Дары бокора

За то время, что я здесь, знаете, что я могу сказать об этом месте? Если бы у Опелусаса был запах, он пах бы пыльным сахаром, прелыми апельсинами и чем-то старым, как потрепанная Библия, что лежит на полу в заколоченной церкви. Еще вчера каждое место гудело от жары, чужие взгляды встречали с любопытством и провожали с интересом, а сейчас словно все перевернулось. Небо атаковали тучи, воздушные и злые, они нависли над городом, сгущая и без того невозможную духоту. Воздух пропитался чем-то странным и напоминал гибрид дыма от барбекю, влажного мха и щедрой щепотки "Тони Чачер" – той самой приправы, которую тут придумали и развозили по всему миру, чтобы даже в Миннесоте знали: жизнь без "чеддер-бум" в креольском стиле – не жизнь.

По дороге сюда, пока наш автобус лавировал в дорожной пыли, избегая внезапной кочки или ямы, я заметила, как городок вжимался в болота Луизианы, что раскинулись сразу за его окраиной. Здесь земля быстро теряла твердость, и потому новые дома не строили ближе, чем в полумиле от воды. Мутную гладь покрывала зеленистая дорожка из тины, которая тянулась плеядой все дальше, уходя в дикие отдаленные земли.

По другую сторону болота расположилась единственная хижина. Ветхая, но крепко стоящая, она напоминала кадры из тех самых фильмов ужасов, где путники, заблудившись посреди глухого леса, набредали на старый домик, который обязательно становился их последним пунктом назначения. Из замыленных и грязных окон её практически не видно, но от одних лишь её очертаний я поежилась, еще не совсем понимая почему.

Тогда Лена принялась рассказывать легенды, коими она их не считала, и голос её был тихим, тягучим, словно не отсюда. Поговаривают, что в далеком тысяча девятьсот сорок первом году пропал священник, отправившийся крестить ребенка в эту хижину. Спустя лишь целый год смогли найти его останки: освежеванные и мелко порубленные они лежали вокруг широкого ствола таксодиума и напоминали недавно созревшие грибы. И вот что странно: это место неоднократно обыскивали,  и никаких следов там не было. Как и человеческого мяса, которое выглядело, на удивление, свежим. От ребенка остались лишь кости, что закопали в том же самом месте.

От местных мы тоже слышали эту историю, а также другие байки о пропажах вблизи болот. От подробностей шли мурашки по всему телу – как обычно бывает, когда не веришь в услышанное, но нутро выдает странную тревожность. Особенно пугали не сами истории, а их рассказчики. Что у них было на уме? И эти взгляды исподлобья, которые так буравят прохладой и не сходят с тебя, стоит лишь отвернуться, и всегда не понятно – это предостережение или запугивание.

И вот минул третий день с момента нашего приезда – Опелусас стал вызывать сплошное разочарование; от здешней еды уже мутило, как и от невнятных бормотаний местных, что при виде нас шептались на креольском патуа. Клянусь, я не понимала ни слова из того, что они говорили, но всегда казалось, что это была не ругань, а нечто похуже. Лена говорит, что жители напуганы нашим приездом, ведь здешнее верование в знаки отличается от нашего. Объявления о пропаже девочки висели на каждом углу – и, кажется, весь город жил теперь этой новостью.

Было очевидно – шериф Бодуэн приложил к этому руку. Ведь стоило ему покинуть наш арендованный ипподром "Евангелин Даунс", как этим же вечером билеты на представление стали возвращать. Наш шеф, Джереми Кроуфорд, окончательно съехал с катушек. Он стал злым, каким я его прежде не видела. Финансовые дела шли для него не лучшим образом, а ситуация с намеками шерифа все только обострила.

После репетиции шеф дал четко понять, что теперь мы под надзором. На усталом круглом лице залегли новые морщины, но не они сейчас беспокоили Джереми Кроуфорда, а чтобы никто не отходил от трейлеров дальше, чем на тридцать футов; и чтобы даже ночью за нами следили, даже если приспичит в туалет. С каждым его замечанием мне хотелось оскалиться и напомнить ему, что в нашем договоре черным по белому написано о свободе передвижений в местах выступлений. Разумеется, все с согласованием руководства, но почему-то о самом существовании этого пункта все дружно позабыли. Ребята чинно стояли ровным рядом и помалкивали. Не сказали и слова даже близнецы. Позади столько городов: и Остин, и Оклахома, и Литл-Рок... и нигде не было подобных проблем, как здесь. Было странно ощущать собственную свободу, как кость в горле у людей, с которыми ты даже не знаком. Не хватало еще только идти на поводу у местного шерифа, который явно знал, что сказать и на кого надавить.

Мне хотелось развернуться и уйти, но я отдернула себя в последний момент, сжимая кулаки так крепко, что сразу почувствовала, как ногти оставили на влажной ладони ряд раскрасневшихся полумесяцев. Да и куда уйдешь, если вокруг только этот город и липкая темень болот? Целую неделю мы должны были провести здесь, давать представления, улыбаться местным и делать вид, что нам здесь все нравится. Целую. Мать его. Неделю.

Томасу от Кроуфорда перепало тоже, но он молча делал свою работу и в силу ума понимал, что Джереми давно за пятьдесят и он просто устал решать вопросы цивилизованно.

— Дикари, — брызгал слюной шеф стоило ему увидеть очередной возврат. — Как еще вдолбить в их головы, что наша задача развлекать народ, а не утаскивать их детей?

Еще днем, после разговора с шерифом, Кроуфорд собрал всех у сцены – и артистов, и рабочих – и, не тратя слов, показал фотографию девочки, как и было ему велено. Лицо на снимке было обыкновенным: узкое, с тонкими губами и двумя жидкими русыми косами, которые делали её похожей на сотню других детей с юга. Ничего примечательного. Никто из нас её не знал, никто и не пытался делать вид, будто узнал.

— Если вдруг вы ее увидите, необходимо срочно сказать об этом офицеру Бодуэну, — грузное тело шефа опустилось на круговой бордюр арены, покрытый красным ковролином. Глаза – две маленькие пуговицы – смотрели на нас не без затаенной злобы. — Молитесь, чтобы он нашел этого треклятого ребенка, и этот цирк, что он устроил, наконец прекратился.

Джереми промочил вспотевший затылок, и от нас не скрылось, как у него заходили желваки при упоминании шерифа. Из-за сложившейся ситуации, Кроуфорд уже посадил под замок всю труппу, запретив нам любые вылазки в город. Но, уповая на здравомыслие Томаса, избежать этого удалось. Нам не верилось в это, но сегодня вечером после репетиции он рассказал, как подошёл к Кроуфорду, и хоть тот долго рычал сквозь зубы, в конце концов махнул рукой и разрешил выйти – но с условием, что никто не будет шататься в одиночку.

— Завтра мы даем первое представление. Хоть какой-то приличный отдых перед этим вам не помешает, — буркнул Томас, не глядя ни на кого. — Идите, дышите своим болотом, пока шеф не передумал.

И мы пошли, правда не дышать болотом, а в уже знакомую кафешку к Надин. Ребят долго уговаривать не пришлось – Ликс, услышав о джамбалайя, довольно облизнулся, да так, что его слюна попала на плечо Делайле. Лена шла под руку с Эли и смеялась с их шутливой перебранки, Эли разглядывала улицы, а я семенила позади всех с мыслью, что могу вновь увидеть этот взгляд Надин.

— Что-то хмуро стало в Опелусасе. Не находите? — Феликс фривольно закинул руку на плечо Делайле и вполоборота бросил нам: — Отстой, если завтра будет дождь. В такую погоду они вряд ли выберутся хоть куда-то.

— Дети везде одинаковые, Ликс, — устало сказала Делайла. — Клюют на цирковые представления в первую очередь они. Они лучше любой афиши, и на дождь плевали.

— Если он еще будет.

Эли подняла голову и посмотрела на небо. Серость удручала, и это было заметно по настроению ребят. На оптимизме пока держался только Ликс, вбрасывая не к месту свои странные анекдоты. Никто не смеялся, Делайла даже пару раз от него отмахнулась, чего ранее никогда не делала. Лена тоже подняла глаза к небу, оценила его и кивнула какому-то своему мысленному вердикту.

Кафе было от нас в паре кварталов и стояло на углу, примостившись между двух неприметных зданий. На фасаде малиновые стены с закатным отблеском – пока единственные, которые я видела во всем городе, а значит приметные и мимо них не пройдешь. Дождя все еще не было, от липкого доставучего воздуха хотелось уже куда-нибудь деться. Неуверенно втянув голову в плечи, я огляделась. Все дома в округе, стоявшие на дубовых сваях с облупленными фасадами, словно сошли с открыток пятидесятых годов: деревянные веранды с креслами-качалками, где бабушки с повязками на лбу в платьях-мельницах щелкали пеканы и сплетничали о беспризорных детях. Стены, выкрашенные в похожие цвета марди гра – фиолетовый, зеленый, золотой – уже выгорели до пастельных тонов и не отличались ухоженностью. На карнизах свисали клочья мха.

Мне нравилось смотреть по сторонам, примечать детали и мысленно фантазировать, в каком бы доме я жила – это помогало отвлечься от дурных мыслей и быстрее скоротать дорогу. Я представляла, какой бы сад был мне по душе, что выращивала бы в нем, кто жил бы вместе со мной в доме и завела бы я собаку. От мыслей меня отвлек странный гул. К сожалению, слишком поздно я поняла, что отстала от ребят. Сперва это были десять шагов, затем двадцать, и после – они затерялись за одним из углов ближайших поворотов. Мысленно обругав себя за беспечность, я натянула на голову капюшон(благо додумалась надеть толстовку!), почувствовав как резко похолодало, и сунула руку в карман джинс. Хотела написать ребятам, но черный экран севшего телефона ясно дал мне понять, что этого не выйдет.

— Блеск.

От разочарования хотелось завыть. Поворачивать назад я была совсем не готова по ряду причин, и одной из них был злой Кроуфорд. Попадись я ему на глаза, да еще и одна, без ребят, он точно устроит взбучку – сперва мне, потом и всей труппе, включая Томаса. Я осмотрелась, пытаясь вспомнить, проходили ли мы здесь с Леной в прошлый раз. Кругом не было ни души, город как будто вымер. Только сейчас я заметила, что окна домов были наглухо закрыты и нигде не горел свет. Даже бабульки на веранде исчезали, словно их там и не было.

Я повернула за угол, не глядя – и резко остановилась. Чуть впереди, в тени между домами, происходила какая-то возня. Оттуда послышался звук, глухой, похожий на хлопок, а затем бессвязное бормотание. Я шагнула ближе. Сердце сразу пошло вверх по горлу, вынуждая глотать слишком часто.

– Что я творю? Зачем пошла сюда? Ребята, возможно, ищут меня, а я вместо того, чтобы идти им навстречу пришла сюда слушать чужой разговор. Но вдруг кому-то нужна помощь...

Монолог с собой звучал неубедительно. Одна лишь маленькая зацепка, что кто-то мог попасть в беду заставляла меня идти уверенно на звук и не сворачивать. Вблизи не было ни одних кустов, даже привычных широких дубов, за которыми можно спрятаться, тоже не оказалось. Что за это за дом такой, у которого кроме травы ничего не растет? Я шла вдоль улицы, где тянулись однотипные трехэтажные дома, крытые белыми и коричневыми крышами. Высокие фасады роняли черную тень, закрывая собой соседние палисадники и узкую тропу, ведущую в проем. Я тихо шагнула в тень, позволяя ей меня скрыть, и принялась всматриваться. Фонари возле заборов горели слабо, но, подойдя чуть ближе, мне удалось увидеть двоих мужчин. Первый – крупный, в кожаной куртке и ярким принтом на спине держал второго за ворот, вжимая того в кирпичную стену. Его колено больно упиралось в пах, вторая рука с ножом зависла у лица.

— Ты обещал! — бросил он. — Обещал помочь. Ты, черт тебя дери, поклялся!

— Я говорил, что спрошу. Я спросил. Уймись, Джеки, пока никого не поранил.

Второй не сопротивлялся. Даже издалека было видно, что он отличался крепкой и жесткой мускулатурой. На нем была белая рубашка и темный жилет, приталенный, с мелкими пуговицами и глубоким вырезом, обнажающим грудь. Мужчина просто стоял, позволяя вжимать себя в стену, и выглядел на удивление спокойно, хотя его открытые венистые предплечья давали возможность обернуть ситуацию в свою пользу. Но он этого не делал. Он не боялся, и приставленный к его щеке нож тоже не пугал. Руки мирно свисали вдоль туловища, он смотрел прямо на мужчину, как бы выказывая смиренность и нежелание раздувать конфликт.

— Она жива, слышишь? — мужчина больно тряхнул второго головой об стену. Послышался глухой удар, совсем ничтожный звук, но я видела как мужчина зажмурился от боли. — Я это знаю. Чувствую. А ты... ты все врешь!

— Нет, — снова спокойный тон, напоминающий шелест. — Я просто не говорю того, чего ты хочешь услышать.

Джеки приставил правое предплечье к шее мужчины и надавил, склонил  голову немного влево, получая явное удовольствие от происходящего. Затем поиграл острием ножа перед его глазами, которое сразу блеснуло стоило тонкой полоске света на него упасть, и медленно провел по щеке. Я сделала неуверенный шаг назад и замотала головой, наблюдая за тем, как на коже мужчины появляется кровь.

Безумие. На что я смотрю?

Первой мыслью было покинуть это место как можно скорее – подальше и звать на помощь, пока он не заметил меня. Но только хотела сделать шаг, как почувствовала, что ноги стали непослушными и будто приросли к земли, заставляя остаться и наблюдать за происходящим. Я опустила глаза в пол, было плохо видно из-за тени домов, но мне все же удалось немного приблизиться к освещенной зоне. Ноги словно придавило невидимым, но ощутимым весом. И я дернулась сильнее, вдавила пятки кроссовок, переведя весь вес с нажимом, в твердую землю и тогда заметила едва уловимое движение. Потерла кулаком глаза и не поверила: на мягком носке моих кроссовок лежали две тени, напоминающие руки. Они удерживали мои ноги своими полупрозрачными пальцами, которые были непропорционально вытянуты, не позволяя двинуться с места.

Не знаю, как мне хватило силы не закричать в этот момент, но я мысленно похвалила себя за собранность в критической ситуации. Медленно подняла взгляд от своих кроссовок, и мое тело пробрала дрожь. Тогда-то мы и встретились глазами. Мужчина, чей подбородок впечатывал чужой локоть, не сводил с меня своих темных глаз. Я не понимала, как он мог увидеть меня сквозь тень и вечернюю пыль, но внутри что-то дрогнуло – он знал, что я здесь и слежу за ними.

— Слушай, Джеки, — он медленно повернул голову к мужчине, и я заметила, как изогнулась его сильная жилистая шея, — сегодня двадцать седьмое августа, ведь так?

— Что с того? — огрызнулся Джеки. Он явно терял терпение, но послушно отодвинул локоть, позволяя мужчине говорить. — Хочешь поговорить о погоде, бокор?

— Погода, — произнес мужчина, глядя куда-то мимо плеча мужчины, — не всегда про дождь. Иногда она про предупреждение. Тридцатое августа, Джеки, — он прикрыл глаза, погружаясь в вспоминания. — Я говорил с лоа Папы Легба, этот день - твой последний. Пойдешь к болотам, чтобы ее найти, но сгинешь сам. Потому что не поверил. Потому что решил убедиться сам. Потому что подумал, что успеешь до грозы.

— Ты ненормальный, — только и смог ответить Джеки, — и всегда таким был. Ты пугаешь людей, чтобы те верили в твою хрень. Чтобы тебя боялись.

— Если это поможет всех уберечь, пусть так. Пусть меня боятся.

Пауза повисла между ними, густая, как влажный воздух перед ураганом.

— Остановись, Джеки. Пока не поздно. Ты не замечаешь этого, но люди кругом постепенно сходят с ума. Я знал, что так будет, Папа Легба предупреждал. Кажется, время пришло.

Но тот уже отвернулся. Убрал ножик в карман куртки и странно поежился. Затем заговорил: и в голосе, сорвавшемся с губ, звучала не только злость – в нём было отчаяние человека, который утратил самое дорогое, что у него было:

— Лучше бы ты сдох, как и остальные Моро.

Он ушел быстро, почти бегом, словно боялся передумать и вновь взяться за нож. Он не знал, зачем его взял с собой, ведь отчетливо помнил, что с бокором собирался только поговорить. Я стояла в тени, всё ещё не веря, что дыхание вернулось в грудь. Ноги почувствовали прежнюю свободу, и я пошатнулась, обретая возможность снова двигаться. Лишь когда фигура Джеки растворилась в сгущающемся вечернем мареве, я вынырнула из укрытия и подошла к мужчине. Он стоял ко мне спиной, прислонившись плечом к холодной кирпичной стене. Ему пришлось развернуть рукав, чтобы приложить его к кровоточащей ране. Когда я подошла, на некогда белоснежной ткани из маленького красное пятно быстро становилось большим.

— Вы в порядке? — выдохнула я, и только теперь заметила, как сильно дрожат мои пальцы. Резко похлопала себя по карманам в поисках бумажных салфеток, но как назло вспомнила, что они остались на зеркале в трейлере. — Простите, у меня с собой нет салфеток.

— Они мне ни к чему, — он откинул голову назад и тихо выдохнул. — Почему не ушла? Тебе не хватило предупреждений?

Бокор убрал руку от лица и внимательно на меня посмотрел. Рана была неглубокой, кровь почти не бежала, но от вида живого пореза мне стало нехорошо. Чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных мыслей, я задумалась над заданными вопросами. Что значит не хватило предупреждений? И тут меня будто окатили холодной водой.

— Так это ваших рук дело? Все эти жуткие тени из-под земли.

Он только хмыкнул.

— Не стоит так называть тех, кто тебя все еще слышит.