5
Ты скидываешь свой М4 и М16, принадлежащий Джину, с плеча, дулом опирая оружие о дерево, и начинаешь разминать шею после несколько часовой ходьбы в глубь леса. Оглядываешься на Джина, что побледнел, от чего его темные глаза так отчетливо выделялись. Губы пересохли и немного потускнели от тяжелого дыхания через рот из-за боли в порезанном боку. Черноволосый устало опустился на прохладную высохшую траву, укрытую листьями, и прислонился спиной к дереву, слегка ударившись затылком и сглотнув. Его рука все еще держала рану, которая кровоточила меньше, но болела словно сильнее. Юнги ставит свой рюкзак рядом с ним, а затем в центр между вами бросает небольшую кучу сухих веток, собранных по пути, и сразу принимается разжигать костер.
Прохладный воздух щекочет оголенные участки кожи, где-то издалека доносятся звуки сверчков. На землю легла ночь, позволяя монстрам снова быть сильнее. Она словно сотрудничает с ними без собственной выгоды, помогает и бежит на каждый их зов, приводя за собой своих друзей, почти всадников апокалипсиса. Или почему почти? Высокие деревья, своими ветками удерживающие темное небо, слегка пошатываются, разнося шум листвы, приятно ласкающий слух. Но никто не спешит расслабляться, ведь зачастую несчастья случаются, когда не ждешь. Сверху пробивается яркий свет луны, который синими лучами освещает все вокруг, до чего только может дотянуться. Он добавляет еще больше таинственности, играя с тенями, создавая химерные силуэты, в которые сколько не вглядывайся, а все равно ничего толком не увидишь, пока не рассеешь этот мрак. Между мощными стволами деревьев гуляет легкий туман, перекатываясь невесомыми облачками. Наверное, где-то недалеко река или озеро.
Ты подбираешь рюкзак Юнги, откидывая полы своего длинного плаща, и достаешь несколько пачек бинтов и бутылек хлоргексидина, хмыкая на валяющиеся на дне журналы «Play Boy». Мин поднимает на тебя взгляд из-под лба, подкидывая в яркий оранжевый огонь еще веток, наблюдая, как ты подходишь ближе к Джину, опускаясь рядом с ним на колени. Бревна приятно потрескивают, создавая такой нужный уют, пусть и мнимый, а пламя отдает свое тепло, освещая уставшие, немного грязные лица оранжевым светом. Юнги садится на поваленное дерево, локтями опираясь о колени и протягивая руки к огню, наблюдая за каждым твоим действием. Никто ничего не говорит, никто не противоречит твоим действиям. Джин убирает руки с раны, опускаясь немного ниже, принимая полулежачее положение, чтобы тебе было удобнее. Ты поднимаешь край окровавленной черной футболки, под которой такой же окровавленный бок. Кожа мужчины теплая, даже горячая, приятного медового оттенка и покрывается мурашками от соприкосновения с твоими холодными пальцами. Ты в считаные секунды обрабатываешь руки раствором, чтобы не занести инфекцию в рану, и отрываешь резко кусок бинта, полностью смачивая его в той же жидкости. Джин следит за твоими действиями молча. Скользит взглядом по тонким пальцам и кистям рук, виднеющимся из-под рукавов плаща, замечая фрагмент татуировки. Поднимает взгляд на нахмуренное лицо, задерживаясь на темных бровях, слегка приоткрытых губах и на выбившихся прядях волос. Ему кажется, что ты слишком красивая и хрупкая для всего этого дерьма, или это просто из-за того, что он никогда раньше не встречал таких сильных духом девушек, все еще храня в себе отголоски стереотипов, мол, девушки — слабый пол. Все еще сложно принять, что теперь все совсем иначе. Больше не важно, кто ты, сколько у тебя денег, какая одежда или где ты отдыхал этим летом. Теперь весь мир — это Преисподняя, и выжить сможет только тот, у кого больше смелости и силы воли.
— Сейчас будет больно, — вдруг говоришь ты, вырывая из раздумий мужчину.
Он не успевает опомниться, как ты резко прикладываешь бинт к ране, начиная обрабатывать ее. Джин резко сжимает в кулаке клочок травы от внезапности и откидывает голову, ударяясь затылком. Он шипит, стискивая челюсти до движущихся желваков, зажмуривает глаза. Такое чувство, что он снова напоролся на тот обломок тем же местом. Ты пачкаешь свои руки в крови, прикладывая новый бинт. Придерживаешь одной рукой край футболки, чтобы не мешала, а Юнги только поджимает губы, одобрительно кивая на твои решительные действия. Ты стираешь кровь, медленно сочащуюся из раны, обтираешь бок и ребра, бросая бинт в огонь, от чего языки пламени шевелятся. Еще раз проделываешь то же самое, чтобы в рану точно ничего не попало, и прикладываешь наконец сухой чистый бинт. Придерживаешь его той же рукой, что и футболку, а второй забираешься Джину под спину, вызывая еще больше мурашек, обматывая поверх раны новым куском бинта, чтобы зафиксировать. Мужчине на секунду становится не по себе, когда ты к нему прижимаешься, просовывая один белый край. Не понимает, то ли это из-за того, что давно не было женщины, то ли из-за того, что ты просто вызываешь по его телу мурашки одним только взглядом. В любом случае дыхание спирает, а сердцебиение учащается, хоть ты этого не замечаешь. Затягиваешь повязку потуже, расправляя ее, и опускаешь футболку, поднимаясь на ноги.
— Спасибо, — мямлит Джин, руками касаясь того места, которого касалась только что ты, и облегченно вздыхает.
— Не за что, — бросаешь сухо и снова лезешь в рюкзак Мина, доставая бутылку воды. Ты сливаешь совсем немного себе на окровавленные руки и обтираешь их о конец плаща. — Рана не настолько глубокая, как я подумала, зашивать не нужно, а если бы и пришлось, то нечем. Но шрам все равно останется, — садишься рядом под другим деревом, подтягивая к себе колени, и прикрываешь глаза.
Вы молчите снова несколько минут. Все голодные, ведь так и не удалось подстрелить никакой живности, уставшие, хочется жутко спать, и каждый согласен уснуть здесь на этой листве, под этими деревьями, но кому-то одному остаться точно нужно, чтобы забить тревогу в случае опасности.
— Предлагаю нам дежурить по очереди, хотя бы по несколько часов каждому, чтобы мы все немного отдохнули. В лесу хоть и меньше гнилых, но это не значит, что мы в безопасности. Я могу начать первым, — обрывает молчанку Джин, взглянув на каждого поочередно.
— Вот кому уж точно надо отдохнуть, так это тебе. Так что вздремни, я начну, — тут же отрицает Юнги, и Джин не спорит.
Но только сон ни у кого так и не идет. Все думают о произошедшем днем, а главное, зачем это было сделано? Какая цель? Для чего созывать инфицированных? Ты наблюдаешь за танцующим огнем, поглаживая пистолет Чонгука, на котором сбоку не так давно выцарапала его инициалы. Думаешь ни о чем и обо всем одновременно, но уцепиться за какую-то одну мысль не удается. Юнги медленно потирает ладони друг о друга, улавливая шумное, но ровное дыхание своего друга, а Джин все держится за больное место, чувствуя, как рана пульсирует от антисептика.
— Почему ты не бросила нас? — вдруг спрашивает Юнги, понимая, что ты не спишь. — Ты могла уйти сразу после того, как мы спрятались от стада. Но ты все еще здесь, — он кивает на тебя, пока ты выпрямляешь спину, думая над его вопросом.
Ответа нет. Даже для самой себя. Ты же не веришь в существование Омида. Так почему ты просто не развернулась и не ушла? Почему осталась с Юнги и Джином, ступая нога в ногу? Может, потому, что нужно общение. Может, потому, что успела привяз… нет, ты не будешь заканчиваешь это предложение даже про себя. Этого тебе совсем не нужно.
— Потому что обещала, что доберусь с вами до несуществующего Омида, а потом уйду, — врешь ты, переводя взгляд на Юнги.
— А что, если все окажется правдой? — спрашивает Джин, втягивая громко воздух носом. — Ты и тогда захочешь уйти?
— Разве будет круто скитаться дальше, зная, что ты можешь жить, как прежде? — разводит руками светловолосый.
— Но, как прежде, никогда не будет. Или ты и в это веришь? — тихо хмыкаешь, вскидывая брови. — Если это так, то, черт возьми, как ты еще выжил?
— Я не совсем это имел в виду, — Юнги замолкает, опуская свой взгляд на руки. Он старается не думать о своем прошлом, старается отвлекаться на огонь, наблюдать за ним, но в такие моменты его мысли ему не подвластны.
Ты почему-то думаешь, что ответила слишком грубо. Чувствуешь вину за то, что Юнги сразу же замолк и стал серьезнее, а Джин только помотал слабо головой, так же устремляя взгляд на костер. Каждый кого-то потерял, если не всех. И любой человек в мире знает, что ничего теперь полностью не изменишь и к прошлой жизни, где все были счастливы, вернуться не получится. Этим, наверное, схоже сейчас большинство выживших. Отчаяние, боль и вина. Это чувствует каждый. Эти чувства сильны, растут из глубины души и сердца, имеются слишком прочные корни. Избавиться от них не получится ни в коем случае, но даже и случись это, огромные дыры и порезы все рано останутся. Это, возможно, и сближает сейчас некоторых людей. И даже что бы ты там себе ни говорила, как бы ни внушала, а остаться одной навсегда боишься. Слишком боишься. Тебе вдруг хочется поговорить. Вам всем нужно поговорить. Просто о ерунде, ни о чем, чтобы немного ощутить давно забытое спокойствие. Поэтому ты подтягиваешь к себе за лямку рюкзак Юнги и без вопроса достаешь бутылку виски. Мужчины поворачивают головы на твое копошение, не протестуя против твоих действий. Они лишь подсаживаются к тебе, опираясь спинами на толстый ствол дерева, ощущая тепло от огня и касания плеч друг друга.
Ты первая делаешь глоток, впервые за долгое время ощущая обжигающую жидкость, и морщишься, плотно сжимая губы. Виски обливает изнутри лавой, но это приятно, и ты делаешь еще пару глотков, протягивая бутылку Джину.
— Кем вы были при нормальной жизни? — смотришь прямо перед собой, облизывая губы, собирая с них оставшиеся капли.
— А ты как думаешь? — хмыкает Джин, припадая к горлышку.
— Ну, ты похож на актера, а ты, Юнги, — поворачиваешься к светловолосому, который вскидывает брови, — не знаю даже. Байкер, бунтарь, — хмыкаешь себе под нос, слегка улыбаясь, — рок-звезда, возможно?
Юнги округляет глаза, а Джин даже немного давится алкоголем, засмеявшись, и тут же хватается за рану.
— Я был ветеринаром, черт, — говорит даже немного обиженно, отворачиваясь. Джин протягивает ему бутылку, все еще посмеиваясь. — Почему все думают о ерунде всякой? Разве по мне не видно, что я очень люблю животных?
— Ты забит татуировками, слишком дерзко одевался и сейчас так же выглядишь, — Джин смотрит на друга через плечо, который глотает виски, внимательно слушая. — Даже вся твоя аура кричит о том, что лучше тебя не трогать. Ты совсем не похож на ветеринара.
— Как и ты на учителя, — бурчит Мин.
— Что? Учителя? — говоришь немного писклявым голосом, принимая из рук светловолосого алкоголь. — И что ты преподавал? Что-то типа курсов «Как влюбить в себя, просто моргнув?» или «Как стать всемирным красавцем?». Твои занятия, наверное, никто не пропускал.
— Литературу, — неловко отвечает, принимая твои слова, как комплимент. — Кем была ты?
— Врач. Я была врачом, — твоя улыбка сходит с лица, когда ты снова начинаешь вспоминать о Чимине. Не так должен был он закончить свою жизнь. А потом в голову врываются воспоминания о Чонгуке.
Почему-то не так больно. Может, из-за алкоголя, а может, потому, что ты впервые сейчас об этом с кем-то говоришь. Вы рассказываете свои истории друг другу, не скрываете ничего и не приукрашиваете, полностью обнажая свои чувства. Никто не понимает, зачем вы это делаете, но, раз это происходит, значит, это всем было необходимо. Ты показываешь такой важный для тебя пистолет, рассказывая о брате с легкой улыбкой на лице. Джин впервые слышит, почему Юнги так любит леденцы. Он признается, что никогда они ему не нравились, но его сестра всегда таскала конфеты в своих карманах. Так он чувствует, что она рядом. Сокджин же рассказывает о своих родителях, которые умерли задолго до начала конца, не скрывает того, что действительно рад, что они не видят происходящего. Он показывает подвеску в виде ворона, которую всегда носил его отец и которую он, Джин, забрал себе после его смерти. Мужчина никогда ее не снимал, чувствуя себя с ней одним целым, словно так и родился. Вы открываетесь друг другу, ничего не страшась. И тебе хочется верить, что не зря. Что ты не потеряешь никого из них и не захочешь сама себя после этого разорвать. Ты все еще боишься привязаться, но похоже уже сделала это.
Может, помочь Юнги и Джину было хорошей идеей? Может, надежда еще есть?