Порох. Бабочки. Шипы

Саша

Я просыпаюсь от того, что мне тяжело дышать. И, едва открыв глаза, сразу же понимаю, почему: Ярослав спит, уткнувшись лицом в подушку, а его правая рука закинута мне на грудь. Низ живота сразу обжигает воспоминаниями о прошедшей ночи, и я прикусываю губу — это оказалось даже лучше, чем я представляла. И меня совсем не смущает, что этот парень вторую ночь подряд ночует в моей кровати. Это кажется чем-то правильным и само собой разумеющимся.

Я осторожно отодвигаю его руку в сторону и встаю с кровати, стараясь не разбудить. Нахожу на полу свои вещи и иду в душ, но даже там, под горячими струями воды, не перестаю улыбаться. А еще ощущаю себя не просто здоровой, а готовой покорить Эверест — то ли все выпитые таблетки наконец-то подействовали, то ли у секса с Ярославом есть такой замечательный побочный эффект.

Когда я возвращаюсь в комнату, он уже не спит. Лежит на спине, а одеяло небрежно наброшено только на область паха, и мне даже не нужно сомневаться, есть ли под ним что-нибудь. Яр сканирует меня взглядом, тоже хорошо понимая, что под надетой на мне футболкой ничего нет — я не ожидала, что он проснется, и найти белье в шкафу я уже не успею. Тяжело сглатываю. Я не против продолжения вчерашнего, но было бы неплохо для начала позавтракать. Но его глаза темнеют от голода совершенно другого характера, и я понимаю: с завтраком придется повременить.

— Иди ко мне, — хрипло просит он.

Я подхожу ближе, и он нетерпеливо притягивает меня к себе. Целует, жадно исследуя языком мой рот. Я зарываюсь пальцами в темные волосы, а его уже успевают пробраться под ткань тонкой футболки и обжигают прикосновениями кожу. Его губы спускаются мне на шею, дразня и мягко покусывая, и я откидываю голову назад, давая ему полную свободу.

Сегодня он не торопится. Медленно покрывает поцелуями все мое тело, стараясь не упустить ни одного участка, нежно гладит руками, и я едва успеваю возвращать ему хотя бы часть подаренной нежности. Подхватив за бедра, Ярослав поворачивает меня к себе спиной, но я резко разворачиваюсь.

— В чем дело? — выдыхает он.

— Можно сегодня я буду главной?

— Что? — пару секунд он растерянно смотрит на меня, а потом смеется и поднимает вверх руки, сдаваясь. — Как скажешь, моя госпожа. Давай только обойдемся без плеток.

— Очень смешно.

Я легко толкаю его в грудь, и он послушно ложится на спину. А я перекидываю через него одну ногу и зависаю сверху. Встречаюсь с ним глазами и наклоняюсь, чтобы поцеловать. Целую нежно и медленно, а потом тихо шепчу ему в губы:

— Во-первых, я хочу видеть тебя.

Он не спорит. Его глаза затуманены возбуждением настолько, что, мне кажется, он едва понимает смысл сказанных мной слов. Он ждет продолжения и все, на что его хватает — это не послать к черту все мои просьбы и не накинуться самому.

— А во-вторых, — продолжаю я. — Прежде, чем мы продолжим, я хочу узнать тебя получше.

Я сажусь ему на низ живота и отчетливо ощущаю спиной эрекцию. Его зрачки расширяются, и он протяжно стонет.

— Скажи, что шутишь. Сейчас, Саш? Ты выбрала не самое удачное время, — он усмехается и кладет ладони мне на бедра. Ведет ими вверх, почти добираясь до того, что едва скрыто под футболкой, но я уверенно убираю его руки в стороны.

Ярослав безнадежно раскидывает их в стороны и качает головой.

— Ладно. Я, кстати, уже и так знаю о тебе главное. Ты — очень жестокая и коварная женщина. Что ты хочешь знать?

— Например, что означают эти татуировки. Они ведь что-то значат?

Я обвожу пальцами переплетение узоров на его руке, груди и спине. Теперь мне удалось хорошо их рассмотреть: и расходящиеся от позвоночника в разные стороны крылья, и горящую в огне птицу, которая берет начало на груди, а заканчивается на кисти, и цепи, опутывающие его грудь и спину.

— Значат, — вздыхает. — Феникс — символ возрождения, крылья — освобождения.

— А цепи?

— Цепи — того, что до сих пор тянет вниз.

Я провожу рукой по нарисованным оковам, глажу голову феникса и расправляю каждое тщательно прорисованное крылышко на плечах. Ярослав тяжело дышит, и его руки снова оказываются на моих бедрах. Но теперь они спокойно лежат возле коленей, не пытаясь забраться выше.

— Откуда у тебя этот шрам? — я касаюсь пальцем небольшой, но глубокой отметины на подбородке.

— Упал в детстве с велосипеда и впечатался в камень. А твой?

Он указывает на тонкую полоску на моей щеке, и я удивленно вскидываю бровь. Она почти незаметная и нужно еще постараться, чтобы ее разглядеть.

— Взяла лет в пять в ванной папину бритву.

Он улыбается и замечает:

— Значит, свою лучше держать от тебя подальше.

Я не обращаю внимания на его шутку и очерчиваю россыпь небольших шрамов на ребрах.

— А эти?

— Авария на байке. Я тогда только учился ездить и вылетел на гравий.

Я морщусь, представив, как это больно и возвращаю ему шутку:

— А кого-то, похоже, нужно держать подальше от всех видов транспорта.

— Это было давно. С тех пор я научится ездить лучше.

Я беру Ярослава за руки и переплетаю наши пальцы. Моя ладонь кажется такой маленькой по сравнению с его, и я знаю, что ему ничего не стоит перехватить меня этими самыми руками и прекратить экскурсию по его телу. Стоит ему только захотеть, и дальше мы будем играть по его правилам. Но он даже не думает сопротивляться и позволяет мне вести. И сейчас я действительно чувствую власть над ним — он напоминает мне огромного дикого зверя, который добровольно склонил передо мной голову и позволил погладить по клыкастой морде.

— А здесь? — спрашиваю я, аккуратно проводя по костяшкам пальцев. Они всегда сбиты, но я еще вчера заметила, что раны на них свежие.

— А что с ними?

— Ты недавно дрался?

— Саш, ты сама видела это дважды за последние несколько дней.

— А кроме этого? После встречи с Яном такого не было, я помню. А сейчас здесь нет живого места.

Он хмурится и несколько секунд молчит, обдумывая, что сказать. И я быстро вставляю:

— Я хочу знать правду. Пожалуйста.

— Я дрался на подпольных боях без правил.

— Что? — я удивляюсь настолько, что не сразу нахожусь с ответом. Я ожидала услышать, что угодно, но только не это. — Что еще за бои без правил?

— Люди ставят деньги на бойцов, организаторы принимают ставки. За один вечер проводится два-три боя, победители получают деньги, — он рассказывает об этом настолько буднично, словно мы беседуем о погоде или курсе рубля к доллару. А я не могу понять, как можно делать ставки на живых людей.

— И ты победил?

— Учитывая то, что я сейчас лежу здесь, с тобой, а не в больнице, да, — он пытается отшутиться, но ловит мой сердитый взгляд. — Ты сама хотела, чтобы я был честным. Ничего не поделать, что правда вот такая дерьмовая.

— И часто ты там бываешь?

— Вообще-то это был первый раз.

— Но не последний?

— Не знаю. Не хочу зарекаться в том, в чем не уверен.

— Зачем тебе это?

— Мне показалось, это поможет заглушить лишние мысли в голове.

— Помогло? — Я не мигая смотрю ему в глаза, и он тоже не отводит взгляд.

— Нет.

Я отпускаю его руки и кладу ладонь под ребра — туда, где есть еще один шрам. Он не меньше десяти сантиметров в длину, с неровными краями, словно кто-то вырвал отсюда кусок кожи. Ярослав закрывает глаза, когда понимает, что сейчас я спрошу именно про него. Я уже знаю, что ему не хочется отвечать на мой вопрос, но все равно задаю его:

— Расскажешь про этот?

— Однажды к маме пришел очередной клиент, и отец, как обычно, отправил меня сидеть в кладовке. Мне тогда было лет восемь, и я уже даже привык к этому. Удивительно, как быстро люди привыкают к той жизни, которая их окружает и начинают считать ее нормой. Я не задавал вопросов, не пытался понять, просто принял такое положение вещей, наверное, чтобы окончательно не свихнуться. Но в тот день что-то пошло не так. То ли клиент любил пожестче, то ли мать переигрывала, но, слушая ее крики, мое детское воображение рисовало только одну картинку — ее убивают. Отец всегда умел доходчиво объяснять, и правило, что, пока он не выпустит меня из кладовки, мне ни в коем случае нельзя выходить, я знал очень хорошо. Но тогда вышел, наплевав на запрет. Отец был в бешенстве — клиент орал, что дома находится ребенок, его конфиденциальность под угрозой и ушел, не заплатив. Мне тогда хорошо досталось. Отец сначала избил меня, а потом полоснул разбитой бутылкой. Рана оказалась неглубокой, но обращаться в больницу он запретил, мама сама перебинтовывала порез, и его так и не зашили. Поэтому остался такой шрам.

— Это ужасно, — шепчу я и очень надеюсь, что мой голос не дрожит, потому что я в шаге от того, чтобы разрыдаться. — И что было потом?

— Потом? Потом он запер меня на неделю в темной кладовке, чтобы я навсегда запомнил, где мне полагается сидеть. А дальше все пошло, как обычно. Став немного старше, я стал просто сбегать из дома, когда в нем должен был появиться очередной мужик. И это устраивало всех. А потом я стал возвращаться домой все реже и в какой-то момент вообще остался на улице.

Я наклоняюсь и целую рваный шрам под его ребрами. Ярослав задерживает дыхание. А я целую следующий. И следующий. Стараюсь не пропустить ни одного, даже самого крошечного. И последним касаюсь губами его подбородка. Затем нахожу губы и стараюсь вложить в поцелуй всю возможную нежность. Я не в силах исправить его прошлое, но могу изменить его настоящее. Могу дать то, что ему задолжали за долгие годы.

Не прерывая поцелуй, я немного приподнимаюсь и отбрасываю в сторону одеяло, а опускаюсь уже на его стоящий член. Ярослав глухо стонет и с силой сжимает меня за бедра.

— Защита, — с трудом произносит он.

— Просто постарайся быть аккуратнее, — улыбаюсь я. — И расслабься.

Он хочет что-то возразить, но я снова приподнимаюсь на коленях и опускаюсь еще глубже, и на этом его аргументы заканчиваются. Я начинаю двигаться, а он помогает поймать нужный ритм, доставляющий нам обоим максимум удовольствия. Ярослав старается не мешать мне быть главной, но в какой-то момент не выдерживает, резко подается вперед, садится и впивается в мои губы. Теперь приходит моя очередь стонать от наслаждения, и я даже не пытаюсь сдерживаться.

Он снова откидывается на спину и тоже начинает двигаться мне навстречу. Каждый его толчок заставляет меня тихо вскрикивать и умолять не останавливаться. У меня с губ то и дело слетает его имя вперемешку со стонами, и мне кажется, я никогда не чувствовала никого так остро, как его. Яркая вспышка освещает все вокруг, я едва не отключаюсь и только сейчас понимаю, что с такой силой вцепилась в его бедра, что на них наверняка останутся следы.

Ярослав подхватывает меня за талию и опускает спиной на кровать, а сам оказывается сверху. Я обхватываю его лицо ладонями и не разрываю зрительный контакт — мне нравится видеть его глаза, ощущать на себе горячее дыхание и целовать без разбору.

Резкие толчки выбивают из меня остатки воздуха. Ярослав выходит за мгновение до того, как извергается мне на живот. Тяжело дыша, продолжает удерживать на вытянутых руках вес собственного тела, а потом опускается на кровать рядом со мной.

Я поворачиваюсь на бок и провожу ладонью по его груди. Снова целую его в шею, и он усмехается:

— Ты играешь с огнём. И рискуешь попасть на второй раунд.

— Может быть, я сама этого хочу?

— Сначала завтрак, — он коротко целует меня в нос. — Тебе нужно поесть. А ещё нам нужны презервативы.

— Обычно парни не придают этому вопросу столько значения, — замечаю я.

Ярослав встаёт с постели, поднимает с пола штаны и рывком натягивает. Я не до конца понимаю, почему его так задели мои слова, и уже хочу перевести все в шутку, но он неожиданно отвечает. Смотрит не на меня, а куда-то в стену, и голос его звучит глухо и незнакомо:

— Дети должны появляться только у людей, которые по-настоящему их хотят и готовы стать родителями. Иначе рождается никому не нужный и несчастный ребёнок.

Несложно догадаться, что он имеет ввиду себя. Я не успеваю вставить даже что-то ободряющее, как он продолжает:

— Не хочу повторять ошибок своих родителей. Моей матери были не нужны дети, и поэтому ей следовало предохраняться лучше. Или хотя бы не затягивать с абортом до срока, когда его уже не взялись делать.

Сказать на такое мне нечего. Мне больно от его слов, но даже представить страшно, какая буря бушует у него внутри. Поэтому я встаю и молча обнимаю его со спины. Крепко сжимаю руки на животе в замок и сдавливаю в объятиях так сильно, как только могу. Шепчу:

— Я рада, что она когда-то так ошиблась.