившись с седла и кобылка сразу же тронулась с места.
– По дороге не сворачивай никуда! Когда знак на Заречье будет, то повернешь! – Кричал мне вслед Игорь.
– Ладно! – Ответил я ему.

Всю дорогу думал о том, что увидел в избе на Распутье. Ладно еще идолы, но иконы то зачем? В голову прокрадывались разные мысли, даже подумал, что убить меня там хотели, а я вовремя уехал. А если наврал мне Игорь? Если указателя нет? Да быть того не может. Нужно выгнать эту дурь из башки и подумать о чем-то более приятном. Как только я решил это сделать, то сразу задумался о том, как обстоят дела в Заречье. Тоже что ли иконы портят? М-да, хорошие мысли мне в ум не крадутся.
Лошадь неспешно, но уверенно шла по большаку. Не соврали, спокойной Марька была. В небе почти не было облаков, только небольшие «перья» рассекали голубую твердь.
Самое приятное — это запах. Пахнет в Сибири по-другому. Лесом, хвоей, шишками и свежестью; птицы поют здесь красиво, мошкары правда все больше под вечер, а комаров и нет почти, зато мошка таких размеров, что сожрать может.
Вдали я увидел указатель, высеченный из дерева, на нем было выцарапано — Заречье. Дернув поводья, я приказал лошади повернуть направо, и она на удивление послушала меня. Перейдя лесной холм, в глаза ударил яркий свет, лес там заканчивался и начиналось поле, на котором стояла деревенька. Лес от поля отделяла речушка, вокруг которой стояли ивы, склонив голову к воде. Позже я узнал, что эта речка зовется Смородиной, а рыба в ней наивкуснейшая. Перейдя деревянный мостик, я увидел расписные воротца, над которыми было написано —Заречье. Деревня не была огорожена частоколом со стороны ворот, но с обратной стороны, где были болота, стоял забор из осины.
Сейчас был июнь. Тополь пустил по ветру свой пух, и в алом закатном солнце, которое находилось еще довольно высоко и должно было сесть за горизонт только через пять часов, он выглядел волшебно. Казалось будто это пыльца цветов парит над зеленым лугом и скапливается в траве, как скрипучий январский снег.