Изуку Мидория/ОС(ОЖП)
***
Ты не сразу поняла, когда это началось. Быть может, в тот самый день, когда он впервые застенчиво улыбнулся тебе на общей тренировке, стоя в углу зала? Или чуть позже, когда он всё так же смущенно подошёл к тебе после занятия, держа в руках блокнот, полным стрелок, схем и кратких комментариев к твоим движениям и привычкам? Тогда ты подумала: «Он просто милый», — немного странный, чересчур увлечённый, но всё же безобидный. Ты ещё не знала, что в тот момент, когда ты впервые пересеклась с ним взглядом, он уже решил. Решил, что заслужит, проложит себе путь в твое внимание шаг за шагом. Добротой, которую ты не просила, вниманием, которое становилось всё более липким.
Он знал как ты морщишь нос, когда погружаешься в размышления, как чуть кривятся твои губы, когда ты устала и как ты едва заметно качаешь головой, если злишься. Он знал какую воду ты берёшь с собой и что ты всегда проверяешь её дважды перед тренировкой. Он знал, какие перчатки тебе нравятся, где ты покупаешь лейкопластыри (те самые, с маленькими котиками, которых ты в детстве считала талисманами), и даже то, что ты боишься чёрных больших собак, хотя ты ни разу не упоминала об этом вслух. Он знал имя твоей бабушки, адрес, расписание на субботу, знал, во сколько ты просыпаешься и во сколько ложишься, с кем разговариваешь по телефону чуть дольше обычного.
— Я просто хочу быть рядом. — сказал он однажды, стоя в дверях раздевалки с бинтами в руках, ещё до того, как ты сама успела заметить, как ссадина на руке стала открываться.
И ты улыбнулась. Потому что не знала, как иначе реагировать на подобную.. заботу. Просто из вежливости. Из какого-то странного чувства вины, которое приходило тогда, когда тебе становилось жаль другого человека, хотя он, по сути, ничего не требовал. Этот зеленоволосый парень только стоял и ждал. И всё же ты не знала, что именно в эту секунду он принял твою улыбку за согласие — за разрешение остаться в твоей жизни. И с этого момента он уже не собирался спрашивать.
***
Сначала всё было вполне милым, если так можно выразиться. Аккуратно сложенные записки, написанные с трогательной старательностью, с наивной фразой «Ты сегодня такая сильная была» после тренировок. Ты улыбалась. Сначала. Потому что так делают — улыбаются, чтобы не ранить. Убирают записки в карман, не отвечают, но и не отталкивают. Они ведь безвредны, правда?
Но потом появились фото. Сначала одно, где вас сфотографировали вместе на групповом занятии. Потом ещё, где ты будто бы случайно пойманная в кадре у спортзала. Но после — пачки. Ты, с опущенными плечами в раздевалке. Ты, пьющая воду у окна. Ты, в столовой с книгой в руке. Ты, у шкафчика когда, как тебе казалось, ты была одна. Он не отдавал их тебе лично, просто оставлял. Их было много, но они были точными. Слишком точными, как будто он не просто наблюдал — как будто жил рядом с тобой, шаг в шаг.
Ты попыталась мягко, очень мягко, как только возможно, сказать, что не чувствуешь того же. Что тебе нужно пространство, что ты хочешь сосредоточиться на учёбе. Что ты не готова, ты просто не можешь. Ты говорила аккуратно, словно любое неловкое слово могло разрезать что-то хрупкое — и ты оказалась права.
Он не кричал, не обвинял. Просто смотрел на тебя с таким видом, будто вот вот разрушится.
— Но я же… — выдохнул он тихо, смотря себе под ноги. — Я ведь стал героем… для тебя. Ты же… ты ведь видишь, как я стараюсь?—
Он дрожал едва заметно, но при этом крепко держа тебя за руку. Как тонущий, который ухватился за круг и уже не мог отпустить — потому что если отпустит, всё исчезнет. И ты застыла с ощущением не жалости, а того, что всё, что ты говоришь, не будет услышано. Потому что его сердце уже давно сделало выбор, и теперь твои слова звучат как предательство.
А потом всё стало хуже.
***
Твои друзья сначала просто стали странно избегать разговоров. Отдалялись, переглядывались, будто у них был общий секрет, в который тебя почему-то не посвящали. Один сказал, что у него дела. Второй — что забыл что-то срочное. Третий не пришёл вообще. И только один, самый прямой, тот, кто дольше других держался рядом, однажды не выдержал.
— Этот твой зелёноволосый псих меня пугает. Лучше держись от него подальше.—
А потом он оказался в больнице. Упал с лестницы и разбил висок. Тебе сказали: «Несчастный случай». Но ты знала — слишком хорошо помнила, что это случилось прямо после его слов. И слишком ясно помнила, как в тот же вечер, под проливным дождём на пороге твоей комнаты в общежитии стоял Мидория. Весь промокший, с прилипающими к лбу волосами. И смотрел на тебя. Как на святыню, на смысл, на последний опорный пункт в рухнувшем мире.
— Он мешал. — просто сказал он, но с такой убеждённостью, будто защищал аксиому. — Он не верил в мою любовь к тебе.—
Ты отпрянула как от огня, даже не осознавая, что дрожишь. А он шагнул ближе, будто в этом жесте была попытка не дать тебе уйти — буквально и символически.
— Я не могу потерять тебя. Если ты уйдёшь… Я… Я исчезну. Ты ведь не хочешь, чтобы я исчез, правда? — в его голосе сквозило что-то неживое, будто он говорил это в сотый раз: себе, тетради, твоему фото.
Теперь он был повсюду.
В коридорах. В столовой. В твоих маршрутах. В тех местах, где ты никогда никому не говорила, что бываешь. Он подставлял руки раньше, чем ты могла споткнуться. Приносил твой любимый ланч, уже тёплый в упаковке, которую только ты покупала на другом конце кампуса. И ты вдруг начала находить вещи — свои, забытые, или… никогда тобой не тронутые. Резинку для волос, которую ты потеряла месяц назад; фотографию, на которой ты улыбаешься, но не помнишь, чтобы её кто-то делал; заколку, которую ты не носила.
— Ты принадлежишь мне. — вырвалось у него однажды, почти благоговейно, почти как молитва.
— Я тебе не вещь. Отстань уже от меня, я не хочу тебя знать. — Преодолев страх, сказала ты и уже в момент, когда слова вышли из твоих губ, поняла, что мир накренился.
Ты видела, как его лицо медленно, мучительно искажалось, словно ты ударила не его чувства, а саму основу его реальности. Он начал раскачиваться, сжав себя за голову, впиваясь в волосы пальцами до белизны костяшек.
— Нет, я же всё делал правильно… Я учился, дрался. Я ломал себя, и все — ради тебя… Ради нас… — слова сливались в бормотание, но потом он затих. Словно выключился. Но после Изуку медленно поднял взгляд и он оказался пустым.
— Значит, ты просто не понимаешь. Ничего. Но ты поймёшь, я докажу.—
И в тот момент ты поняла, что не знаешь, чего стоит бояться больше: того, что он собирается тебе доказать… или того, насколько далеко он готов ради этого зайти.
***
Когда тебя выкрали — официально: «похищение злодеями во время практики», по всем отчётам тщательно спланированное нападение — ты сперва действительно испугалась, как должна была. Всё по сценарию плохой сказки.
Но после появился он, без предупреждения и, похоже, без точного плана. Просто ворвался — и всё кончилось. Ты видела, как он двигался: быстро, со сдержанной яростью, которую никто не заметил бы, если бы не обращал внимание на глаза. Он не щадил. Не оставил в живых ни одного.
А потом тишина. Он стоял перед тобой, дышал чуть чаще обычного, но взгляд был ясным и спокойным, почти безучастным. И ты заплакала. От осознания, что не знаешь, кого бояться — тех, кто хотел навредить или того, кто тебя «спас». После он обнял тебя, чужие губы прижались к твоему виску.
— Всё хорошо. Я с тобой.—
Ты с трудом дышала, чувствуя, как в его объятиях нет утешения.
И тогда ты поняла: он не спасал тебя. Он спасал то, что считает своим.