V
«09.04.2020: Число умерших непосредственно от синдрома Клейне-Левина или в связи со связанными с ним причинами превысило сто тысяч человек во всём мире.»
Несмотря на любовь, проверенную четырьмя годами, спустя ещё неделю присутствие Ильи в моём пространстве 24/7 начинало вызывать смешанные чувства. Если ещё несколько дней назад я ощущала себя принцессой, с которой носятся как с самым ценным на свете сокровищем, то прямо сейчас происходящее напоминало домашний арест под круглосуточным присмотром. Порой Илья напоминал ожившую камеру слежения, которая оказывалась рядом всякий раз, когда мне хотелось немного личного пространства.
– Что делаешь? – спросил он, плюхаясь на подушку рядом и бесцеремонно косясь на экран моего телефона.
– Кате пишу, – я отложила телефон и встала с кровати. – Она почти не заходит в сеть, пишет общие фразы, а телефон не берёт. Надо бы к ней съездить.
– Съездим обязательно, – Илья обворожительно улыбнулся.
Я улыбнулась в ответ, стараясь не выдать раздражения. И без того смазанные эмоции уже давно сложились в единый, чётко функционирующий алгоритм: сначала я немного злюсь на него, потом немного на себя за то, что злюсь на него, а потом мне становится немного страшно. Ну а в конце я недоумеваю, почему всего этого так «немного», словно для галочки. Мозг потихоньку превращался в назойливого персонального менеджера, изо дня в день напоминавшего, что надо сделать: «Эй, Леся, вот здесь нам нужно рассердиться. Много не надо, просто чтобы было. Вот так. Тут удивись. Тут скажи спасибо за завтрак в постель. Улыбайся. Надо быть благодарной». И я слушалась его в покорном ожидании непонятно чего. Нового приступа затяжного сна? Выздоровления?
Илья самым активным образом исполнял роль второго менеджера, постоянно пытаясь меня растормошить и не давать погружаться в болото апатии. Но это больше напоминало попытки вытянуть из меня хоть какое-нибудь захудалое желаньице. Чем больше проходило времени, тем отчётливее в нём просвечивало отсутствие некоего секретного и суперважного компонента, которому всё никак не получалось дать название. По ночам я вспоминала, было ли когда-нибудь как-то иначе, но в итоге проваливалась в сон без сновидений, словно меня блокировало. Очередная побочка болезни – закрываешь глаза ночью и открываешь утром, безо всяческих ночных приключений. Новая реальность.
В знак окончания диалога я открыла «ТикТок». Иногда мысли так выматывали, что я залипала там часами, но когда-то неизменно поднимавшая настроение лента рекомендаций больше не смешила, а пробуждала холодный, чисто научный интерес. Я представляла себя орнитологом, наблюдающим за пёстрыми птицами, а телефон был биноклем. Зачем человек это снял? Это считается смешным? Почему? Это просто сочетания слов и кадров. Но ведь раньше было смешно, что изменилось? Ну да, зато снято красиво. А что вообще такое «красиво»?..
– Что хочешь на завтрак? – участливо спросил Илья.
– Блинов, – ответила я первое, что пришло на ум. Кажется, совсем не важно, чего именно я желаю. Важен сам факт желания.
Он поцеловал меня в щёку и без возражений отправился на кухню. Я с трудом встала с кровати и доковыляла до ванной, чтобы привести себя в порядок хотя бы снаружи.
Интересно, я всегда не могла толком разглядеть своё отражение в зеркале? С самого пробуждения в больнице стоило сосредоточиться на собственных глазах, как они расплывались, и картинка вновь становилась чёткой только на периферии зрения. Видимо, очередная побочка – счёт им был давно потерян. Я побрызгала на лицо водой и решила, что на этом заботы о себе хватит.
Илья не слишком ловко орудовал у плиты, и я попыталась вспомнить, когда в последний раз видела его за жаркой блинов да и вообще чего бы то ни было. Наверное, когда-то он всё же готовил. Ну хотя бы пару раз. Сейчас он вёл себя как редкий, но желанный гость, который приезжает на несколько дней, и это время превращается в один сплошной праздник, когда можно забыть про привычный ход дел. Я не могла вспомнить, чтобы мы расставались хотя бы на полчаса. Он будто решил наверстать всё то время, что провёл не со мной, а может – стать таким, как мне нравится.
Скрежет тормозов пронзил пустоту в моей голове так внезапно, что я пошатнулась и схватилась за стену прежде, чем поняла, что это просто звуковое сопровождение к одной мысли, которая меняла многое, если не всё.
Илья у плиты – это не та картина, которую я видела, но та, которую всегда рисовала в своём воображении. Эти «рисунки» неизменно отправлялись в стол, потому что я боялась их показывать, боялась хотеть чего-то большего, чем проживание на одних квадратных метрах, и без того представлявшееся невероятным подарком, учитывая круглосуточную занятость Ильи. Вдруг это воспримется как претензия? Вдруг он подумает, что я недовольна тем максимумом, что он из себя выжимает, стараясь уделять мне время? Всё ведь хорошо, особенно в последнее время. Мы стали чаще выбираться, даже запланировали совместный отпуск. Который сорвался... Ох чёрт, нет, не в этой реальности. Точнее, он сорвался в нереальности...
Стены качнулись, и я часто-часто заморгала, чтобы удержаться наяву. Вспыхнувшее в памяти видение об отменившейся поездке в Берлин вдруг заиграло новыми красками. Как же я плакала, будто в последний раз. Дело ведь было совсем не в факте поездки за рубеж.
Всё хорошо. Я здесь. Я сейчас. Отпуск в силе, всё готово, осталось сесть в самолёт через несколько дней.
Или не несколько дней? Или вообще не дней? Сколько прошло времени?
Время всё ещё функционирует?
Стены и пол поплыли вниз, будто краска по холсту.
Я попыталась отогнать прочь любые мысли и сосредоточиться на окружающей обстановке, как учил Илья. Бежевые обои в золотистую полоску, белые выключатели, тёмно-коричневый пол. Так, а теперь звуки. Запахи. Я усердно перечисляла всё, что видела перед собой и ощущала, и через пару минут почувствовала, что заземляюсь. Пространство перестало плыть, а на смену странным мыслям пришли вполне нормальные – об эпидемии загадочного расстройства, отсутствии лекарства и бессилии стимулирующих препаратов и кофеина. Долго ли так сможет продолжаться? Сколько ещё продержится мир прежде, чем окончательно опустеть и перейти в режим онлайн?
Что-то не так. Как ни заглушай. Что-то, мать его, не так.
– Слушай, а тебе работать вообще больше не надо? – спросила я, стараясь вложить в вопрос всю свою непринуждённость.
– Нет, – бодро отозвался Илья, не очень умело переворачивая очередной блин. – Я же взял отпуск. А что?
– Просто мы так давно не проводили вместе время... Столько времени. Ну ты понимаешь.
– Ну да, – согласился он, выкладывая не очень ровные, но сделанные с явным старанием блины на тарелку. – Непривычно, должно быть.
– Ага.
– Меня слишком много, да?
– Нет, – нагло соврала я и глазом не моргнув.
– Я рад. Чем займёмся сегодня?
Вот оно. Снова. Я поймала одно из неправильных ощущений, которые всё это время успешно мимикрировали под фоновый шум. Илья ничего не предлагает, но с готовностью соглашается на всё то немногое, что худо-бедно приходит в голову мне. Он разговаривает фразами, которых мне всегда не хватало. Ведёт себя так, как я хочу. Он такой, каким я хочу его видеть, но не такой, какой он есть. Каким я его помню...
Чем больше я об этом думаю, тем резче проявляется разница в мимике, интонациях, жестах. Как невидимые чернила. От апатии не осталось и следа, а мозг разгонялся с пугающей, но манящей скоростью.
– Что ж, раз за сценарии нашего досуга теперь отвечаю я... – я облокотилась об стол, положила подбородок на скрещенные пальцы и посмотрела в его глаза, пытаясь найти там подтверждение своих мыслей. – Ешь и иди в душ. Есть у меня одна идея.
– Отлично, – он улыбнулся, положил сковородку в раковину и принялся уничтожать завтрак. Я наблюдала за ним, жуя безвкусные блины, и очень надеялась, что кем бы он ни был, мыслей он читать не умеет.
Если ещё пару дней назад «полуденный ужас» вызывал у меня тревогу, то сейчас я радовалась каждой секунде, что ощущаю его. Пока он есть, я помню, что что-то не так. Если он исчезнет, я навсегда останусь тут. Правда, не знаю, где именно.
Я почти бежала мимо терявших цвет домов, а дорога казалась уходящей под ноги кинолентой. Куда – ни малейшего представления. Куда-нибудь, где станет понятнее. Интересно, а на бегу тоже засыпают? Будет очень больно падать. Я перешла на шаг и с удивлением отметила, что ни капельки не запыхалась, хотя никогда не отличалась выносливостью. Сердце забилось чуть чаще, вот и всё.
То ли от яркого солнца, то ли от разыгравшейся фантазии окна домов казались чёрными. Сколько я ни вглядывалась, разглядеть подъезды или комнаты не удавалось – густая чернота, таившаяся за едва поблескивавшими стёклами, впитывала весь свет, который только могла уловить. Дверцы подвалов, обычно закрытые на замок, сейчас тоже призывно манили распахнутыми провалами чистой тьмы. Тени от деревьев переплетались с проводами и трубами в огромную запутанную сеть, накрывшую всё, куда дотягивался взгляд. Во имя сохранения остатков душевного покоя надо было срочно убираться куда-нибудь поближе к открытому пространству. Интересно, Илья уже заметил, что меня нет?
На центральной улице стало спокойнее, несмотря на непривычную пустоту. Ни одного человека. Вообще. Разве так бывает?
В новой реальности, по которой ударила эпидемия – да.
Внимание, вопрос: какая именно эпидемия ударила и по какой из реальностей?
Внезапно прямо над головой раздался шелест вперемешку со скрипом, заставивший меня подскочить на месте, пробежать метров пять и остановиться, непечатно ругаясь вслух. Это просто рекламный щит с меняющейся картинкой, призматрон или как их там. А я уж подумала...
«Ты всё ещё спишь.»
В этот момент мне захотелось то ли расхохотаться, то ли расплакаться прямо посреди дороги. Плохо понимая, что именно я делаю, я села прямо на тротуаре и задрала голову. Через несколько секунд произошло то, чего я ждала: пластины снова зашуршали, перевернулись и сложились в слово «ПРОСНИСЬ».
По идее, в таких щитах предусмотрено три картинки, но третью я ждать не стала. Я легла на асфальт и закрыла глаза, впитывая в себя город. Колючая поверхность зашевелилась, словно морской песок, который тянется за уходящей волной. Интересно, меня снова перекинет в ту версию мира, где царствует вирус, или на этот раз повезёт чуть больше?
Я засыпаю или просыпаюсь?
Из полудрёмы меня вырвал гудок автомобиля, на бешеной скорости промчавшегося по пустой дороге. Я рванулась вверх и увидела, что всё так же сижу посреди пустынной улицы. А на щите красовалось третье сообщение: «Вернись домой».
– Куда? – тихо спросила я неизвестно кого.
Вдалеке зазвучала какая-то полузнакомая музыка. Я встала, отряхнулась и за неимением других ориентиров побрела в сторону её источника, иногда касаясь фонарных столбов и стен, чтобы убедиться в их реальности. Музыка звучала приглушённо, будто из-под толщи воды, то ускоряясь, то замедляясь, то прерываясь шипением и треском.
«Сколько времени прошло с тех пор, как ты проснулась?» – поинтересовался очередной рекламный щит на пути.
Мысли заметались в панике. Не помню, сколько времени бегаю от этого вопроса – как и не помню, сколько дней прошло с тех пор, как открыла глаза в залитой солнечным светом палате с белыми стенами. Есть версия, что мозг во сне существует вне времени и создаёт его искусственно, как ему хочется. Нарезает события, сортирует их как вздумается. Именно таким калейдоскопом и стали последние дни: они просто всплывали в памяти, не поддаваясь расположению на одной хронологической прямой.
«С чего началось твоё утро?»
С Ильи. С блинов. Со страшных догадок.
«Какой у блинов был вкус?»
Эта маленькая деталь заставила меня резко остановиться и задуматься изо всех сил, выжимая все мощности из угасавшей способности вспоминать.
Вот один из тех недостающих компонентов. Вот же он. Самый что ни на есть настоящий баг реальности.
Никакого у тех блинов не было вкуса. Как и у всей той еды, которую я ела, а ещё у кофе и чая. У них даже температуры не было.
«А что насчёт вчерашнего утра? Ты можешь линейно восстановить свой день?»
Я словно увязла в асфальте по щиколотки, всё ещё прислушиваясь к музыке, чтобы не потерять её, и одновременно прошаривая все уголки памяти. Оттуда получалось извлекать только обрывки, не привязанные ни к цифрам на часах, ни ко дню в календаре. Земля под ногами уже вовсю жила своей жизнью, и приходилось следить за равновесием. Я посмотрела вниз и увидела полотно мельтешащего белого шума. Тротуар и дорога до линии горизонта превратились в огромный вытянутый экран ненастроенного телевизора. Провода трещали от электричества, а фонари вспыхивали ярко-голубым светом и гасли, как будто по ним передавали сообщение азбукой Морзе.
Больше всего на свете мне хотелось убежать обратно домой, чтобы не видеть все эти не по делу умные рекламные щиты и оживший город, не стоять на грани между реальностью и сном и не знать, на какой именно стороне. Но пути назад не было. То, что я узнала и ощутила, нельзя было засунуть обратно в коробку и запихнуть на чердак пылиться дальше. Поэтому я продолжала идти на музыку и невольно отвечать на вопросы, которые подбрасывал город.
«Когда ты в последний раз испытывала сильные эмоции?»
Час от часу не легче. Я задумалась помимо своей воли, потому что знала: каждый ответ – это ключ к двери, в которую мне очень надо. Чем больше я соберу, тем скорее пройду.
Эмоции... Я замешкалась и чуть не упала в жужжащий под ногами шум. От постоянного мельтешения начинала кружиться голова, а музыка была всё так же далеко. События отматывались назад неохотно и не по порядку, и ни в одном из них не получалось найти что-то же настолько сильное, как в тот день, когда мои билеты на самолёт превратились в бесполезный набор букв и цифр.
Но ведь это было во сне?
Или...
Перед глазами всплыл лист, разделённый на две части – мы с Ильёй начертили эту табличку тогда, в парке. В графе «явь» значилась эпидемия сонной болезни, наша будущая поездка, моё неудачное выпадение из реальности в сон за рулём год назад, ещё одно – недавно... В «сон» мы записали ковид, отмену рейса, прогулку по Китай-городу с Катей, морок во дворах, недоразумение с походом на работу и ещё множество больших и маленьких вещей, до которых удалось дотянуться ослабевшей памятью. Несмотря на то, что я не понимала, что происходит, это разделение интуитивно казалось мне ужасно неправильным и противоречащим действительности, но доверять себе я не решалась. Как доверять человеку, которого кидает между двумя состояниями существования, даже если этот человек – ты сам?
Был Илья. Разумный и всегда знающий правильные ответы. Я могла положиться на него даже когда мир сходил с ума.
Были новости, подтверждающие, что люди по всему миру действительно засыпают.
Был мой случай, доказавший, что за мной нужен глаз да глаз.
«Когда ты в последний раз была одна?» – спросил щит на другой стороне дороги.
Я зажмурилась. Не помню. Не знаю. Сейчас. Разве что сейчас, когда сбежала. Почти в каждом воспоминании, помеченном как «явь», фигурировал Илья. Всё остальное, что было не про него, будто сгребли ковшом трактора и вывалили в кучу на задворках сознания, прилепив ярлык «сон». Стоило в самом начале остаться без него на пару часов, как декорации изменились, и на смену сонной болезни пришёл ковид.
Он сам всё больше напоминал механизм, настроенный на волну моих пожеланий. Я знала принципы его функционирования. Как он ходит, как смеётся, как шутит. А ещё я знала, как он мог бы функционировать... И эта потенциальность тут же воплощалась. Всё это время с момента «пробуждения» я его программировала, а он, в свою очередь – меня, чтобы я ни о чём не догадалась.
Название второго компонента, которого не хватало сну для превращения в явь, крутилось на языке, но никак не желало принять форму конкретного слова.
«Он не я. Пожалуйста, вспомни меня», – попросил плакат на автобусной остановке.
– Илья?!
«Я с тобой, пока ты помнишь, что меня нельзя заменить», – прочитала я, обойдя остановку.
– Я помню, но... как?.. – спросила я вслух.
«Она мне всё рассказала», – последовал ответ в витрине магазина.
– Кто?
«Твой автоответчик. Она замещает тебя, пока ты... не здесь. Ведёт тело на автопилоте, почтивсё время сидит в телефоне, иногда отвечает, если к ней обратиться. Но она неты».
– А он – не ты...
«Как хорошо, что мы это понимаем».
– Получается, моё тело функционирует, но сама я сейчас сплю?
«И очень крепко», – высветилось на табло обмена валют.
– Сколько можно, – процедила я, по-прежнему обращаясь в пустоту. – Вы достали твердить, что я сплю. Я должна проверить это сама!
Как по щелчку, асфальт перестал мельтешить, фонари погасли, а провода затихли. Мир снова стал максимально нормальным, если не считать полностью пустые улицы. Ну отлично, и что теперь? По внешним ненормальностям ориентироваться было однозначно проще. По внутренним тоже немного удавалось, хотя их хватало лишь на то, чтобы осознавать, что «что-то не так». Слишком уж абстрактно.
Моё внимание перетянул на себя трамвай, одиноко стоявший на рельсах. Его двери были призывно открыты, а табло горело. Его что, вот так вот просто бросили посреди улицы? Мир настолько катится в неизвестном направлении?
«Вспомни момент, когда последний раз проживала эмоцию. Любую. Он и был настоящим», – я едва успевала читать оранжевую бегущую строку, пока ноги сами несли к застывшей махине.
То есть, тот день, когда я лила слёзы у визового центра, и был кусочком реальности? Он – начальная координата?
Я устроилась на синем сиденье и смотрела прямо перед собой, подсознательно ожидая, что двери закроются, и трамвай поедет домой. Мимо всех этих границ между мирами, через пустой город, без водителя и светофоров. Просто домой, где можно будет наконец сбавить градус осознанности и выдохнуть. Осознанность... Модное слово, которое прямо сейчас ни капельки не помогало, а только заставляло бесконечно ставить под сомнение реальность.
Что лучше – жить себе спокойно или сомневаться?
Внезапно я поняла, что та самая музыка, на которую я шла, звучала прямо из колонок по всему салону. И это стандартная мелодия айфоновского будильника.
Двери синхронно закрылись, и вагон тронулся с места.
«Нет, ну если он и вправду отвезёт меня домой...» – пронеслась шальная мысль.
А затем весь салон погрузился в темноту.
Я очнулась всё в той же темноте, на том же сиденье, которое даже не нагрелось. С трудом подняв голову, я принялась тереть глаза, чтобы скорее разглядеть за окнами, куда меня привезли.
Дом?
Я действительно дома? Это что, сработало, оказывается, надо было только захотеть?
Вопреки здравому смыслу за окнами была моя квартира. Я видела кресло и задёрнутые шторы, слабый луч солнца, всё же нашедший лазейку и разбивавшийся об стеклянную фигурку в радужную тень на противоположной стене. Пошатываясь, как после долгого сна (интересно, это он и был? Или есть?), я ухватилась за гладкий поручень и встала. От комнаты меня отделяло непробиваемое стекло с чёрной наклейкой по контуру. Я положила на него руки и прижалась лбом. Легче не стало.
В комнату вошёл Илья. Мне неистово захотелось броситься к нему, но в этой игре я была всего лишь наблюдателем. Всё, что было доступно – сильнее вжаться в стекло, попутно нашаривая глазами аварийный молоточек, который мог бы его разбить.
Он настоящий! Как я могла сразу не отличить?
Илья сел в кресло напротив и грустно улыбнулся. Затем что-то взял с журнального столика и протянул в мою сторону. Это была маленькая тонкая книжечка.
Ракурс изменился, и вот в окне уже был виден пол, колени и пара рук – всё от первого лица. Как из-под воды послышался искажённый голос Ильи. Я моргнула и пропустила момент, когда книжечка оказалась в «моих» руках. Это же паспорт. Мой загранпаспорт!
Руки с чёрно-серебристым маникюром открыли паспорт точно на странице со свежей зелёной наклейкой. Такая новая, аккуратная – жаль, что теперь непонятно когда получится ей воспользоваться. А нет, не совсем аккуратная. На фотографии владелицы – меня – красовался развод краски.
Я действительно очень сильно расстроилась в тот день, потому что поняла, что мне снова придётся быть одной.
Горло сдавил ком. Я ударила кулаком по стеклу, но результата не последовало. Наклейки «При аварии разбить стекло» тоже нигде не наблюдалось. В такой темноте было сложно даже собственные пальцы разглядеть. Я обмотала кулак рукавом и с размаху ударила снова. И снова. И ещё раз.
– Эй! Эй!!! Я здесь!
Удар.
– Слышишь?!
Снова.
– Илья!
И ещё раз.
Придерживая разбитую в кровь руку другой, чуть менее разбитой, я упала на сиденье и бессильно разревелась в голос.
– ...пожалуйста, вернись.
– Илья?
Всё это очень напоминало пустой кинозал: тёмное пространство, освещённое большим экраном. Никогда не думала, что смогу увидеть свою жизнь вот так. К счастью, у фильма начал появляться звук – ужасный, шипящий и булькающий, но всё же лучше, чем ничего.
– Я уже понял, что проводил время не там, где надо. Я должен был... Чёрт. Я даже не знаю, слышишь ли ты меня.
– Слышу, – просипела я, растекаясь по сиденью. Трамвай казался бездонной ямой, в которую я провалилась без страховки и возможности позвать на помощь.
– Во сне я худо-бедно с тобой поговорил. Правда, для этого пришлось стать целым городом. Представляешь?
Я понуро кивнула, а вот моё тело там, наяву, по всей видимости, никакой реакции не выдавало.
– Пожалуйста... Я же не знал...
Никогда на моей памяти Илья не выглядел таким встревоженным. Иногда мне казалось, что он вообще не умеет волноваться. Если возникала проблема, то он просто её решал – и, наверное, так было правильно. Даже когда мне хотелось просто отвести душу и поныть, он бросался что-то делать, хотя я этого совсем не требовала. Мне просто были нужны ответные эмоции, поддержка на уровне слов и образов. Сейчас страх в его глазах превышал все допустимые уровни.
– Я же мог сбаланисровать всё, что угодно. А собственную жизнь не смог. Дурак, да? Просто хотел, чтобы у нас всё было хорошо. Чтобы всё было. Чтобы ты бросила наконец этот свой ущербный офис...
Он что, сейчас начнёт извиняться? Вот уж чего так точно не хватало!
– Слишком пристально глядел в будущее. Если честно... Для меня как будто не существовало времени. Колесо вращалось так быстро, что начало казаться статичным. И я любил это колесо по-своему. Чего уж врать.
Я горько сглотнула.
– Мне и в голову не приходило, что ты можешь уйти... вот так. Я не знаю, специально ты или нет, ищешь ли дорогу назад, но пожалуйста... Пожалуйста.
Илья опустил лицо в ладони и просидел так несколько минут. Затем рывком поднялся и посмотрел в глаза моего тела так, будто пытался отыскать что-то на самом их дне.
– Прости меня, Лесь. Я сделал тебя частью этого колеса, сам того не заметив. Но ты важнее всего на свете. Я думал, что смогу сделать тебя счастливой, но, видимо, не понял, как надо. Объяснишь, когда вернёшься?
«Не говори так... Ты ни в чём не виноват. Да, я хотела больше твоего времени. Но мне следовало набраться смелости и озвучить своё желание напрямую тебе, тому, кто может его исполнить. А не через всякие инстанции, даже не осознавая этого...»
Его рука потянулась к телу, из которого я наблюдала, и коснулась его. Я этого не почувствовала. Только увидела.
– ...это не лучший мир, но я обещаю сделать всё, чтобы он стал для тебя местом, куда хочется возвращаться. Не так, как раньше. Я буду рядом.
Я молчала, слизывая с губ слёзы и сильнее сжимая пострадавшую руку.
– ...оно тебя затягивает. Пожалуйста, не поддавайся.
Вдруг низкий тембр Ильи сменился непривычно высоким, и в кадре появилась Катя.
– ...до конца не верили, но это так! – она тараторила в своей манере так быстро, что я едва успевала понимать, да ещё и звук шёл с задержкой. – Я сама думала, что это чушь, но это правда! Леся! Я была там!
Что всё это значит?
– ...никого не слушай! Эта штука хочет, чтобы ты спала как можно дольше! Она хочет отнять тебя! Она питается эмоциями! Помнишь, когда мы гуляли по Китаю...
Какая ещё штука?.. Я снова бросилась к стеклу и прижалась так сильно, будто могла бы пройти сквозь него. Ещё две мокрые дорожки скользнули вниз.
Помеха. Ещё помеха, как на настоящем экране. Как будто где-то терялся сигнал. Лица Ильи и Кати начали тускнеть и расплываться, а потом фильм резко оборвался, и я осталась в темноте в пустом трамвае наедине со своими слезами и проблесками понимания происходящего.
Что я знаю о реальности?
Что в ней меня ждут.
Что знаю о нереальности?
Что она почему-то хочет, чтобы я задержалась в ней подольше.
Надо узнать, почему.