По ту сторону

 Тело. До ужаса горячее, но в тоже время такое холодное, что злость пробирает. Они спасли. Они вытащили. Справились, но...

Он сидит за барной стойкой, уткнувшись в широкие ладони в крови. Он ничего не понимает, тихо плачет, и только сердце, будто птичка, бьется в клетке из ребер. Большому Д хреново от слова совсем. Даже ветер с улицы не помогает. Джек скатывается по стене на асфальт, устало теребя по коленям пальцами. Он наконец-то снял душащую водолазку и лишнюю одежду, но это все равно не помогло. Жарко. Душно. Невозможно дышать, сколько не глотай чертов воздух.

Старик подходит к нему, хлопает по плечу. Вздувшиеся вены на руках уходят под закатанную рубаху. Он сделал всё, что смог. Он говорил, что они ввязались в жопу. Он предупреждал, что ничего хорошего не будет. И он был прав.

Последние лучи рассвета догорали, как и одна из дешевых сигарет в железной, грязной пепельнице. Но Джек этого не видел. Он вообще ничего никогда не видел. Зелёный, красный, синий?.. Смысл. Темнота — не чёрная и не белая. Она никакая, разве что никчемная, как и сам Джек. Он, правда, хотел бы увидеть, какой цвет у крови или как выглядят цветы. Но, кажется, заразился дурацким «не дано», которое бормотала иногда та дура.

Разорвать бы её прямо сейчас, придушить и сделать очень-очень больно, а папаню заставить наблюдать за всем этим. Да только никак. Руки не позволят, сердце сожмется, а правило трёх метров насторожит уши и опасно оскалится. Впрочем, уже ничего не важно. Она убьёт его? (Он помнит.) Глупость. Дурость... Не сможет. Кишка тонка! Ну, может заморозит. Это правдивее.

— Большой Д совсем расклеился? — Неловко, тихо, так хрипло тянет голос. Нет, даже неверяще. Флэтч сжимает плечо. Да, походу да... - читается в одном прикосновении. Джек ведёт плечом, чтобы морщинистая рука убралась. Мешает. Стоит над душой. Нервирует ещё больше. Зверь подрывается, вскакивает, идёт в город. Злость держать нельзя. Злость нужно выпускать. Даже если это будет шея капризного ребёнка в парке...

***

Его голова на койке. Один из номеров всё того же отеля над баром под землёй. Дешевый номер, дешевая кровать, дешевая комнатка, хранящая в себе следы прошлых проживал. И всё. Они одни. Он чувствует, как по щеке проводит та самая капля из сновидения: холодная, мягкая ладошка, даже подушечки пальцев.

Джек отчаянно хватается. Но, достигнув края прядки, медленно растворяется. Как сахар в горячем чае: его вроде бы нет, но вот же он, чувствуется! А ещё он видит (чувствует), как она прощается. Нелепо, по-своему, но оставляя глубокую царапину. Джек кричит в себя.

Не уходи. Не надо. Останься. Давай, как тогда, поедим мороженного вместе? Хочешь, помогу с уроками? Хочешь, поиграем, покатаемся на велосипедах? Хочешь — бей, убивай, но только не покидай!

Но чудес не бывает (Джеку до ужаса смешно от этого, как же, ещё как бывают!), и мертвым место там, в сырой земле, ближе к ядру, центру планеты. Где лава будет греть их останки и гниющие кости.

Вот и всё... Прощай... Твои глаза стали для меня всем. Нелепо. Странно. Грустно...

Обидно...

Холод покидает его тело, представляя место комнатной температуре и сквозняку из форточки. Одеяло шуршит. Там никого нет.

Прости, Большой Д, но мы проиграли...

***

Джеку сегодня тридцать. Джон молчаливо улыбается. Флэтч рассказывает историю из своих бывших лет, о том, как ему удалось поучаствовать в войне. Было довольно интересно.

— А потом, бац, дверь в наше убежище проламывают, мы подскакиваем, а там майор. Мы были ещё теми засранцами. Он чуть не проломил нам бошки, кричал, обслюнявив. А потом его убила фашистская пуля и в тот момент мы подорвались, в один штанах до колена выпрыгнули из окна!

Бар. Полдень. Минимум народа, и только где-то юркает мальчишка на побегушках. Десятый новичок. Остальных застрелили с горя. Месиво, бывшее раньше куском торта, размазано по тарелке.

Он встает с высокого табурета, ни говоря ни слова покидает бар. Маска на лицо валяется где-то на чердаке их нового охотничьего домика, который они построили глубоко в лесу. В газетах, Джек усмехается, наверняка пишут, что Джонни ограбил очередной супермаркет в костюме клоуна, повеселив несколько ребятишек. Он тоже засранец, Джек устал запинаться об пивные банки в доме.

Ветер с моря дует не сильно, скамья на окраине парка пуста. Он запрокидывает голову, опираясь на спинку. Крутит подобранный камень в руке. Зачем — сам не знает. Просто так. Шмыгает носом.

— Хей, старик, сколько ей было бы?..

— Двадцать семь... — Джон грустно улыбается, но он этого не видит.

— Извините? — Голова не поворачивается. — Кладбище в северной стороне?

— Да... — Стук каблуков разрушает тишину. Кто-то заправляет отросшую, сальную прядь за ухо. Кто-то печально смотрит. Кто-то пытается приоткрыть дверь в душу. Джек закрывает глазницы.

— Не грусти, хорошо? Все будет в порядке... — Она уходит. Женщина, с длинными волосами и печальными глазами. Стук каблуков от сандалий стихает. Маринетт идёт домой.

Джеку сегодня тридцать. Он помнит те глаза. Он помнит тот бубнящий, бурчащий, визжащий голосок Дэни. Она его раздражает, но...

Тук-тук...

У монстров тоже есть сердца, и если это не так, то застрелите его, пожалуйста. Ведь оно сильно бьётся, вот-вот выпрыгнет или взорвется.

Тук-тук...

Джек не плачет. Это необязательно. Но ему до ужаса обидно и больно. Руки останавливаются. Камушек падает на землю. Как же хочется...

Стой, кто ты?..

Ответа не будет...

Да он и не нужен.

...Разрезать всех к чертовой матери.

Самое главное, что...

Я помню твои глаза

Тук Тук Тук

сердце все ещё есть, оно все ещё бьётся о скалы...