fear
лалиса берется за весла своими худыми-худыми руками, но совсем не выглядит смешно. вообще очень быстро все делает: загружает вещи, спускает лодку на воду, помогает чеён устроиться, уверенная в каждом движении. словно сама зарабатывает на жизнь рыбной ловлей и в море уходит на каждом рассвете.
чеён говорит: я сто лет не плавала на лодке.
потому что паром не считается. паром - другое дело, там вокруг тебя еще десятки людей, чуть не целая еще одна деревня, под ногами, в трюмах, коробки с грузами, иногда даже транспорт. большая часть ответственности - на шумной массивной машине. и стоять на палубе здорово, совсем как на твердой земле.
лодка же никого не дурачит. лодка - щепка в море. и у человека нет ничего, кроме пары своих рук и весел. днище ходит ходуном, а темная вода бьется о бортики, напоминая людям, что они - всего лишь люди.
минутная неприятная нервозность уходит, стоит только лалисе начать грести в полную силу. а гребет здорово - чеён только и остается что вцепиться хорошенько в тонкую пластину сидения и смотреть по сторонам. деревушка все удаляется, а скоро и вовсе изчезает из виду. обогнув остров, лалиса круто заворачивает к берегу, но чеён кажется, что все равно немного не там, где они были в тот раз: склон пологий, а берег не слишком зарос травой.
лалиса копается под сиденьем в поисках веревки, объясняя попутно:
- лодку здесь оставим. дальше пришвартоваться негде, так что придется немного пройтись. ничего же?
- ничего, конечно. с тобой-то точно не заблудимся.
лалиса улыбается.
- еще бы, - говорит, набрасывая веревочную петлю на торчащий прямо из земли железный прут. - этот остров никто лучше меня не знает.
чеён думает: хвастунишка. и улыбается в ответ, когда лалиса помогает ей выбраться из лодки.
они поднимаются вверх по влажному песку, притоптанной траве и сломанным веткам, пока не выбираются на ровный берег. под ногами - еле заметная тропа, уже через пару десятков метров бесследно исчезающая в высокой траве. лалиса за руку ведет чеён глубже в лес, туда, где темнее, холоднее, где кроны высоких деревьев настолько густы, что почти не пропускают солнечные лучи.
большая спортивная сумка при ходьбе неприятно бьет по бедру - чеён то и дело приходится останавливаться на месте, чтобы поправить ремень на плече. с собой у нее сладкий чай, сэндвичи в небольшом пищевом контейнере. хлеб нарезан почти механически ровно - хоть где-то придется похвастаться навыком, приобретенным за два года работы в закусочной. с собой у чеён пара историй, которые она без остатка готова отдать лалисе. про терракотовые берега, про переезд с крохотного острова на остров столь огромный, что по праву зовется материком. чеён расскажет лалисе, как боится рутины: до нервной дрожи в руках, до головных болей, до потери сна. а потом спросит осторожно: а чего боишься ты?
ты чего-нибудь боишься?
через пару темных поворотов выходят к как будто знакомым зарослям неизвестных чеён колючих кустарников. лалиса резко берет влево; говорит: не отставай. говорит: держи меня за руку.
чеён думает, вот был бы у них интернет сейчас. мобильные с работающей связью. не боялись бы тогда, наверное, растерять друг друга в буреломах, не было бы повода лишний раз переплести пальцы. и на красоту и зелень вокруг большую часть времени смотрели бы через объективы камер, а глаза бы тогда и не запомнили, какое оно все на самом деле, а не пропущенное через цветокоррекцию и несколько фильтров.
наконец выходят к обрыву лалисы. чеён цепляется взглядом за темное море в трещине между кронами и травой. глубокое, шумное, словно бы живое - как бездна, которая сама тебя затянет вниз. лалиса принимается раскладывать вещи, а чеён не выдерживает и подходит ближе - ноги едва не сами идут. прямо на краю обрыва вид открывается абсолютный и сюрреалистический - по смешению цвета, по своей масштабности: беспредельный купол неба с кружком белого солнца, большая вода - лишь частичка мирового океана, волны накатывают одна за другой, бьются о склон и снова отступают обратно в море, частями теряясь в зарослях травы у берега. тонкие стебли, проткнув водную гладь, как нежное полотно, растут длинные-длинные, а потом сгибаются в петли под собственной тяжестью и напоминают щупальца чудовищ из японских хоррор-комиксов. чеён всматривается в просветы между травинками.
чеён думает: белая балка. думает: кому только пришло в голову выбрасывать в море строительный мусор.
а потом видит пальцы.
багровые пятна на месте вырванных ногтей.
посиневшую кожу.
отросшие волосы, с которыми играет течение волн: вверх, вниз, вверх, вниз, и так до дурной бесконечности.
погребенная под неизвестно откуда налетевшей волной ледяного жара, с подкосившимися враз коленями, чеён понимает, что это.
его лицо обезображено, смято, изуродовано, но чеён все равно узнает. не может не узнать.
к горлу откуда-то из живота вместе с тошнотой подкатывает колючий нервный ком. все тело - обнаженный нерв, и чеён вскрикивает, дрожа каждой клеточкой. не коротко, слогом, не зовя мать, не зовя бога, а в едином спазме выдавливая из пересохшего горла:
- лалиса!
лалиса отзывается на крик, не отрываясь от сумки с вещами, ее голос искрится смешинками: какого жука ты испугалась на этот раз? сейчас я тебя спасу.
где-то сзади шуршат по траве шаги: на каждый лалисы - вперед, ноги чеён сами собой дважды волочат ее назад, пока их тела не сталкиваются, как две хрустальные чаши, и чеён не чувствует, что все ее существо сужается до дрожи, звона и тошноты.
- посмотри, - осипше говорит непослушный рот чеён.
- в траве у берега, - говорят ее онемевшие губы.
из лалисы вдруг уходит все веселье, как вода сквозь ладони, сложенные ковшом. лалиса огибает чеён, придерживая за плечи, и неторопливо идет к берегу. чеён смотрит за каждым движением ее тела, как смотрела бы фильм в старом, плохом кинотеатре. замедление по всем параметрам, мутная картинка, тремор, тремор, тремор.
лалиса не кричит, как чеён, не ругается, не говорит тихое: боже мой. а просто застывает на месте, вдруг поджав плечи.
чеён хочет спросить: ты видишь? но в горле пересыхает до боли при каждом отрывистом вдохе. и чеён молчит, себя не помня и не зная, все силы пытаясь потратить на то, чтобы восстановить дыхание, пока лалиса не поворачивается на пятках, не показывает свое белое лицо и широко распахнутые, огромные глаза.
чеён облизывает губы, сглатывает слюну, которой нет. говорит:
- мы должны позвать кого-нибудь. что же это, что же это, боже мой.
боже мой, боже мой, боже мой.
руки сами собой тянутся запереть непослушный рот.
лалиса смотрит бесцветно. тоже облизывает губы, будто отзеркаливая движение.
- побежали, позовем - и не двигается с места.
чеён мнется несколько секунд, а потом сама подходит к лалисе по земле, нетвердой, как сама соленая, темная гладь; силясь не смотреть вниз. потому что одной - страшно, потому что расстояние между ними из десяти шагов растягивается до целой бесконечности, и чеён в лесной чаще оказывается как в ее исходной точке.
лалиса удерживает ее за предплечья ладонями.
(господи, какие же они холодные.)
- его не унесет в море, пока мы поплывем в деревню?
ладони до боли вжимаются в лицо, в сухой рот, но лалиса все равно как-то разбирает. после тяжелой для восприятия паузы отвечает - негромко, спокойно, никак.
- я сейчас о том же думаю, чеён.
чеён крепко обнимает лалису за бока, прижимается, как только может - вроде бы и спряталась, и выглядывает тогда из-за ее плеча, взглядом от горизонта заставляет себя медленно-медленно спуститься вниз, и. не может, не может, не может, не ощутив кома в горле, не испытав приступа тошноты.
они с этим справятся, думает чеён. нужно просто взять себя в руки. сделать из головы вакуум, чистый лист. сказать себе: я ничего не чувствую.
лалисе чеён говорит:
- тогда давай так, - слова, каждый звук, каждый вдох, даются через раз, не даются в упор, - кто-то сплавает в деревню, а кто-то останется с... с ним.
- ты не умеешь грести.
- я не умею грести.
лалиса снова коротко облизывает губы. внимательно смотрит в глаза чеён и обхватывает ее лицо ладонями-ледышками - чтобы и она смотрела в ответ.
- я очень быстро, слышишь? самое большее - полчаса. а ты... ты не бойся, тут нечего бояться, правда. я скоро вернусь.
и оставляет, лишив опоры. и бежит по траве, легкая, невесомая, неслышная. исчезает в темной глотке леса, и словно и не было. а чеён на негнущихся ногах приближается к обрыву. опускается на четвереньки, чтобы крепче держаться за землю - голова идет кругом, вся вселенная вокруг ходит ходуном, плывет каруселью. чеён нужно удержать, отвоевать у моря то, до чего она физически не может дотянуться. тут нечего бояться, нечего, нечего, нечего. в колени и раскрытые ладони впивается густая трава. а чеён думает: как возможно человеку побороть животный страх перед зрелищем убитого, разрушенного, однородного. и как лалисе удалось побороть свой, не испугаться при виде бордовых цветов увечий, серой мертвой кожи - не испугалась ведь. была сбита с толку? была ошарашена, но не испугалась, как чеён, как трусишка чеён. для лалисы чеён будет лучше, будет храбрее, заставит себя внимательно смотреть вниз, даже если придется ободрать все ногти, цепляясь за землю.
Яндекс.Директ
к горлу снова подкатывает тошнота.
лалиса и правда оборачивается в полчаса. людей слышно сильно издали: несколько моторных лодок, топот ног, разговоры на повышенных тонах. странная, страшная процессия выбегает из зеленого сумрака: лалиса впереди всех на добрых десять шагов, дальше - председатель совета деревни, уже за ним - фельдшер, все трое местных полицейских, еще несколько шапочно знакомых чеён человек с носилками на четыре руки. а потом все они мчатся мимо прикованной к земле чеён вниз по крутому склону, бегом, бегом, бегом и не боясь упасть прямиком в воду. только лалиса остается с чеён - опускается на колени рядом, поднимает поочередно одну руку, потом вторую, удерживает, тянет вверх. они стоят вдвоем, найдя опору друг в друге, едва не сросшись телами; смотрят, как внизу копошатся люди, как внизу живое взаимодействует с мертвым, сливаясь в причудливую амальгаму.
чеён и лалиса молчат все это время, да и, кажется, до конца дня тоже - не обмениваются ни единой мыслью ни сидя вплотную в лодке председателя, ни наблюдая позже с пирса, как содержимое лодки, накрытой брезентом, несут вверх по склону; ни подвергаясь бомбардировке всевозможными вопросами. как, когда, почему. почему.
чеён ничего не знает, чеён ничего не помнит. чеён ничего не слышит и не видит весь остаток того дня, и только думает про себя, что никогда никому не расскажет, как полчаса провела один на один с мертвым телом.
-
хоронить решают на большой земле.
председатель совета деревни закрывается у себя и долго накручивает на палец черный жгут телефонного провода, а на следующий день паром, не заставленный привычно ящиками и коробками, привозит двоих, всего двоих.
капитан покидает свою рубку, чтобы проводить их. лично опускает трап.
на остров ступают два пришельца с большой земли - тучная мать и отец с мокрыми глазами. люди выстраиваются у пирса, чтобы их встретить, почти вся сотня в едином спонтанном порыве. и лалиса рядом, она держит чеён за руку. она смотрит на паром стеклянными глазами.
люди вокруг гудят, как гудит море, когда нырнешь прямиком на глубину, оказавшись отрезанным от вселенной массивной толщей воды. председатель, фельдшар, еще какие-то люди из совета по управлению что-то говорят, а их руки не находят себе места: крутят пуговицы на пиджаках, заключают друг друга в замок переплетенных пальцев, прячутся в карманах. берег усыпан рыбаками в мятых, пропахших пылью черных костюмах - непривычные к такой одежде, они переминаются с ноги на ногу и то и дело оглядываются на по велению правил траурной процессии ставшие вмиг незнакомыми лица.
где-то высоко кричит чайка - как последняя трещина в плотине перед прорывом: громкий, с судорожного выдоха, начинается плач.
чеён уходит, чтобы не смотреть, как грузят тело - белое, как бумага, избитое, переломанное, скрытое серой ветошью - мешком. чеён помнит, как оно выглядело, омертвевше-бледное, в яркой и новой весенней траве. теперь, наверное, всегда будет помнить, словно оно оказалось высечено, вытатуировано на сетчатке ее глаза.
тихо, без всхлипов, плачут родители сынхёна; с ними плачет деревня, с ними плачет весь остров, но в сумерках этого не видно. в сумерках все они становятся ничем большим, чем расплывчатые темные пятна.
а остров, он. остров замер и стоит, задержав дыхание в течении реки времени. но небеса не рухнули, паромы продолжают приходить по выверенному десятилетиями расписанию. все так же точно в каждое воскресенье осуществляется выгруз товаров в магазинчик, коробки таскают давно знакомые лица, никаких следов, ничего.
в деревне ничего не меняется. она, как всегда, исполински неподвижна. разве что облачается в черный и становится еще тише на пару дней. эти пару дней чеен проводит в полудреме; эти пару дней чеён снится то свинцовая, бездонная синева, то белое тело в просветах между высокой травой у низкого берега.
и на этом все.