Часть 6
Рыхлая земля смешалась с кровью. Мои светлые сапоги утопают в грязи вокруг, но я продолжаю двигаться вперёд, лавируя между нашими солдатами. Моё внимание привлекает маленькая девочка лет семи в белой сорочке, дрожащая от каждого пробегающего мимо солдата. Ночная темнота не может скрыть её босые ноги и тонкие кисти рук, пытающиеся правильно зажать столовый нож, наспех схваченный из дома. Он слишком тяжёлый для неё, но девочка отчаянно пытается защитить себя хоть чем-то. Она, как тростинка, колышется на ветру и беспокойно оглядывается по сторонам. Холодные потоки воздуха ерошат её огненные волосы, мешая разглядеть возможную опасность, и она торопливо зачёсывает их за уши.
Леварка? Почему она здесь?
Я шаг за шагом приближаюсь к ребёнку, внимательно следя за каждым её действием. Она, словно запуганный зверь, лихорадочно пытается отгородиться от опасности, поэтому вытягивает нож вперёд, очерчивая полукруг вокруг себя. Такая беззащитная, движимая животным страхом, она не убегает и не прячется, остаётся среди войны и разрухи. Белое пятно на багровом холсте. Что с ней станет, если мир воспитывает её языком боли?
Между нами остаётся несколько широких шагов, когда я узнаю в этой маленькой девочке уже знакомого мне человека. Я щурюсь, но всё же замечаю янтарный блеск заслезившихся глаз. Я узнал их. Она шмыгает носом в попытке сдержать подступающую к горлу истерику. Несколько раз выкрикнув её имя, я срываюсь на бег. Но не я один замечаю беззащитного ребёнка. Другой бельвинец со звоном обнажает свой меч, настигая девочку быстрее меня. Я криками отдаю приказы не трогать её, но ветер уносит мои возгласы в противоположную сторону. Хрупкие ручки расслабляются и отпускают нож перед немыслимой силой бельвинца.
Лиора... Не смог защитить.
Мой новый крик разрывает страшное наваждение, снимая оковы ночного кошмара. Это сон. Ещё один дурной сон.
***
Звонкие удары вырывают меня из нежной дремоты, и я почти подскакиваю на месте. В виски бьёт тупая боль – последствие моей очередной вылазки. Зажмурившись, я прислушиваюсь к потревожившим меня звукам и узнаю не что иное, как хлёсткие падения дождевых капель о карниз. Ритмичная мелодия вторит ударам пульсирующей крови и сбитому дыханию, тогда я прикладываю ледяные руки к горячим вискам, медленно массируя ноющие места. Лучше уж несколько раз потерять сознание нажатиями на сонную артерию, чем хоть раз получить удар в висок. Я осторожно прикасаюсь ладонью к опухшей скуле. Но хорошо, что меня в ту же секунду не закололи чем-нибудь поострее.
Поочерёдно растираю сонные глаза, приподнимаясь на кровати. В этот раз я спала на настоящей кровати, без всяких прикрас. Это не была тонкая прослойка между мной и полом... Дождевые капли. Далёкое щебетание птиц. Запах цветочного мыла.
Впопыхах сгоняю оставшуюся после сна пелену быстрым морганием и принимаюсь пристальнее щупать глазами комнату.
Это небольшое помещение, куда вместилась только кровать из светлого дерева и крохотная тумбочка рядом, в углу которой стоит тонкая свеча в керамической кружке. Из маленького окна над кроватью можно увидеть налитое свинцом небо, сквозь него сочится тусклый полуденный свет. Оно всё такое же спокойное, как из моих давних воспоминаний. Я будто в Леваре. Смотрю на размеренно уплывающие вдаль облака, уносящие непогоду. Увидь эту картину кто-то другой, никогда бы не подумал, что сейчас распускается ядовитый цветок войны. Открыв тугие оконные ставни шире, я полной грудью вдыхаю свежий, сырой воздух после дождя. Моя рука поддаётся глупому желанию, вырывается из давящей комнаты и хватает тонкими пальцами редкие дождевые капли, падающие с карниза. Они мокрыми кляксами покрывают обнажённую кисть, холодят кожу. Такое простое, странное действие, но такое важное для меня, возвращающее к жизни. Я замираю на короткие мгновения, забываю, где нахожусь, поглощенная тихим стуканьем капель о подушечки пальцев.
Глаза стекленеют, заворожённо наблюдая за мокрой очередью. Тогда я вновь сажусь на мягкую кровать, сгоняя нарастающую поволоку с ресниц.
Холодный ветер обволакивает измождённое тело, просачиваясь через приоткрытое окно, но я не спешу прерывать гонимые потоки. Они, будто шепчут рассказ или напевают мелодию о своих странствиях по миру, которую я безудержно мечтала услышать вновь. Упрямые слёзы с новой силой начинают биться наружу, однако на этот раз я не останавливаю их натиск. Тёплыми ручейками, они разливаются по краснеющим щёкам и без преград стекают по шее, впитываясь в одежду. Сквозь частые всхлипы и рыдание замечаю, что меня переодели в светлую ночную сорочку примерно до колен и смыли кровь с рук и шеи. Скорее всего, меня только обтёрли влажной тканью от крови, но не мыли целиком.
В моём положении вообще можно просить о горячей ванне?
К тупой головной боли прибавляется тошнота от вылившихся эмоций, и я притихаю, сжимая разрывающуюся голову с двух сторон.
За свои действия всегда нужно расплачиваться, я знала это с самого начала, когда во мне зародилась мысль об убийстве и когда недрогнувшей рукой я натирала ложку. Я понимала, что до конца жизни мои руки будут по локоть в чужой крови, и даже тогда не отказалась от мести. Но почему я здесь? Почему мне не позволили провести век под землёй и сгнить в агонии? Зачем дали возможность вновь взглянуть на спокойное небо?
Это милость Богини снизошла ко мне в виде возможности насладиться жизнью перед смертью, которую приготовил мне король? Или это новая изощрённая пытка для меня, где я могу видеть краешек неба и слышать поступь шныряющих по коридору служанок, словно это обычный день, а я не заключённая? Мне развязывают руки, чтобы в один момент затянуть поводья с особой жестокостью, отнимая хоть и крохотную, но свободу. И невзначай приоткрытое окно здесь не случайно.
Я впериваюсь немигающим взглядом в резную дверь, пришедшую на замену ржавой решётке. Но её роль неизменна, она всё так же разграничивает меня с обычной жизнью дворца. Меня непременно заперли или даже приставили пару сильных громил, готовых свернуть шею, стоит мне лишь огрызнуться.
Вдалеке коридора снова раздаются чьи-то торопливые шаги. Я поняла, что настораживало меня всё это время. Тишина. Сидя в камере без возможности слышать и видеть происходящее вокруг, я представляла, как горят густые леса и от пушечных выстрелов чернеет небосвод, как скулит сталь встречаемые мечей и жрут раненые кони. Но это облачное небо, звенящий воздух ломали сложившуюся картинку. Что-то изменилось, что-то погибло и снова воскресло. Но это что-то напрочь отличалось от старой версии себя.
Прямо за дверью послышалась короткая фраза, ответом на которую был скрежет открывающейся двери. Этот забытый деревянный звук дрожью отозвался во всём теле, будто на меня выплеснули таз с ледяной водой. Вмиг сжатый кулаки затряслись от стального напряжения, готовые напасть. Вымученная гримаса спала первой, когда из-за двери выглянула пухловатая бельвинка лет сорока, одетая в похожую на мою форму служанки. Она, не отводя внимательного взгляда, плотно закрыла за собой дверь. Тревожное молчание продлилось недолгие несколько секунд.
– Девочка, что же с тобой сделали? – крадучись, протягивает она.
Я замираю, как натянутая стрела, готовая вот-вот вылететь, но нерешающаяся на губительный шаг. Её искреннее беспокойство поражает меня, намеревавшуюся вцепиться в горло любому, кто войдёт.
Мне не видно половины её лица, из-за тканевой накидки, но сведённые брови и скользящий по мне от головы до пят взгляд уверяет в её волнении. Я ещё сильнее подтягиваю ноги к телу, не веря в безобидность ситуации. Женщина каменеет, до этого торопливо шагающая ко мне.
– Я не враг... – убеждает она. – Мне велено помочь с одеждой и отвести тебя в купальни.
Она говорила это с надеждой, хотела достучаться до меня через железные барьеры, которые я выстроила в разуме.
– Сейчас? – с трудом шевеля языком, произношу я.
– Да, ты последняя осталась. Мы уже хотели тебя будить, а ты сама проснулась.
Тонкая паутина складок вокруг глаз смягчилась и приподнялась, намекая на тихую улыбку. Скорее всего она говорит об остальных леварках, прибывших вместе со мной. Наверняка они в соседних комнатах.
– Давно сплю? – выдавливаю я, постепенно разжимая кулаки.
– Дня два. Сон подлечил тебя, сейчас не о чем беспокоиться. – Кивает бельвинка в такт своим словам.
Качественный удар требует качественного восстановления, всё равнозначно.
Два дня. Что изменилось за эти два дня?
– Вот пару полотенец, чистая одежда и накидка, чтобы добежать до купальни. Это крыло для служанок, вроде меня, поэтому по коридорам почти никто не ходит, – оставляя на краю кровати вещи, объясняет бельвинка. – Мыло и щётки уже лежат около купели, ты увидишь их.
Я сглатываю вязкую слюну, неуверенно опуская ступни на прохладный мрамор. Голову разрывают колкие мысли, снующие без остановки, но я только лохмачу спутанные между собой волосы, вставая на негнущиеся ноги.
Коридор и правда оставался пустым всё то время, пока мы шли до купальни. За исключением вооружённой до зубов стражи, немой тенью следовавшей за нами.
Тёплая обволакивающая вода манила к себе, как никогда раньше, и я с чрезмерным удовольствием погрузилась в неё. Первые минуты я просто отмокала, окрашивая прозрачную воду в мутно-грязный оттенок. Затем в ход пошли сладко пахнущее мыло и грубые щётки, которые оставляли красные полосы на теле. Несколько раз я шипела от боли, натыкаясь на крупные сине-зеленые пятна, но продолжала активно тереть влажную кожу. Эти повторяющееся действия сопровождались новыми накатывающими мыслями, поэтому я не замечала, когда кожа под щёткой нагревалась и краснела, умоляя меня отстать от неё.
Спутанные волосы я сначала прочесала пальцами, следом два раза намылила и смыла уже остывающей водой.
Когда стало невыносимо душно в замкнутом помещении, и вода начала походить на прохладное болото, я заставила себя покинуть желанную купальню и натянуть чистую одежду.
Бодрящий, нетронутый паром воды, воздух коридора приятно касался лица и влажных волос. Редкие капли стекали по тяжёлым прядям, впитываясь в чистую одежду. На смену мне дали тёмно-коричневую рубашку, которая была мне великовата в рукавах, и похожего цвета штаны. Подворачивая манжеты, я задумалась о смене бледных оттенков одежды на более тёмные. Всегда светлый и яркий дворец вдруг обратил внимание на мрачные цвета. Траур. Это слово ноющей болью напряжённых мышц отозвалось в теле. Ну конечно, как я могла забыть. Стража всегда блистает яркостью своей стали, да и тканевые вставки обычно тусклые, неважно – праздник или скорбь. Но на одежду служанки я внимание не обратила. По кусочкам вспоминая наш разговор, мне удаётся воскресить в памяти только тонкую тёмную ткань на лице. И как я не заметила такое явное различие?
Обратно в комнату меня также сопровождают два бельвинца, по одному спереди и сзади. Немой тенью в две стороны, меняя один коридор на другой. Я плохо ориентируюсь в однотипных проходах, но яркие стены словно подсказывают куда свернуть, а отполированный пол предупреждает о встрече, отражая звонкие шаги. Вновь сворачивая, впереди идущий бельвинец вовремя останавливается перед возникшей фигурой и, отступая на пару шагов, опускает голову в приветствующем поклоне.
– Перестаньте, – обращаясь к обоим бельвинцам, произносит он.
Сегодняшним выбором одежды Актан только подтверждает мои мысли. Бордовая рубашка с широкими и складчатыми рукавами свободной тканью обвивает руки, оставляя тонкую полоску манжета. На нём чёрного цвета жилет, что перетекает в такие же тёмные штаны, оттенком сочитающиеся с глубиной карих глаз. Кожаные сапоги плотно прилегают к голени, тем самым вытягивая и без того длинные ноги.
Я отрываюсь от непрерывного наблюдения за сложным узором на жилете, встречаясь взглядом с мрачной улыбкой.
– Выглядишь лучше, – тянет Актан, пряча обнажённые руки за спину.
– Какой лестный комплимент. Наверное, долго придумывал? – принимая прямой взгляд, наигранно вопрошаю я.
Довольная усмешка на губах парня разбавляет напряжение, исходящее от стражи, и мужчины едва заметно расслабляют напряжённые плечи.
– Ступайте, больше не задерживаю, – бросает он, начиная чеканить новые шаги по коридору. И тут же добавляет: – Не нужно, не люблю поклоны.
Последняя фраза была адресована бельвинцам, склонившим свои головы, но вовремя прекратившим важное для них действие.
Продолжая путь к комнате, заставляю себя оглянуться вслед удаляющейся фигуре. Он обезоружен, на поясе не видно даже крохотного кинжала, который бы не столько помог защититься, сколько давал бы частицу уверенности. Но всё дольше смотря на твёрдую походку, вопросы о недостатке уверенности отпадают сами собой.
Тугая дверь захлопывается сзади, возвращая меня в знакомую комнату. Здесь почти ничего не изменилось за время моего отсутствия, только серебристые блики подноса заставляют сощурить глаза, подходя ближе. На прикроватной тумбочке в тихом спокойствии остывает овощной суп, поднимая вверх пряный запах капусты и моркови. Аппетит накатывает новой сильной волной, когда мне на глаза попадается румяный пряник размером с мою ладонь. Неаккуратным рывком разламываю изделие посередине, довольно вдыхая аромат вяленого абрикоса. Какое-то время я продолжаю недоверчиво смотреть на принесённую мне еду, прокручивая в голове мысли о подкупе манящими блюдами. Но рассуждения быстро тонут в голодном разуме, как тонет оловянная ложка в горячем бульоне.
Моё внимание привлекают несколько травинок за уже опустевшими тарелками на подносе. Я не решаюсь брать их в руки, разглядывая прожилки зелёных листков. Знакомые образы складываются сами собой, и я узнаю мелкие засушенные цветочки ромашки, спутанные с алыми лепестками неизвестного мне растения. Его вид напоминает бабочку, что расправила узорчатые крылья под лучи обжигающего солнца.
– Гвоздика?.. – почти шёпотом бормочу я.
Слишком маленький бутон, но неровные кончики лепестков и правда чем-то напоминают гвоздику.
Это что, традиция какая-то? Дабы почтить память умершего короля? Слишком скудный букет для такого праздника. Однако этих двух стебельков хватило бы для травяного чая, который помог бы притупить ноющие виски и мышцы тела, или их можно слегка пожевать во рту. От такой перспективы я отказываюсь, не желая пробовать оставленные непонятно для чего травы.
Непросохшие волосы тяжёлой копной растянулись вдоль шеи и лопаток. В такие моменты они всегда кажутся прямыми и покладистыми, но, высыхая, вновь принимают волновое состояние, будто разбушевавшееся море, залитое солнечным светом. В комнате я не нашла зеркала, чтобы прочесать густые волосы, поэтому делала это наощупь, задевая короткие пряди у висков.
Дождь давно закончился, но в воздухе ещё оставалось ощутимое напряжение, которое постепенно уступало место прохладе. Втягивая носом свежий осенний воздух, я уловила едва заметный вязкий запах, исходивший неведомо откуда. Скорее всего, почуяла последние ноты засыхающих цветков, но запах показался мне терпким и совсем не травянистым.
Окно мне пришлось прикрыть, чтобы ненароком не простудиться от морозного ветра, бьющего по хлюпким ставням. Я забралась под одеяло всем телом, замечая, что на улице становится всё холоднее и пустее без желто-оранжевых крон деревьев, которые вскоре без остатка сбросят с себя яркие оттенки осени.
Наступает зима, суровая и снежная пора.