10
Наши дни
Лиса
Никогда больше не буду столько пить. Алкоголь – это зло.
Я открываю глаза, во рту пересохло. Как в нем могло пересохнуть, если я пила, как последний алкаш? Справа от себя нащупываю прикроватную тумбочку. На ней красуются стакан воды и две белые таблетки – явно для меня. Приподнявшись на локте, я сгребаю их в ладонь и проглатываю. От этого усилия комната вдруг начинает опасно расплываться, и я с жалобным стоном падаю обратно на подушки. Я знаю эти подушки – они не мои.
Я поворачиваю голову налево и натыкаюсь на Чонгука, своим носом касаясь его. Он крепко спит. Я даже не моргаю: просто наблюдаю за тем, как он спит. Я чувствую его ровное дыхание, слетающее с его слегка приоткрытых губ. Ну почему он такой красивый?
Я поднимаю руку, игнорируя усилившуюся, несмотря на выпитый аспирин, головную боль, и провожу по его лицу кончиками пальцев. По его лбу, прямому тонкому носу, по линии квадратной мужественной челюсти. Он повернулся на бок, лицом ко мне. Он лежит с голым торсом, но ему, очевидно, не хватило смелости снять и джинсы тоже, прежде чем залезть под одеяло.
Вдруг кое-что привлекает мое внимание. Я морщу лоб, замечая, что у него обожжена кожа рядом с ухом. Уже год как я вижу его без рубашек: я вдоль и поперек изучила этот ожог. Он проходит по шее и исчезает за плечом. Но на этом все, большего я не видела. Чонгук отказывается обнажаться перед людьми, и я знаю, что это связано с его шрамами.
Когда я пытаюсь наклониться, так незаметно, как только могу, и рассмотреть его спину, я бросаю на него взгляд. Он не спит и наблюдает за мной. От неожиданности у меня скручивает живот. Мне кажется, что еще секунда – и он разозлится, но он просто пристально смотрит на меня.
Я неловко улыбаюсь. Он встает на ноги и берет в руки рубашку, по-прежнему не поворачиваясь ко мне спиной.
– Почему ты никогда не ходишь передо мной без рубашки?
Я вижу, как он, одеваясь, хмурится. Понятно, что он не хочет мне этого рассказывать, но мне любопытно. Мы же лучшие друзья, мы всем друг с другом делимся. Почему бы и нет?
– Не только перед тобой, – говорит он, потирая лицо, – и, думаю, ты знаешь почему.
– Ну хорошо, есть у меня парочка предположений, – признаюсь я, наблюдая, как он подходит к комоду в незастегнутой рубашке. – Но я хочу, чтобы ты сам мне рассказал.
Он напрягается, затем разворачивается и смотрит на меня так, что я понимаю: грядет буря. Не хочу ссориться на следующий же день после своего дня рождения, но что-то мне подсказывает, что отступать тоже нельзя. Он никогда ничего не говорит о себе, своем прошлом или семье.
Сегодня я собираюсь попросить его сделать кое-что очень серьезное: стать моим первым. И чтобы окончательно решиться, думаю, мне стоит узнать его поближе.
– Не обижайся, – говорит он мягко, – даже Момо никогда этого не видела…
Он прошептал это с такой болью, будто одно лишь имя бывшей резало ему горло. Я в замешательстве поднимаю на него взгляд. Момо никогда не видела его спину? Этого быть не может, за четыре года отношений она должна была ее увидеть! Чонгук, должно быть, понимает, о чем я думаю, поскольку отводит взгляд в сторону, смущенный и раздраженный одновременно.
– Я не вру, – заверяет он, пожимая плечами. – Даже когда мы занимались сексом, я оставался в футболке или в расстегнутой рубашке. Я не хотел, чтобы она видела или трогала шрам, и она всегда уважала мое желание.
Я изо всех сил пытаюсь переварить услышанное. Поверить не могу, что Чонгук всегда спал с Момо в футболке…
– Ладно.
Чонгук расслабляется, как будто, пока говорил это, он не дышал. Сейчас он не хочет ничего мне рассказывать, и это его решение. Но наступит день, когда я запру его и заставлю снять рубашку.
Вдруг что-то прилетает мне в лицо. Я удивленно вздрагиваю и вижу, что он кинул в меня спортивными мужскими шортами.
– Надень их и закрой глаза. У меня для тебя кое-что есть, – говорит Чонгук с широкой улыбкой.
Кажется, будто он совершенно забыл о моих вопросах: он выглядит очень взволнованным. Я игнорирую свое похмелье и, надев шорты, откидываю одеяло.
По моим голым рукам пробегают мурашки, когда он прижимается к моей спине, но я не сопротивляюсь, когда он направляет меня, куда идти. Я слышу, как он открывает дверь, и мы выходим в коридор. Он так близко, что я чувствую его запах, мужественный и успокаивающей, а еще…
Мурашки сменяются настоящей волной, подобной яркому фейерверку, внизу моего живота. Мне неловко ощущать на своих ягодицах то, что делает его мужчиной, но ведь это не его вина… Это все утро.
Чонгук, кажется, понимает, почему я вдруг напряглась, и, немного отодвигаясь, бормочет:
– Прости…
Пытаясь согнать жар с лица, я слышу, как открывается вторая дверь. Должно быть, в мою комнату.
– Можешь открывать глаза.
Чонгук отстраняется от меня и немного отходит, наблюдая за моей реакцией. Я повинуюсь, мое сердце колотится. Первое, что я замечаю, это… моя комната, она ни капли не изменилась. Ну разве что Чонгук, кажется, сделал уборку, и за это я ему благодарна, учитывая, в каком состоянии она была. Я стараюсь не слишком расстраиваться и слегка улыбаюсь. И понимаю, что с треском проваливаюсь, когда замечаю выражение его лица, поэтому я еще добавляю:
– Вау! Это… Спасибо, Чонгук, за то, что… убрал в моей комнате.
К большому моему удивлению, он хохочет. Потом подходит ко мне, заглядывая в глаза, и осторожно поднимает пальцем мой подбородок.
– Выше, Лиса!
Наконец мои глаза упираются в потолок, и, кажется, я тут же буквально растекаюсь лужицей по полу. От переполняющих меня эмоций я закрываю рот рукой. Как это трогательно!
Весь потолок моей комнаты увешан фотографиями: его, моими, наших друзей. Я кружусь на месте с запрокинутой головой и разглядываю снимки… Вот мы вдвоем едим взбитые сливки прямо из баллончика; я лежу у него на спине и смеюсь; мы с ним на костюмированной вечеринке Итана: он бывалый пират, а я утонченная Мария-Антуанетта; мы, посапывающие в объятиях друг друга и сфотканные Дженни без нашего ведома; наше селфи, на котором мы кривляемся; я, прижимающаяся к нему, у подножия Эйфелевой башни; наш с ним портрет, где мы, улыбаясь, держим над головами немного испуганную Мистангет…
Сотни воспоминаний, одно дороже другого, прошлое, в которое не вернуться, детали, возможно, даже очень важные, которые я уже забыла, – и все они увековечены. И теперь висят прямо над моей головой. Там, где им место: поближе к звездам.
– Чонгук…
Я не могу в это поверить. Сколько времени он на все это потратил? Я понимаю, что плачу, когда ощущаю на губах соленую жемчужинку. Я смахиваю ее, чувствуя на себе любопытный взгляд Чонгука. Он не сводил с меня глаз все время, пока я восхищалась подарком.
– Рад, что тебе нравится.
– Это слабо сказано, Чонгук… Спасибо.
* * *
Весь день я раздумывала, как подвести разговор с Чонгуком к тому самому «кое-чему». Может, за ужином: «Привет, Чонгук, как дела? Кстати, я хотела бы, чтобы ты лишил меня девственности. Передай, пожалуйста, хлеб»? Нет, это точно не сработает.
Какая у мужчин самая большая слабость (помимо секса)? В голове тут же отдаются эхом слова моей бабушки по отцовской линии: «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок». Что ж, не уверена, что она согласится с моей трактовкой высказывания, но сойдет и так.
В конце концов, других идей у меня нет, да и я жду не дождусь избавления от этого бремени. Сухи вчера постоянно меня трогал, а что уж говорить о его подарке – паре восхитительных серебряных сережек.
Наконец Чонгук, едва выйдя из душа, заходит в гостиную. Я вскакиваю на ноги и с невинным видом встаю перед ним. Да начнется же шоу…
– Хэй!
Он поднимает бровь, что-то подозревая.
– Хэй!
– Как насчет сходить куда-нибудь поужинать? Только мы с тобой.
Теперь он выглядит удивленным. Он бросает взгляд на Дженни, которая пожимает плечами, и снова смотрит на меня. Чонгук соглашается, и я советую ему одеться пороскошнее. Когда он спрашивает зачем, по-прежнему как будто защищаясь, я сообщаю, что собираюсь сводить его в мишленовский ресторан 144 Faubourg. Он прям-таки отшатывается от меня. Даже Дженни перестает красить ногти, безвольно свешивая руку. Они оба заговаривают одновременно.
– Почему меня ты в такие крутые местечки никогда не зовешь? – возмущается моя лучшая подруга.
Чонгук же неуверенно говорит:
– Так, что-то тут нечисто… Погоди. Только не говори, что беременна.
Я моментально бледнею. Беременна? Прежде чем забеременеть, мне хотя бы какая-то практика нужна.
– Бред какой! – оскорбляюсь я, краснея.
– В любом случае у меня нет роскошной одежды.
– Неправда. Давай двигайся!
Я подталкиваю его, отмахиваясь от возмущений Дженни.
Войдя в его комнату, я устремляюсь к его шкафу и роюсь в поисках чего-то сносного. Чонгук не сводит с меня глаз, закрыв дверь и прислонившись к ней.
Я быстро возвращаюсь к нему и кидаю ему черные джинсы-сигареты и рубашку того же цвета. Он молча, прямо передо мной снимает футболку и бросает ее на пол. Подвергнув спортивные штаны той же участи, Чонгук остается в белых трусах. Я тут же отвожу взгляд – до тех пор, пока он хотя бы не наденет джинсы.
Когда он начинает надевать пресловутую рубашку, я поднимаю глаза. Пока он, по-прежнему молча, застегивает ее, я вдруг замечаю что-то мне незнакомое. Из-под джинсов, внизу его живота, виднеется какое-то чернильное пятнышко. Я впервые его вижу, ведь Чонгук не ходит без рубашки. Вероятно, это татуировка в паху, но какая именно?
Если Чонгук сексуален одетый, то что уж говорить о том, когда он наполовину голый. Его торс буквально молит о ласках. Мой завороженный взгляд натыкается на четкие очертания его накачанного пресса, а видя спортивную V-образную мышцу, я и вовсе краснею; она уходит вниз, оставляя скрытое под поясом моему плодовитому воображению.
– Что ты делаешь? – прерывает меня Чонгук хриплым голосом.
Только услышав его вопрос, я понимаю, что делаю: я подошла к нему, не давая застегнуть последние пуговицы. Он смотрит меня, нахмурившись и довольно настороженно.
– Это татуировка?
Он кивает, не раскрывая рта.
– Что там?
Долгое мгновение он сверлит меня взглядом, очевидно надеясь, что я просто забью на это. Но я твердо и решительно стою на своем. Ты расскажешь мне, Милле, хочешь ты этого или нет… Словно прочитав мои мысли, Чонгук вздыхает и расстегивает джинсы. От этого я вздрагиваю. С моего лица сходит краска, когда я понимаю, что он собирается не сказать мне, а показать. Расстегнув джинсы, он чуть-чуть оттягивает резинку трусов, обнажая несколько волосков. Мне вдруг хочется сбежать от этой давящей близости.
Но что-то все же заставляет меня опустить взгляд. У меня все равно, кажется, ноги к земле приросли. Слова, изящно вытатуированные на его теплой белой коже, навеки врезаются мне в память, я краснею. Прежде чем я успеваю это осознать, мои пальцы уже следуют изгибам этих букв. Чонгук вздрагивает. Я чувствую его дыхание на своих волосах, но не поднимаю глаз. Я слишком боюсь собственного отражения в его зрачках.
– Когда я был маленьким, мама называла меня бесстрашным воином, – признается он едва слышным шепотом.
Warrior.
Это так точно описывает его! Я предполагаю, что его мама умерла, и мне тут же хочется выразить свои соболезнования, но у меня не получается. Он наверняка этого не оценил.
Я смотрю ему в глаза. Он смотрит на меня безотрывно, напряженно, с болью и… желанием. Я не схожу с ума, это точно желание, я руку дала бы на отсечение.
Вдруг Земля перестает вращаться. Нет больше ничего, кроме неудержимого желания раствориться в нем. Я смотрю на Чонгука: его губы слегка приоткрыты, он неровно дышит. Я завороженно наблюдаю, как он сглатывает слюну. Его губы приближаются опасно близко, так опасно, что я вот-вот сомкну веки. А затем…