Глава 27. Бумажный кораблик
Ярослав
Мы доезжаем до дома слишком быстро. Я только опускаюсь на сиденье, а голова Саши ложится мне на плечо, и тут же машина тормозит возле нашего подъезда. Я не успеваю надышаться сладким запахом вишни, который всюду мерещился мне последние несколько дней. Не успеваю как следует запомнить ощущение ее кожи на кончиках пальцев. Не успеваю насладиться теплом ее тела, прижавшегося к моему.
Расплачиваюсь с водителем и целую ее в висок. Так не хочется ее будить, но все же тихо шепчу в самое ухо:
— Просыпайся. Мы приехали.
Саша открывает глаза и растерянно оглядывается по сторонам, не понимая как уснула. Сейчас она особенно милая — с растрепавшимися волосами и сонными глазами, и сердце предательски сжимается. Вспоминаю, как она бесстрашно и с вызовом смотрела в баре на мужчину, выше и шире ее едва ли не вдвое. В груди снова искрит, только теперь от ярости. Я был готов размазать его о стенку и непременно сделал бы это, не останови меня Саша. Но рядом с ней мне хочется казаться лучше, чем я есть на самом деле. Это глупо, потому что я все тот же, только пытаюсь это скрыть, и рано или поздно она это поймет.
Я смотрю на нее, и сердце колотится где-то в горле. Только сейчас понимаю, что все три дня до того самого момента, как на телефон пришло сообщение от нее, я почти не дышал. Я вообще не знаю, чем занимался — это время оказалось затянуто темной пеленой. Я на автомате ходил на работу, ночевал у Марата, чтобы случайно не столкнуться с Сашей в подъезде, и снова почти не спал. Не знаю, чего я ждал больше — ее звонка с просьбой увидеться или молчания, говорившего о том, что она приняла правильное решение. Самому себе я запретил ей звонить. Старался думать не о свете, которым она наполнила мою жизнь, а о тьме, которую я несу в ее. Но одно сообщение — и я сорвался к ней, как цепной пес, ломая на ходу все выстроенные в голове стены. Я одновременно хочу, чтобы она сказала мне проваливать навсегда и больше не появляться в ее жизни и остаться рядом. Но вместо этого Саша говорит:
— Спасибо, что помог. И прости за то, что тебе пришлось развозить по домам моих пьяных подруг. — Она устало трет переносицу.
— Мне не сложно.
— Зайдешь ко мне?
— Если ты хочешь.
— Хочу.
Я достаю из кармана пачку сигарет и закуриваю. Саша смотрит неодобрительно, но ничего не говорит. Только плотнее кутается в плащ и встает под козырек подъезда. Я специально тяну время, даю себе время собраться с духом и уйти домой. Но выиграть эту схватку у меня нет никаких шансов. Чем дольше смотрю на Сашу, тем яснее понимаю: я скорее разнесу этот мир в щепки, чем уйду.
Мы молча поднимаемся к ней в квартиру. Она сразу проходит на кухню и щелкает кнопкой чайника. Потом разворачивается ко мне и спрашивает:
— Я схожу быстро в душ, ты не против?
Можно подумать, я могу быть против. Я бы с удовольствием к ней присоединился, но она даже не намекает на такую возможность. Поэтому я даю ей уйти, а сам тупо пялюсь в закипающий чайник. Потом разливаю по чашкам чай и сажусь на стул в ожидании Саши. Она возвращается довольно быстро, и вместо красного платья, от вида которого у меня пересыхало во рту, теперь на ней красуется домашний костюм — штаны и лонгслив. Я с трудом сглатываю, разглядев под тонкой тканью кофты очертания груди. Не знаю, как это работает, но в таком виде, с мокрыми, беспорядочно спадающими на плечи волосами и без грамма косметики, она кажется мне еще красивее.
— Спасибо, — Саша кивает на кружку с горячим чаем и садится напротив меня.
Пару минут мы молча пьем чай. Саша — с наслаждением, а я — давясь каждым глотком. Чай сейчас на последнем месте в списке моих желаний. Я отчаянно хочу курить, выпить чего-нибудь покрепче заварки и ее.
— Пойдешь со мной в субботу на свадьбу к Ларисе?
Я давлюсь очередным глотком чая и закашливаюсь. Поднимаю глаза на Сашу и понимаю: она не шутит.
— Ты серьезно? — уточняю на всякий случай.
— Вполне. Лариса сама предложила. И мне бы хотелось сходить с тобой.
— Как пара?
— А мы пара?
— Не знаю, — честно отвечаю я.
Саша хмурится. Раздраженно дергает за веревочку на чайном пакетике.
— Не знаешь? Тогда зачем ты здесь?
— Потому что тоже соскучился. Но все еще думаю, что на самом деле ты не хочешь быть рядом со мной. Кругом есть тысячи вариантов тех, кто подходит тебе куда лучше меня — богаче, умнее, спокойнее. Из нормальных семей и без прицепа проблем. И, главное, ты достойна того, чтобы рядом был кто-то такой, а не я. Мне нечего тебе дать. И я, наверное, чертов мазохист, раз сейчас сижу здесь. Потому что ты скоро это поймешь, если еще не поняла, и исчезнешь. А мне придется заново учиться жить без тебя. И по-хорошему надо валить, пока не поздно, и у меня еще шанс выбраться из всего этого.
— Но ты все-таки здесь.
— Да. Потому что бороться с собой сложнее всего. Этот противник самый сильный, и он знает все слабые места.
Саша встает и подходит ко мне вплотную. Садится на колени и крепко обнимает, а я обхватываю ее в ответ. В голове каша, сердце колотится, норовя выскочить из груди, а мир сужается только до нее одной — она словно яркое пятно света в конце бесконечно длинного темного туннеля.
— Хочешь сыграем в игру? — спрашивает Саша, не выпуская меня из объятий.
— В какую? — усмехаюсь я.
— Сейчас. — Она все-таки встает у меня с колен, берет с окна тетрадь и вырывает лист. Затем садится снова и начинает складывать что-то из бумаги. — Есть такая игра, называется “Кораблик”. Никогда не играл в детстве?
Я отрицательно качаю головой, и Саша продолжает:
— Когда я была маленькой, ездила в лагерь, и вожатые часто играли в нее, а потом и сама частенько использовала ее на практике в школе. Детям, особенно маленьким, проще рассказывать не о себе, а о каком-то другом предмете. С возрастом тоже мало что меняется, и нам легче говорить о том, что вроде бы не имеет к нам никакого отношения.
Она заканчивает складывать лист бумаги, и в ее руках оказывается бумажный кораблик. Я с сомнением смотрю на нее, размышляя шутит она, или нет, но лицо Саши абсолютно серьезно.
— Дети обычно просто рассказывают какие-то факты о себе, чтобы сдружиться и освоиться в новом коллективе, а мы будем рассказывать о своих самых плохих поступках. Думаю, трех будет достаточно. Три самых ужасных вещи.
Мне хочется рассмеяться, но на деле не получается даже улыбнуться. Ужасных вещей, которые я совершал в жизни, у меня гораздо больше трех. Боюсь, если я начну рассказывать, мы не уложимся даже до завтрашнего утра. Из горла все-таки вырывается хриплый смешок — о многом мне не хочется даже вспоминать, не то, что рассказывать Саше. Но она не дает мне шанса возразить, и говорит:
— Я начну. Этот кораблик зовут “Саша”, и однажды она подставила подругу. Это было в пятом классе. Она всегда хорошо училась, и была отличницей. А в тот день не выучила уроки, уже даже не помню почему. Была проверочная, и она списала ее у подружки. Та сделала одну небольшую ошибку, которую она, конечно же, тоже переписала. Учительница подумала, что списывала именно подружка — вот такая за ней закрепилась хорошая репутация — и поставила “пять”, а подруге “два”. А “Саша” так и не призналась, что это она списывала, настолько боялась разочаровать учителя и родителей.
Саша крутит в руках бумажный кораблик, а я держу свои сцепленными в замок на ее талии. Кладу подбородок на плечо и коротко целую за ухом. Она забавно морщится и улыбается, а затем продолжает:
— В одиннадцатом классе кораблик “Саша” был слишком заносчивым и высокомерным и мало ценил чувства и хорошее отношение окружающих. За ней в то время таскался одноклассник — он был совсем не в ее вкусе, и начинать отношения она с ним не планировала. Зато было очень удобно, что он провожал ее домой, носил тяжелые сумки с учебниками, покупал шоколадки и занимал очередь в столовой. Она пользовалась этим почти год, а параллельно встречалась с другими мальчиками за пределами школы, и до сих пор не знает, был ли он в курсе этого. А на выпускном, когда он решился признаться в своих чувствах, посмеялась и отвергла его на глазах у всей параллели.
Саша ежится от воспоминаний, а голос начинает дрожать. Я прижимаю ее к себе покрепче и целую теперь уже в уголок губ. Она вздыхает и закрывает глаза.
— Тогда она и правда считала, что одноклассник ее недостоин. Он казался глупым и маленьким, а на самом деле такой была только она. Он искренне и бескорыстно любил, а ей хотелось кого-то круче, решительнее, старше. Одного из тех парней, которым девчонки падают под ноги, а они потом хвалятся ими, как охотничьими трофеями. Немного позже она встретила именно такого, и вот тогда-то и познала ценность настоящего, а не показного. Но эта история не для сегодняшнего дня — там уже с ней поступили плохо, а мы сейчас не об этом.
Мне хочется не согласиться, потому что меня куда больше интересует тот, кто причинил боль ей, чем любой самый ужасный поступок, который совершила она. Но я молчу — сейчас мы играем в её игру. Вместо этого спрашиваю:
— Жалеешь, что не стала встречаться с тем парнем?
— Жалею, но о другом, — она качает головой. — У нас с ним не было будущего. Но стоило сразу сказать ему об этом.
Саша натянуто улыбается, но глаза остаются серьезными.
— А ещё пару лет спустя кораблик “Саша” оказывается настолько глуп, что подводит родителей. После того, как она рассталась с тем самым любителем трофеев, у нее был сложный период. И проживала она его так, как умела — в силу возраста и обстоятельств. Она тогда вырвалась из-под немного ослабевшего родительского контроля. Точнее, мама пыталась по-прежнему отслеживать ее жизнь, но “Саша” стала хитрее и изощреннее, научилась изображать послушную девочку, а не быть ей. Она говорила, что ночует у подружки, а сама сбегала на очередную вечеринку. Большинство из них она даже не помнит, столько алкоголя там было выпито. А, может, и не только его. Как-то соседи вызвали полицию, и всех, кто был в доме задержали — так родители обо всем узнали. Ее отец не последний человек в мэрии города, и тут такое — его дочь в полиции в невменяемом состоянии. Был ужасный скандал, и ему стоило больших усилий замять это все, но без проблем на работе все-таки не обошлось. И после этого мама стала контролировать каждый шаг, вплоть до момента, пока она не закончила институт. И только теперь ей удалось убедить родителей, что она заслужила доверие.
Мне сложно представить Сашу — такую нежную и хрупкую — пьяной на вписке. Запускаю пальцы в её ещё влажные волосы и притягиваю лицо поближе к своему. Медленно целую в губы и говорю:
— У всех бывают черные полосы в жизни. Это нормально.
— Да, наверное. — Она вкладывает мне в ладонь бумажный кораблик, уже слегка примятый от прикосновений ее пальцев. — Твоя очередь.
Я верчу его в руках, собираясь с мыслями. Три самых плохих поступка в моей жизни. Нет, она точно обо мне слишком хорошего мнения, если считает, что я могу уложиться в это число.
— Ладно. Этот кораблик зовут “Ярослав”, — начинаю я, чувствуя себя полным идиотом. — Лет в десять он начал сбегать из дома, чтобы не видеть всего происходящего там. А заодно найти хоть немного денег и еды — мать бывало забывала, что детям вообще-то нужно есть. Он в то время многое делал — крал в магазинах, залезал в чужие тачки и вскрывал гаражи. Потом стал наглее и начал заниматься мелким разбоем на улицах. Выбирал в основном тех, с кем мог бы справиться: таких же пацанов, молодых девчонок, парней-ботаников. Иногда нарывался на достойных противников и получал сам. Иногда сам становился тем, кого выбрали в лёгкую жертву. Постоянно попадал в участок и состоял на учете в детской комнате — каждый раз менты встречали его как родного.
Я усмехаюсь, вспомнив лицо участкового и его неизменное “Опять ты, Котов”, сказанное с тяжёлым вздохом.
Саша проводит рукой по моим плечам и быстро говорит:
— Ты был ребёнок, и тебе приходилось выживать в этом мире. Сложно судить за такое.
Я киваю. На самом деле, то, что происходило тогда, я не считаю самыми ужасными поступками в жизни. Да, возможно, были какие-то другие пути выжить и не скатиться вниз. Но тогда я их не нашёл, а потом просто перестал искать. Не знаю, зачем я рассказываю сейчас именно это — цель игры ведь в другом. Нужно поднять на поверхность самые темные эпизоды, а не дать Саше возможность найти мне оправдание. Наверное, мне просто хочется начать с самого начала, потому что я-то знаю: дальше поводов для жалости не будет. Как и способов меня оправдать.
— В пятнадцать лет кораблик “Ярослав” имел неосторожность нарваться на одного парня. Он тогда подумал, что легко сможет с ним справиться, но в итоге сам едва смог подняться. А через несколько дней этот же самый парень снова его нашел и притащил в свою компанию. Сказал, что его впечатлили мои бесстрашие и воля к победе. И так “Ярослав” перестал быть волчонком-одиночкой и оказался в стае себе подобных. И ему это нравилось — являться частью чего-то. Нравилось, что рядом есть люди, готовые чему-то научить: как стать сильнее, как держать удар, как заставить другого человека сделать, что угодно. Нравилось, что есть кто-то, готовый, если понадобится, вписаться за него. И он все также продолжал нарушать закон, только ставки стали выше, а жертвами в основном становились те, на кого указывал кто-то другой.
Саша настороженно молчит. Ее сомнение становится настолько осязаемым, что его можно потрогать — оно встает между нами стеной. Тяжело выдыхает, растирает виски пальцами и только потом осторожно кивает головой, предлагая продолжить.
— А дальше кораблик “Ярослав” делал много плохого, и я не знаю, как из всего этого выделить самое-самое. А, главное, есть ли в этом смысл. Самое хреновое в другом — он перестал делать это для того, чтобы выжить. Он давно вырос, мог постоять за себя и даже нашел работу. Но так и не уходил из стаи, принявшей его когда-то. Почему? Сложно сказать. Это стало привычкой, нормой жизни, неотъемлемой ее частью.
— И тебе никогда не хотелось это изменить?
— Иногда хотелось уехать куда-нибудь далеко и начать в другом месте сначала. Там, где никто не знает, кто я такой.
— Почему не уехал?
— Не вижу в этом смысла. Чтобы начать сначала, мало поменять одни лишь декорации. — Я кладу бумажный кораблик на стол, показывая, что игра окончена.
Саша надолго замолкает. Смотрит куда-то в сторону, часто и поверхностно дышит, плотно сжимает челюсти. Я не знаю, что творится у нее внутри — спорит ли она сама с собой, пытается найти хоть какое-то объяснение или продумывает план, как больше никогда со мной не встречаться. И только сейчас я понимаю, как мне не хочется, чтобы она сейчас исчезла из моей жизни. Волоски на шее приподнимаются от осознания, как близок я к этому. Но Саша все также сидит у меня на коленях, не встает, не уходит и даже не отталкивает меня — и робкая надежда, что она останется приподнимает голову.
— Прости, — наконец качает головой она. — Я сама заставила тебя рассказать, и награждать тебя молчанием за честность неправильно. Но мне просто нужно собраться с мыслями.
Саша закусывает губу и крутит в руках бумажный кораблик, который я бросил на стол. Он измят и затерт, словно ему и вправду пришлось пережить все, что мы только что произнесли. Внутри опустошенность — я будто избавился от старого и лишнего, а взамен еще ничего не появилось и не разрослось. И только от Саши зависит, что окажется на месте этой пустоты. Там с одинаковой вероятностью готов распуститься цветущий сад и растянуться безжизненная пустыня.
— Это сложно, Ярослав, — хрипло шепчет она. — Сложнее, чем я себе представляла. Но я кое-что поняла: ты понравился мне таким, какой есть, со всеми своими проблемами. И я готова примириться с любым твоим прошлым, ведь каким бы ужасным оно не было, в итоге сделало тебя тобой.
Я смеюсь и запускаю пальцы в волосы, взлохмачивая их.
— Ты не поняла, Саш. Это не просто мое прошлое. Это настоящее.
Саша переводит взгляд на меня и смотрит теперь в упор. Поднимает руку и мягко проводит пальцами по щеке. Я закрываю глаза от переполняющих ощущений: нежности, желания остановить мгновение и возбуждения, раползающегося по всему телу.
— Я все поняла. И я не прошу тебя сейчас принимать никаких решений и разбрасываться обещаниями, которые ты окажешься не в силах сдержать. Просто хочу, чтобы ты допустил хотя бы мысль, что можно начать все с начала и сменить на этот раз не только декорации.
Я утыкаюсь своим лбом в ее и ловлю горячее дыхание. Я всегда думал, что любовь — это что-то мне недоступное. Счастье, уготованное кому-то другому. Еще один подарок судьбы, вкус которого мне так и не удастся познать. И мой максимум — это неловкие попытки Сереги по-отечески подставить мне плечо да широкие братские объятия Мары. Думал, что мне просто не дано научиться.
Оказалось — это также просто, как дышать. Нет, даже проще. Потому что сейчас я дышу исключительно ей, и только она наполняет мои легкие вместо кислорода. Я могу с точностью до минуты сказать, когда последние обломки стен в голове рухнули, и я понял, что влюбился в Сашу полностью и без остатка.