Глава II. Первая сделка с тобой.
Рабочий день, как водится, прошёл без особых всплесков: стандартная проверка результатов, бесконечное оформление отчётов, беглый взгляд на документацию, которую я уже могла бы подписывать с закрытыми глазами. Если честно, в этом механическом круге повторяющихся действий была даже какая-то пугающая стабильность — вдыхаешь запах антисептика и работаешь дальше.
Я краем глаза наблюдала за Диксоном - он делал вид, что всё в порядке, даже пытался временами шутить, но я видела, как он сжимал руки в замок, как будто только так мог удержать в себе тревогу. Напряжение дрожало в каждом его движении, едва заметное, но цепляющее, как тонкая трещина в стекле, от которой невозможно отвести взгляд.
Я понимала, что он потратил все реактивы — без ведома начальства, без согласования, наобум, как человек, который зашёл слишком далеко и теперь боится оглянуться, но, честно говоря, у меня не было желания устраивать из этого сцену или тем более читать ему нотации. Нет, не потому, что мне было всё равно, а потому что в этой истории я не чувствовала себя вправе кого-то судить, особенно его, особенно человека, который, помогал мне.
Я переоделась — белый халат, ещё тёплый от моего тела, повис на вешалке, а на его место пришла обычная одежда: джинсы, куртка, резинка на запястье, закрывая сумку, я поймала его взгляд — он не оправдывался, просто стоял посреди лаборатории, будто боялся остаться в этом пространстве один, со своими ошибками.
— До завтра, Диксон, - сказала я, - не вешайте нос, я постараюсь всё уладить, сделаю заказ в ближайшие дни, и никто даже не догадается, что что-то пошло не так.
— Спасибо, Элли. До завтра, — ответил он, и хотя его голос был почти лёгким, будто он и правда поверил в то, что всё можно исправить, глаза его продолжали метаться по лаборатории.
Он был другом моего отца - именно поэтому я пришла к нему, когда необходимо было найти работы для практики я обратилась к нему. Он не сразу согласился, но всё же принял меня сюда, и я до сих пор не знала, было ли в том решении больше заботы или чувства вины.
Просить его о помощи с гонками — это был шаг, на который я не решалась долго, слишком долго, потому что именно они стали причиной того, что я осталась сиротой: мокрый асфальт, мигающие огни, скорость, которая сначала даёт крылья, а потом разбивает в клочья, и всё это было слишком больно, чтобы спокойно говорить об этом, но всё же однажды я собралась, выдохнула, и заговорила.
Он не был в восторге — это было видно сразу, но выгода была сильнее принципов, и в этом тоже не было ничего удивительного, потому что, если отбросить все маски, мораль, красивые фразы о чести и долге, люди всё равно остаются людьми: если перед ними появляется возможность взять что-то для себя, они это возьмут, даже если будут смотреть тебе прямо в глаза и говорить, что делают это ради тебя.
Автобус стучал и гудел, как будто собирался развалиться на каждом повороте, а я смотрела в окно, где огни города размывались в стекле, от переутомления все перед глазами расплывалось, превращаясь в абстракцию — будто весь мир был написан неуверенной рукой, дрожащей от усталости, и мне хотелось хоть на мгновение раствориться в этих пятнах света, где не было ни воспоминаний, ни вины, ни обязательств.
Я возвращалась домой — к дяде и тёте, тем самым людям, которые после смерти моих родителей согласились взять меня под опеку. Хотя внешне всё выглядело вполне благопристойно, в глубине души я всегда чувствовала, что это было не решение, продиктованное любовью или желанием спасти, а скорее жест, продиктованный страхом общественного порицания, тем самым навязчивым «а что скажут люди», которое делает из добродетели декорацию, а из тепла — тень.
Можно ли их винить? Честно — не уверена. Когда у тебя своя выстроенная жизнь, привычный ритм, своё расписание, свои мечты, и вдруг на тебя сваливается чужая трагедия, да ещё такая, - не многие согласятся поменять свой мир ради кого-то. Они согласились. Пусть с условием, что я буду тихой, аккуратной, незаметной — и я старалась.
Я действительно старалась быть правильной: не устраивать сцен, не бросать слова с надрывом, не устраивать подростковых бунтов, хотя внутри всё кипело и разрывалось. Я была живой, раненой, сбитой с толку, но научилась прятать это глубоко, чтобы не мешать им жить дальше так, как будто ничего не изменилось, как будто я — не рана, а просто временное неудобство.
Они любили свою дочь. И это было видно во всём — в том, как с ней разговаривали, в том, какие подарки покупали, в том, как отогревались, когда она входила в комнату. Я не ревновала. Это стало просто частью фона — как звуки холодильника по ночам или скрип старого пола — ты знаешь, что это есть, и просто живёшь дальше.
Когда я вошла в прихожую, стянула куртку и переобулась, в доме пахло жареной картошкой и чем-то сладким — возможно, тётя снова пекла шарлотку, которую обожала моя двоюродная сестра , и я автоматически крикнула:
— Тётя Лана, я пришла.
Она была на кухне — накрывала на стол, аккуратно и методично, как всегда, тетя всегда была педантична, поэтому она тратила достаточно много времени на элементарные домашние вещи, чтобы сделать все идеально. Дядя, как всегда, сидел за столом, уткнувшись в газету, и, возможно, так было проще - не смотреть, не спрашивать, не вникать, просто листать страницы.
Я подошла к столу и положила конверт.
— Вот моя зарплата за месяц, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, без обвинений, просто как факт. — Всё, как всегда.
Я видела, как тётя мельком взглянула на конверт, как дядя замер на мгновение, прежде чем снова перевернуть страницу. Они старались не показывать радости — это было бы неловко, но я знала, что деньги нужны им не меньше, чем мне. Они растили свою дочь, не могли отказать ей в хорошем — бренды, курсы, поездки, желания, всё это стоило, и я, хоть и не была им родной, стала частью их экономики, чем-то вроде инвестиции, которая не просит лишнего, но приносит отдачу.
Они не против были, что я живу у них. Просто... не за бесплатно.
Детство
Мне было лет восемь. Папа вернулся с работы позже обычного, но всё равно успел — он всегда успевал — и уже с порога подкинул меня на руки, как он это делал всегда, с лёгкой ухмылкой, и я визжала от восторга, цепляясь за его шею.
Мама на кухне готовила что-то вкусное, и по квартире шёл такой запах, что я, хоть и наелась конфетами у подружки, всё равно бегала проверять: ну когда, ну уже почти?
Мы садились ужинать — обязательно все вместе. Без телевизора, даже радио не включали. Папа рассказывал истории с работы, утрируя, разыгрывая сцены, как будто он актёр, а не инженер, и мы с мамой смеялись до слёз, а потом он подмигивал маме, и она качала головой, но я видела: в её глазах было солнце, даже если за окном лил дождь.
Мама всегда накладывала мне побольше, потому что «ты растёшь», а папа подшучивал: «да она не вырастет, она взлетит — лёгкая, как перышко», и я делала вид, что обижаюсь, но на самом деле в такие вечера я верила, что могу всё — стать кем угодно, поехать куда угодно, просто потому что рядом они.
После ужина мы могли пить чай на полу в гостиной — на ковре, на подушках, с печеньем и яблоками, обнявшись, болтая, смеясь, споря о глупостях, и я засыпала, уткнувшись маме в плечо, с чувством, что меня любят.
Это была та любовь, что не требует доказательств. Та, что существует без условий. Просто потому что ты есть.
Сейчас, когда я живу в чужом доме, где каждый звук — как напоминание, что тебе лучше быть тише, я вдруг так ясно ощутила, как сильно я скучаю по тем вечерам, как тоскует душа по голосам, по запаху папиной рубашки, по маминому «ещё ложечку, и всё», по тому ощущению, что ты дома не потому, что тебе разрешили, а потому что без тебя — не дом.
Настоящее время
Ужин прошёл почти без слов. Несколько фраз от тёти о том, как устала, как сегодня долго стояла в очереди, как испекла шарлотку. Всё это казалось настолько отстранённым, будто не со мной. Я по привычке кивала, ела быстро, я только слушала, хотя разговоров за столом было не много, дядя и тетя расспрашивали Джесс как прошел ее день, нашла ли она работу, которую она ищут уже год, но безуспешно, ищет ли?.
Сказав короткое "спасибо", я поднялась к себе — в свою маленькую комнату, с полками, заваленными коробками и старыми учебниками, с креслом, в котором когда-то, кажется, кто-то любил читать. Закрыла дверь, щёлкнула замком.
Сегодня Луи не подкинул ночной работы, и это было почти подарком судьбы — обычно я отвожу товар из подпольной лаборатории в одно из точек, где они его переправляют дальше, и рискую больше, чем мне хотелось бы признавать. Когда он свободен — он берёт это на себя, и я могу хотя бы одну ночь почувствовать себя спокойно, выспаться и не морочить себе голову.
Я села за старый ноутбук, уткнулась в экран — глаза резало от напряжения. Сначала — реактивы для лаборатории. Нужно найти поставку, и желательно — не по космической цене.
Пальцы бегали по клавишам, ссылки сменяли друг друга. Сайт за сайтом, форум за форумом. Кто-то отвечал, что уже распродал всё за границу. Кто-то просил лицензию. Кто-то вообще не отвечал. Или сразу банил — мол, «слишком много вопросов». Время уходило, а в голове гудело. Уже начинало темнеть за окном, а я всё щёлкала и щёлкала.
В какой-то момент уже подумывала отложить всё до утра, но вдруг заметила короткое сообщение, оставленное буквально пару часов назад, на архивном чате для биохимиков. Писал пользователь под ником:
ph0sphene_black
"Purity >98%. Small batch ready. No questions. Transfer in XMR or BTC only. Europe drop only. PM."
Это был нужный мне компонент. Идеальный по формуле. Вопросов не задавали. Территориально — где-то в рядом, а значит, ближе, чем Китай, и логистика упрощается.
Я написала сразу, без лишних прелюдий:
ellora.ren: Добрый вечер. Мне интересен компонент. Чистота подтверждена? Какие условия?
Ответ пришёл почти сразу — коротко, точно:
ph0sphene_black:
HPLC test, 98.9%. Логистика через точку в Берлине или Лионе. Перевод — Monero, только через coin mixer. 0.007 XMR. Подтверждение после входа на Onion-шлюз. Нужен?
ellora.ren: Берлин. Сумма устраивает. Где взять адрес?
ph0sphene_black:
Оплата — XMR wallet ниже. Используй intermediary step и TOR mixer. Не смешивай IP. После подтверждения — получишь drop location и passphrase.
Я сделала всё по протоколу, как учил Луи: завела временный кошелёк, перекинула средства через прокси-сеть, замиксовала транзакции — с одной монеты на другую, с другого кошелька в третий. Только после тройного перескока средства ушли. Всё — вручную. Никаких автоматических интерфейсов и никаких логов.
Через пару минут — новое сообщение:
ph0sphene_black:
Подтверждено.
Drop — Friedrichstraße, 47. Berlin, parcel point.
Внутри — упаковка из под кофе. Passphrase для получения: «Argon.Skies.43». Забрать в течение 48 часов. Удачи.
Я сохранила всё в локальный контейнер, зашифровала, заклеила внутреннюю тревогу тишиной. Сделка прошла на удивление быстро, иногда — всё идёт по плану.
Я откинулась на спинку кресла, потянулась, глядя на темнеющий экран — транзакция прошла, код получен, место обозначено, всё сохранила, дважды зашифровала и спрятала в папку, которую, даже зная, не сразу найдёшь. Реактив для лаборатории найден, чистота подтверждена. Забрать — завтра, передать Диксону — тоже. Эта часть завершена.
На секунду позволила себе просто сидеть в тишине.
А потом... потом займусь поставкой для Луи.
Это отдельная история и другая логика. С его стороны — всё работает иначе: своя сеть, свои каналы, своя цена. И если для лаборатории я всё ещё ощущаю какой-то след принадлежности, то в его системе я всего лишь винтик, которого легко заменить, если заклинит.
Но сегодня — не об этом.
Сегодня я позволила себе остановиться. Остальное — завтра. Завтра я найду поставщика и для Луи, завтра снова открою десятки окон, снова буду писать, фильтровать, взвешивать риски.
А сейчас — просто хочу уснуть.