Фрустрация

Глава 1

Всё это сон

Так ведь?

1.

Крик, крик, крик, крик. Очередной крик. Я устал от него. Просыпаюсь всегда либо от чувства сдавление в груди и удушья, либо от крика матери.

Вот, сразу же, в коридоре включился свет и, видимо, отец, как и всегда, убежал в ту комнату. Бесит.

Переворачиваюсь на бок, закрываю глаза и стараюсь уснуть. Поехали.

Я снова рядом с одиночным столбом, вокруг темнота. Сквозь темноту, если всмотреться, словно в тумане, еле видны очертания елок, деревьев, редких домов и... их. Я не знаю, кто они. Просто стоят, как деревья и смотрят с этой идиотской, ублюдской и криповой улыбкой.

Раз, я делаю шаг назад под ужасный хруст снега, хотя мне это напомнило больше хруст костей, как у тех мотоциклистов без защиты.

Два, я оборачиваюсь и бегу, уношу ноги, от кого, правда, не могу понять, но отчётливо понимаю, что надо.

Три... И вот, он, прямо передо мной и я снова распахиваю глаза. Мне снова показалось, что меня душили. Комната меняется на глазах: вместо приятной и знакомой становится жуткой и чуждой... Но через три минуты непрерывного рванного дыхания она вновь становится той же.

«Сева?» Произносит отец, заглядывая мне в комнату. Я, видимо от страха и паники, сидел на кровати, глубоко, громко и неровно дыша, но разве в советских квартирах есть нормальная глушилка? Конечно, в коридоре это было слышно, так будто я дышал прямо перед ним.

– Я проснулся от крика матери. – Сразу же вру – Что случилось?

Отец, видимо, мне не поверил, судя по его нахмуренному взгляду, осматривающий мою маленькую комнатку. Ха, ну и ладно, пусть не верит. Мне это особо и не нужно.

– Плохой сон. – Отец тоже наврал мне, я это знаю, он всегда, когда врет хрустит пальцами. – Ложись спать.

И он сразу же ушел, притворив за собой дверь, больше ничего не сказав. Я привык к нему и его лжи.

Вранье — именно так, я могу охарактеризовать свою жизнь и отношение с отцом. Одно вранье.

Утром завтрак был невкусный, отец почти не готовит, мать раньше готовила, но перестала, честно, я даже не помню какова её еда. В зеркало я предпочитаю не смотреть, чтобы не видеть шрам, надеюсь лишь на Божью силу, что выгляжу нормально, а не неряшливо, в любом случае учителя подскажут своим: "Чернов, вы смотрелись в зеркало?"

Выходя из квартиры, я забыл поздороваться с тетей Устиньей. Старая старушка, которая ненавидит, когда её называют бабушкой, иногда мне кажется, что она почти не заходит в свою квартиру, сидит на лестничной площадке и смотрит в пространство, но пахнет она приятна, к моему удивлению: Травами, лесными ягодами и... лесом. Точно так же, как мой сон.

– Ты что-то отвратительное вспомнил?

Шутливо поинтересовался Ярослав. Блять, я даже не заметил, как вышел из подъезда и прошел до фонтана. Мы всегда идем вместе до школы и из школы. Он мне нравится больше, чем его сестра, которая даже связать слова не может ни устно, ни письменно. Но... Я её не оскорбляю этим, просто... Не хочется стоять три часа и выслушивать её потуги. Не понимаю, как Ярик её терпит, еще и живет под одной крышей и видит каждую секунду дома...

– Неважно. Сон неприятный. – отвечаю я после размышлений, это полуправда, но всё-таки, лгать ему сложнее, он будто чувствует эту ложь. – Ты рано. Обычно ты приходил позже, чем я на пять минут.

– Ты заметил, да? – Со смешком и веселой улыбкой переспрашивает этот мерзавец, будто играясь. Бесит – Я решил подождать тебя. Смотрю: Ты идешь, я тебе «Эй! Брюнетка, привет!», а ты вообще ничего в ответ не сказал. Встал, как истукан и стоишь-молчишь, я к тебе и так, и сяк, а ты молчишь, а потом как передернулся, будто съел собаку... – "Собаку?" перебил я, оглядываясь на него и всматриваясь в его небесно-голубые глаза, – Эй! Перебивать не красиво, может еще убьешь меня, а то мало ли что?
– Не смешно, придурок. – Тихо отзываюсь я, направляясь в школу.

Придурок... Да. Пожалуй, это подходит Крейц Ярославу. С его яркой одеждой и этой широкой улыбкой... Придурок или идиот, но я больше все-таки склоняюсь к придурку, но не тупой или неадекватный... А как человек, который относится к своей жизни не в серьез, который готов всех смешить до упаду и смерти... Вот какой придурок, в прочем, благодаря ему я хоть немного выдыхаю. Он разбавляет мой день, словно долгожданная луна, вышедшая из-за туч. С ним, хоть немного, но веселее и интереснее. Я живу, как во временной петле, все одно и то же самое, даже хуже, чем день сурка. Я думаю, это вследствие выпускного класса. Да, определенно. Экзамены и все дела...

– Сева? – Я чувствую, как кто-то ударил меня по плечу, я даже не сразу заметил, что завис, смотря в одну точку. – Елена Сергеевна попросила тебя помочь с...

Я не слушал Ярослава. Неожиданно моя голова стала тяжелее, а глаза, не слушаясь, закрылись. Но не на долго. Через некоторое время я почувствовал крепкую хватку на шеи, будто кто-то сомкнул там свои длинные, холодные, и как мне кажется, острые пальцы, медленно, но четко и уверенно сжимая мою шею. Я не слышу и не вижу Слава, который, кажется, старался помочь. Я видел не его, а кого-то другого... Тот, кто явно не желает мне добра. Моим легким резко стало мало в грудной клетке, зрение настолько помутилось, что даже с открытыми глазами я вижу так, будто держу их закрытыми. Страшно и в голове одна мысль "Неужели я умру так?". Когда это холодные пальцы сжимали мое горло все сильнее и сильнее, и сильнее...

Не знаю сколько пролежал я в медпункте. В голове звенело, а чувство удушье всё ещё не покидало. Стены в медпункте казались теперь темными, тусклыми. Медсестра казалась холодной, точно такой же, как те пальцы — враждебной, будто я стал последней каплей в её чаше терпения. Неприятно.

Домой я шел без Крейца, его задержала его сестра, видимо с ней что-то случилось, а ждать его не хочется, как бы с ним дорога не стала веселее. Оглядывая людей, я заметил закономерность – все они шли без улыбок. В детстве мне казалось, что все улыбались и всем были рады, и только сейчас я понял, что абсолютно никто не улыбается, кроме Ярослава, пожалуй, ни разу не видел его без улыбки, странно, может он даже не человек? В прочем, о чем это философия была? Ах, ладно...неважно.

Дома было тихо, темно и мрачно. Без матери дом стал мрачнее.

"Звучу так будто она умерла" со смешком замечаю я, глубоко вздыхая.

Снимая куртку, я слышу слабое «Северин», останавливаюсь и снова слышу «Севочка», после снова, снова, снова, сквозь тяжелые, хриплые вздохи.

«Севочка» вновь повторяется из запертой темной дубовой двери, и снова «Севочка, сын мой...», будто обладатель этого охрипшего, ужасного и низкого голоса в очередной раз пытался не начать навзрыд рыдать. Я не узнаю этот голос, впрочем, как и всегда, в конце концов, она словно и правда...умерла.

Помню, что её голос раньше был куда приятнее на слух, мелодичнее, нежнее, как... Пение птиц по весне, неважно, где, в лесу, на поляне, в городе, в деревне – главное, что долгожданное пение птиц, дарующая тепло после зимних ночей. Вот, что я запомнил. А сейчас её голос больше напоминает нелепые попытки подрожать этим птицам. А может она и не произносила не слово?

Может это я уже выдумал?

Может я даже не дома?

Может я всё ещё у медсестры?

Может это всё сон?

2

Я бы даже не удивился, если это дело лап тех вечно улыбающихся, неподвижных ублюдков ростом с самой высокой сосны тут.

Снег неприятно хрустел под ногами, мне было некомфортно и тревожно, я вечно оглядываюсь по сторонам, будто хотел увидеть эту тварь.

Неожиданно я остановился, как вкопанный, мои конечности не слушались меня, отказывая идти. Отказываясь убегать. Это подходило ко мне все медлительнее и медлительнее, а я не мог пошевелиться

– Что за хуйня? – я думал, что прокричал это, но... Нет, Нет

Оно подходило все ближе и ближе. Оно даже на человека не походило. Блять, если те ублюдки уже выглядели как люди, то этот выглядел, как ебанная мутация между собакой, лошадью, кабаном и чем-то отдаленное от человека. Я закрываю глаза, стараюсь отвернуться, но уже чувствую, как оно дышит мне в лицо. Холодно, мерзко и гнило, гнило – потому что пахнет, ебанной, гнилью.

«Севочка, милый, открой глаза» – вдруг я слышу приятный голос, но почему-то мое подсознание громко призывает этого не делать. Я так и сделал, точнее мне так показалось. Вмиг, я открыл свои ужасно усталые глаза, которые казались под напряжением, я прям чувствовал, как глаз неприятно дергался. Перед собой я никого не увидел, только светло-кофейные обои моей маленькой комнаты, дверь была приоткрытой. Неужели уже утро? Как быстро пролетел сон... Снова школа? Ужас, я даже не отдохнул, впрочем, что я могу сделать? До кухни я не дошел, мой взгляд заметил, что обычно запертая комната мамы открыта.

Любопытство было сильнее разумности, сильнее памятки, что отец запрещает мне подходить ближе. Шаги были медленными, тихими на носочках, передвигался будто мышь, не издавая ни звука. Моя голова просунулась в щель, вглядываясь в силуэт у окна. Нет, это не мать... Она слишком длинная, слишком тощая и с непонятными конечностями, блять. От страха я случайно коснулся локтя с дверью, дверь предательски скрипнуло, она, нет, оно обернулось...

Я не успел понять, что произошло дальше, как вдруг будильник зажужжал, призывая его выключить, что я и сделал.

Это был сон? Сейчас это сон? Что сон, а что реальность? Точно ли я дома, или меня ждет те ублюдки, что были в лесу? А кто я?

Из потока мыслей меня прервал отец, который, заглянул в мою комнату, а точно ли это мой отец? Ладно, даже если это сон, то все равно все началось по старой, день сурка и не более: Утренняя рутина, молчание и ложь между мной и отцом, школа, учителя, которые прикапываются к моему внешнему виду, уроки, Ярослав, хотя он помогает мне жить, его сестра Августа, которая решила пообщаться со мной, часы пыток, чтобы понять её речь, ссора с Марфой, впрочем это даже не удивительно, ей всегда всё не нравится.

Не помню, как день дошел то того, что вечером отец обвинял меня во всём. Благодаря Ярославу я улыбался, он хорошо, но придурошно шутит, но, видимо, моему отцу не понравилась моя улыбка, или что-то ещё? Не знаю.

– Ты виноват...– прозвучала фраза уже какой раз, сотый? Двести? Боже...Это словно молитва, которую матушка читала перед завтраком, обедом и ужином. Я был виноват во всём, в том, что мать заболела, хоть я и не понимал, чем она болеет. Виноват в том, что зарплата его задерживается, хоть я даже не в курсе кем он работает, главное одно ­– я виноват. Виноват. Виноват. Виноват. Виноват. Виноват. Виноват. Виноват. Виноват. Виноват.

ВИНОВАТ. ВИНОВАТ. ВИНОВАТ. ВИНОВАТ. ВИНОВАТ. ВИНОВАТ. ВИНОВАТ. ВИНОВАТ. ВИНОВАТ.

Я потерял чувство такта, я перестал чувствовать, как сжимал ложку, мое дыхание сперло, я еле дышал, мне снова показалось, что что-то душил меня. Мысли о моей виноватости во всем, засели глубоко. Я уже не слышал ни отца, ни меня самого, ни чувствовал ложку, ни стол, ни кожу, которую активно стал расчесывать. Очнулся только когда отец дал мне пощечину.

– Прийти в себя, придурошный. Ты му...– Я не слушал его. Уже знаю, что он скажет и что он даст. Мои глаза были сконцентрированы только на супе, невкусном пересоленном супе, мать все-таки готовила лучше. Я не смотрел, что делал мой отец, но точно знал. Он достает тот особенный ключ из кармана брюк, открывает тот самый ящик и дает мне те самые две круглые таблетки. Я не знаю, что это, но не смею спорить. Закидываюсь и делаю большой глоток воды. – Шизанутый. – последнее, что он сказал из своей тирады правды и оскорблений и ушел из кухни, забрав с собой полную тарелку супа, видимо для мамы. Может из-за сна, я попытался прислушаться к звукам из запретной комнаты, когда мыл за собой тарелку, но всё что я мог услышать слабый голос отца: «Евочка, поешь немного, смотри, как исхудала...Ты напоминаешь дранную кошку, это плохо, твои темные волосы уже не так прекрасны...» – в детстве мне казалось, что мать болеет раком. Хах, может так оно и было? В любом случае, я правда не знаю, чем она болеет и что с ней. Меня это волнует, но уже не так сильно, как в детстве.

Помню, как в детстве мне всегда было грустно, что за теми же Ярославом и Августой приходила мать, а я в 99% из садика и младших классов приходил сам домой, потому что отец был занят работой и помощью матери. А в единственные 1%, когда отец приходил за мной, не было объятий, слов любви или расспросы о, том, как я провёл свой день, просто приходил ко мне, забирал, даже шел не за ручку. Может, это из-за того, что он отец?

Не знаю, всё равно обидно было.

Мать вообще когда-то выходила из той комнаты?

Я не помню.

Но наверняка, не мог же я родиться в той комнате. Хотя... Фотографий с родильного дома не было, вообще моих детский фотографий дома не было. Может....

– Боже. О чем я думаю. – Я слабо проворчал, ставя тарелку в сушилку. Я долго намыливал её, что теперь руки мне не нравились. Точнее, это хорошо, что на них теперь нет микробов, но боже. Я чувствовал себя ужасно.

Мне не хотелось ничего. Ни пить, ни есть, ни отвечать на сообщения Ярослава. Я уверен, что это именно он мне пишет, в конце концов, столько сообщений за минуту никто не способен написать, кроме него. Не знаю, как он это делает.

Я достаю телефон и гляжу на его сообщение. Пишет, что не смог получить желаемого персонажа, ну...Я рад за него. Отвечать тошно и не хочется. Я убираю уведомление и ставлю телефон на «не беспокоить», после чего пробираюсь в свою комнату. Я надеялся, что увижу хоть маленький кусок из вечно закрытой двери, но, к моему разочарованию, отец уже закрывал её с полупустой тарелкой в другой руке. Он даже не глянул в мою сторону, ну и не надо.

Комната встретила меня с беспорядком и не заправленной постелью, честно говоря, до сих пор не понимаю зачем её заправлять. Моя голова сразу оказалась на подушке, я хотел дотянуться до телефона, но поздно понял, что он на кухне.

«Надо встать и сходить до него» – сразу подумал я, но не успел подняться, как закрыл глаза и позволил себе расслабиться.

Это было ошибкой.

Расслабиться? Какой бред. От чего? Я разве устаю? Делаю так много вещей, что надо расслабиться?

Я ничего не делаю. Я ленивый, неадекватный и....

И снова я в лесу. Черт. Ветер завывал, чуть ли не серенады, вороны каркали где-то вдали. Черт, что за блядство.

Я сразу огляделся, вокруг было темно, только причудливые деревья и одинокий высокий фонарный столб. Но хотя бы тех ублюдков нет, уже хорошо. Я тяжело вздохнул, решаясь идти вперед.

«Вперед и только вперед» – вроде так говорил мой любимый персонаж в детстве, но я не помню какой. Да и, плевать уже, какой. Будто это много что решает, хах. Звуки даже немного успокаивали, только холод бесил.

Отходя всё дальше от столба, я вглядывался в кромешную темноту, но кроме деревьев ничего не увидел. Ветер резко усилился, и я поправил капюшон толстовки. Холодно до ужаса. Неожиданно вороны замолчали, и я обернулся. Сзади меня не было больше столба, только большое старое дерево, которое...трещало, будто сейчас свалиться на меня. На всякий случай я стал отходить всё дальше, не желая даже думать, что дерево упадет на меня. Делаю снова шаг назад и резко слышу собачий лай?

Какие еще собаки нахуй. Пиздец, блять. Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь, с собакой лучше встретиться лицом к лицу. Но я сразу застываю от неожиданности.

Какой-то мальчик, лет семи, может и больше, играет весело с собакой. Деревья находились теперь где-то далеко, больше напоминала лужайку или маленькую полянку. Вполне себе нормальный мальчик, боже, неужели я наконец увижу нормальный сон?

Делаю несколько шагов к ним, с любопытством оглядывая его с далека, хочется точно убедиться, что он реален. Что он не станет теми ублюдками, но он выглядит вполне нормальным. Хочется убедиться, что собака тоже реальна и больше нет опасности, что всё наконец свободно. Что в моём сне это возможно.

– Собака красивая. – Я говорю тихо, мальчик сразу обернулся, улыбаясь.

– Да, Майкл такой.

Майкл? Как типично. Ну хотя бы не Дружок или Генка.

– Породистый?

– Да нет. – Радует, что он вообще разговаривает.

Я немного наблюдаю, как они бесятся. Собак не люблю, точнее боюсь их. Впрочем, сейчас я немного расслабился.

Может не стоит расслабляться?

Бредовая мысль. Это же мой сон.

Из мыслей меня вывело лаянье. Теперь я смотрел, как собака убегает всё дальше, а мальчик всё зовет его. Плохо, что собака не слушается хозяина.

«Майкл! Майкл!» Свист режет уши, но я все еще стою рядом с мальчиком, а собака скрывается в лесу, где-то за деревьями.

– Ну вот...убежала. – Его голос звучал поникшим. Я не успел ответить, как этот совсем юношеский голос стал совсем низким и скрипучим. – Тогда ты будешь Майклом. Пойдем домой.

Я вздрагиваю, оборачиваюсь и понимаю, что я был не прав. Передо мной был не мальчик, точнее, теперь не мальчик. Его глаза были темнее, чем ночное небо за ним и его волосы, его руки стали длиннее и худее раза в сто, а зубы и вовсе острыми. Я быстро понял, что он держал в руках поводок с ошейником и тянул свободную руку ко мне, бесспорно, чтобы удержать на месте и надеть ошейник. Блять, он ещё и с шипами? Да что у меня за чертовое воображение?

Мне не стоило много думать, я сразу пускаюсь в бег, стараюсь не оглядываться и следить в какие сугробы наступаю, там, где снег выглядит ходительными. Мне и не надо оборачиваться, я и так понимаю, что он, или оно, бежит за мной. Боже, будь это реальностью, физрук должен мне пять поставить, желательно, сразу в четверть.

Но я не спортсмен, а легкие у меня не на всё тело, я резко задыхаюсь и чувствую липкое дыхание и собачий лай. Блять, ЕЩЁ И СОБАКИ НАХУЙ.

Я резко просыпаюсь, потому что отец кинул телефон в лицо с простым: «Твой Ярик заебал звонить». Телефон жужжит, но не издает ни звука, я сонно таращусь на потолок, затем беру его в руки.

Но на звонок не отвечаю, голова слишком тяжелая, как и веки. Я снова закрываю глаза.

И снова оказываюсь там.

Не было ни мальчика, ни собаки, да и существ всё ещё нет. Только тьма, фонарный одинокий столб, снег и метель. А я в простой домашней одежде, состоящая из худи и домашних новогодних шорт с оленями, но холода теперь не чувствовал.

Снег хрустел под ногами, когда до моих ушей коснулись раскаты неба и гроза. Дождя не было. Всё сильнее становилось темнее, с каждым шагом мои ноги уходили в глубже в снег, а снежинки атаковали мои ресницы и глаза, но я упорно шел дальше, потому что, в отличие от прошлого сна, не чувствовал холода. Я остановился только около кладбище. Оно казалось не таким темным, по сравнению с окружающей обстановкой, даже почти светлым. Я толкнул хлипкую калитку и вошел на огражденную территорию, бездумно пробираясь сквозь памятники. Мои глаза оценивали все надгробие, руки были в кармане домашних шорт, когда я ступал по скользким и заснеженным тропам, прежде чем остановился у надгробия с изображенным ягнёнком на стеле. Я где-то слышал, что ягненок на надгробие – знак, что похоронен ребенок. Но...Почему рядом с ягненком мое имя?

Чернов Северин Мирославович

15.12.2007

-

13.12.2024

Да благословит тебя бог.

Сегодняшняя дата? Что за бред. Но почему-то я нагнулся, смахнул снег и пытался прочитать почти стертые буквы.

Не стоило заходить так глубоко в лес.

Я даже не был уверен, что правильно прочитал. Нагнулся еще сильнее, и да, я не ошибся. Там чётко написано, что мне не стоило заходить глубоко в лес.

– Бред. Я просто это всё выдумываю. Насмотрелся чертовых страшилок.

Я сразу стал браниться, отталкиваясь от могилы и оборачиваясь, чтобы уйти, как услышал плач. Когда плачут на кладбище – это нормально. Но не тогда, когда это у меня во сне.

Мои сны всегда не имели хороших концов. Но они абсолютно ничему меня не научили. Может бог специально сделал меня настолько тупым?

Я сразу оборачиваюсь и застываю, видя худого темноволосого мальчика, который прижимал колени к своей груди, хватаясь за окровавленный глаз.

Чёрт. Я смог отчетливо понять, что это я.

Я.

Я отчетливо видел, как с раны стекала кровь. Хотел подойти ближе, может утешить самого себя, но мальчик сразу поднял на себя свои серые глаза и испуганно попятился, произнося: "Не надо, папа, пожалуйста".

Я сглатываю. Не хочу это видеть, поэтому поворачиваюсь к выходу и... Это существо прямо передо мной, с длинными звериными конечностями, вытянутой мордой и улыбкой с уха до уха, смотрит на меня своими бездушными глазами, когда сзади мальчик повторяет одно и то же.

Пожалуйста, папа, не надо. Прошу тебя.

Сон сегодня не тот, который желал я, но...Чёрт, все мои сны не такие, как я хочу. Этот особенно.

Я делаю шаг назад и падаю на плиту и, сам того не осознавая, сжался к стеле, будто смогу поместиться туда и стать рисунком.

Всё что наполняло мои уши: гроза, раскаты неба, плач, мое тяжелое дыхание, шелест листьев и его дыхание. Тяжелое, скрипучее и явно недоброжелательное.

Почему мой мозг не может дать мне успокоиться, а мучает меня этими кошмарами? Я готов начать веровать в бога, да хоть в сатану, если мне это поможет избавиться от этих снов. Я закрываю глаза, чувствуя его гиблое дыхание, хочется не дышать. Но вот. Теперь всё тихо. Я открываю глаза и оказываюсь в другом месте, точнее на том же до жути привычном.

Одиночный столб и лес вокруг. Я быстро оглядываюсь, но все еще то же начальное место и никого. Всё ещё хорошо, что никого нет, так почему-то легче дышать. Не знаю почему, но меня это не волнует. Я снова направляюсь, надеясь, по той же дороге. Снег хрустел, а ветер становился всё сильнее и сильнее, будто он намекал мне не идти туда. Но разве меня это волнует?

Присматриваясь к снегу и ногам, я заметил, что во-первых: на мне нет обуви, во-вторых: я всё-таки иду по той же дороги, потому что остались следы. Это меня обрадовало, ненадолго, как только мой мозг напомнил мне, что я там увидел – радость как с руки снесло.

Я шёл не долго, но вскоре оказался не у кладбища, а просто на пустом месте, украшенное лишь одной высокой сосной. Хмурясь, я пытался понять почему, строить логические цепочки, но в итоге лишь был прерван будильником на телефоне.

«Математика» – я сразу вспомнил. Я вечно забываю, что у меня дополнительные по математике, порой, забываю, что математика вообще существует, хотя, как и все, сдаю её. Я чувствую себя так, будто я самый тяжелый человек на земле и еле как сажусь на край кровати, протирая сонные и тяжелые глаза. Я не чувствую себя всыпавшим, скорее чувствую себя так, будто не спал неделю.

В подъезде пахло сигаретами и алкашкой, единственное, что пахло приятно была тетей Устиньей, я с ней быстро здороваюсь, натягиваю капюшон плотнее и мигом спускаюсь с лестницы.

Четвертый этаж, третий, второй,

"Сева".

первый. Иду к входной двери, как вдруг открывается самая первая квартирная дверь.

"Сева.", "Сева", "Сева", "Сева".

Я никогда не знал, кто там живет, по слухам от тети Марии с тринадцатой квартире в двенадцатой живет парочка наркоманов. Если быть точнее: круглая прошлая отличница, идущая на красный аттестат, влюбилась в плохиша-наркошу, вот и сама подсела не только на мефедрон и метамфетамин, но и на дрянь по хуже, по словам Марии. Я не спец в наркотиках, знаю, что метамфетамин вызывает жуткое привыкание, а про мефедрон знаю из песни.

"Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева"

Я пару минут стою, думаю уже самому закрыть чужую дверь и поспешить дальше. Правда, стоило мне сделать шаг, как меня тут же схватили длинные черные конечности и утянули в чужую квартиру, я не успел даже пискнуть.

Было темно, мое зрение долго привыкало к темноте. Я увидел только обшарпанные стены, липкие грязный пол, что даже видно в темноте, а в нос сразу же ударил трупный и едкий запах, что я чуть не заслезился.

Мне было страшно что-либо трогать тут, мало ли чем заражусь. А сколько микробов? Как подумалось, сразу передернулось. Мои глаза еле как нашли переключатель света и я, натянув рукав куртки, чтобы не касаться голой кожей, щелкнул по нему. Всё оказалось хуже, чем я ожидал. Мне захотелось блевануть прямо на свои новые кеды.

"Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева"

Я тяжело вдохнул и уставился на икону около неработающих старых советских часов. Видимо, Богородица, хотя кого обманываю? Я не знаю святых лик, а в церкви бывал лишь в детстве и то меня стошнило.

Вспомнив это, я моргнул и мне стало казаться, что она смотрит на меня. Богородица прямо на меня, понимающими темными глубокими глазами, она будто знает абсолютно всё: всю мою ложь между отцом, первую сигарету за школой, первый раз и последний, когда я, наплевав на честь, избил какого-то парня до непонятного сгустка крови. Она держала младенца с короной, не знаю кто он, но мне и не хотелось. Он поднимал руку в предупреждающим жесте, он тоже всё знал. Я не верю ни в Бога, ни в Святых, ни в чудеса, хотя с моими снами, мне стоило стать верующим, но иконе всё равно. Абсолютно всё равно. Она наклоняется вперед от стены, она дышит. Цветы вокруг нее — розы, пионы, еще что-то, чему я не могу дать названия, — скручиваются на краю моего поля зрения, расцветая и увядая одновременно. Ангелы над ней ухмыляются, словно они участвуют в какой-то небесной шутке, которую я никогда не пойму.

Я потираю глаза, может это от голода? А может эта проклятая квартира давит на меня. Пятна на потолке теперь похожи на ореолы. Деревянный пол скрипит, как будто под ним что-то движется. И все же, несмотря на все бурлящие, обжигающие, шепчущие мысли в моей голове, она остается неподвижной. Просто наблюдает. Просто ждет.

"Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева", "Сева.", "Сева", "Сева", "Сева"

Я понял. Понял кто это произносит.

Стремно. Очень стремно. Её губы почти не шевелятся, но я отчетливо слышу, как она раз за разом произносит мое имя и начинает ухмыляться, как ангелы над ней. Я поспешно отворачиваюсь, в глазах плывет и я снова вижу её изображение. Куда бы я не посмотрел – везде она, эти причудливые цветы, ангелы и младенец. Я снова усердно тру глаза. Вроде всё прошло.

Неожиданно я почувствовал касание к своему плечу.

«Севочка, все хорошо?»

Я резко оборачиваюсь, в глазах снова ореолы, но я отчетливо вижу тетю Марию

«Да, Мария Васильевна.» Мой голос был хрип, я глубоко вздохнул, снова отворачиваясь.

Я быстро отвечаю, что опоздаю к репетитору и тетя Мария, хоть и с опаской, но отпускает меня. Она явно поднимется к моей квартире, чтобы рассказать отцу. Все жильцы этого подъезда, да и дома, обожают это. Им лишь бы поговорить обо мне и как я себя веду, о том, как ярко одевается Ярослав и красит ногти, о том, как Августа не может разговаривать – обо всём, лишь бы переломить кому-то косточки и убедиться, что они живут лучше подростков и каких-то семей. Бесит.

Уже на выходе из подъезда, я оглянулся на лестничный проем. Двенадцатая закрыта, Марии Васильевны нет, а тот вечно бухой дядька из тринадцатой снова орал на свою жену, и их годовалая дочь плакала. Ужас. И где я живу вообще?