Спаси меня

Дверь перед моим лицом отварилась и в пороге оказался мужчина. Сделав пригласительный жест в сторону гостиной, я кивнула, легонько улыбнулась и прошла вперед.

—Вы пришли.
—Я не могла оставить вас без своей компании.

Уильям выгнул бровь, но тут же азартно улыбнулся.
«Я только что...флиртовала с ним?»

—Уильям Эллингтон...
—Грейс,-мужчина все еще стоял чуть дальше меня,–Я думаю, мы можем перейти на «ты», ты не против?
—Я, нет, конечно, не против,-лихорадочно захлопала своими ресницами стараясь унять неловкость,–Но разговор у нас должен быть формальным.
—Наш разговор должен проходить в комфортной, для нас двоих, обстановке.
—Если вы будете снова строить образ нарциссичного человека, то, не думаю, что мне будет легко сдерживать свои эмоции.
—Вы сказали «образ». Значит, по вашему, я не нарциссичен?

Мужчина не сводил с меня взгляда, будто гипнотизировал. Завороженная его зелеными глазами, я не заметила, как темноволосый оказался напротив меня.

—Грейс Робертс,-мужчина нажал кнопку записи на диктофоне,–мы можем приступать?
—Конечно.

Эллингтон кивнул мне и мне тут же показалось, что все пройдет замечательно. Я была уверена в том, что он сдержит свое общение. Что-то мне подсказывало, что он...нет, вернемся к интервью.
Положив одну ногу поверх другой, я поудобнее устроилась на софе.

—Мистер Эллингтон, говорят, искусство–это отражение души. Как бы выглядел ваш автопортрет, если бы вы нарисовали его не снаружи, а изнутри? Какими красками, формами или образами вы бы передали то, что скрыто в вашей душе?
—Похвально, Робертс,-мужчина склонил голову вбок таким образом, что его четкий и аккуратный профиль впервые был открыт передо мной,–Небось, весь вчерашний вечер составляли вопросы, я прав?,-спросил тот исподлобья.
—Вы будете отвечать?

Уильям сидел напротив меня, его взгляд был напряжённым, как будто он всё ещё решал, стоит ли вообще говорить.

—Автопортрет? Изнутри?,—он нервно усмехнулся, но в его глазах вспыхнула искра интереса,–я бы не стал рисовать его. Честно говоря, моя внутренняя сущность не достойна изображения. Там... слишком много тьмы,-мужчина замолк на полуслове. Переведя свой взгляд на меня,тот, неуверенно, но продолжил,–но если бы пришлось, это была бы смесь... грубых, резких линий, как сломанные ветви. Черное с вкраплениями багрового,–он на мгновение замолк, и в этот момент я поняла, чего он так боялся все это время. Я долго не решалась продолжать свой перечень вопросов. Между нами повисла небольшая неловкость. Смотря в глаза художника, я видела что-то новое, что-то, что сложно объяснить простыми словами. Я расслабила свой взгляд и понимающе кивнула, ведь поняла, что он уже слишком далеко зашёл в своих откровениях. Дождавшись лукавой улыбки Уильяма, я продолжила.

–Что вы чувствуете перед чистым холстом?

Он задумался, глядя на свои руки, словно проверяя, могут ли они рассказать больше, чем он сам.

— Это как борьба. Холст — он белый, чистый, спокойный. А я... я не спокоен. Слишком много напряжения внутри. Иногда это страх. Но чаще всего это... жажда разрушения. Я не создаю, я пытаюсь победить этот холст. Может, поэтому мои картины такие... дикие.

«Он действительно делает это. Он продолжает.»

—Что вас больше всего пугает в мире искусства? У вас было не так много выставок, но каждая из них производила настоящий фурор. Вы боитесь осуждения, критики?

—Осуждение? Нет, осуждение не страшит.

Снова его самодовольное выражение лица. Следя за его настроением, я заметила, что он начал бояться, но кого? Он сжимал и разжимал кулаки, вбивался ногтями в кожаную обивку дивана, но продолжал диалог.

—Меня больше пугает, что однажды я выложу на холст что-то слишком личное. Что кто-то сможет заглянуть глубже, чем я хочу позволить. Искусство-это не выражение. Это маска. Но маска может треснуть.

—Если вы помните, прошлый раз я задала вам вопрос: «Я бы никогда не нарисовал...», на что вы ответили...
—Портрет любимой женщины,-одобряющий кивок.

Этот вопрос вертелся в моей голове со дня нашей встрече в галерее. Почему талантливый художник, способный передать красоту и глубину души через свои картины, отказывается запечатлеть ту, которая ему так дорога?

—Я не могу нарисовать её,–сказал он с каким-то странным спокойствием, словно разгадал что-то очень личное и важное,—Каждый мазок, каждая линия–это не просто техника, это попытка заключить что-то неуловимое в ограниченные рамки холста. Любовь... её нельзя вместить в картину. Любимая женщина — это не образ, это состояние, это тайна, которая остаётся внутри тебя, и любое её изображение, любое визуальное воплощение будет лишь бледной тенью настоящего чувства. Она живёт не в чертах лица, а в каждом мгновении, в каждом взгляде и жесте.

Его слова были полны горечью и чистотой. Я смотрела на него новыми глазами. Раньше я видела в нём что-то отстранённое, даже холодное, как будто Уильям жил в каком-то своём мире, доступном лишь ему одному. Теперь же я начала понимать его глубину. Его нежелание рисовать не было связано с отсутствием желания или вдохновения. Наоборот, это был акт уважения, признания того, что есть вещи, которые нельзя запечатлеть или замкнуть в рамки искусства. Любовь для Уильяма была слишком велика для того, чтобы поместиться на холсте. Его сердце огромно, но почему он так боится его открыть?

Улыбка сама расплылась на моем лице, почувствовав, как что-то изменилось внутри меня.

—Если бы у вас была возможность оставить после себя одну картину...

Он долго не отвечал, смотрел куда-то мимо меня, туда, где стоял мольберт, накрытый серой тканью, словно пытаясь представить эту единственную картину.

— Моя картина-насследие... не была бы манифестом. Это было бы что-то личное, не для всех. Может быть, просто размазанный цвет, абстракция, которую никто бы не понял. Только ты, может быть.

И снова его колкости в мою сторону. Мы оба подумали об одном и том же–о нашей первой встрече в музее. Закатив глаза, я заметила, что остались последние два вопроса.

—И так, мы почти заканчиваем, но я бы хотела уточнить один момент.

Пробежавшись глазами по списку, мне в голову пришло что-то новое, что-то другое, но то, что может задеть Уильяма. Я не знала, стоит ли спрашивать, ведь я могу нарушить его личные границы, но с другой стороны, я журналист.

—Уильям,-я отложила блокнот с ручкой в сторону,–вы никогда не писали портрет любимой женщины, почему? Вы никогда не любили?

Темноволосый сжал кулаки, пытаясь скрыть раздражение, но в его голосе звучала какая-то мягкость, которая, я знала, была предназначена мне.

—Я не хотел. Тем более, все они были мимолетными. Портрет-это способ сохранить момент, но для этого нужно верить и знать, что он сохраниться. И, к тому же, картины...они слишком долго живут для моих мимолетных чувств. Если говорить о тебе, Грейс..,–он вдруг замолчал, осознав, что сказал. Резко встав с дивана, Эллингтон скрылся за дверьми одной из комнат, оставив меня один на один со своими мыслями.

Его ответы были как шторм: гневные и неуверенные, но в них было что-то настоящее, что-то, чего он не мог полностью скрыть.
Я видела по нему, что он сказал слишком много. Слишком сильно раскрыл свою душу, изо всех сил стараясь этого не делать.
Выключив запись, я убрала диктофон в сумку. Смотря на дверь, за которой сидел человек, взбудораживший всю меня, все внутри меня сжималось с новой силой... Как поступить? Как не отпугнуть его? Позволит ли он мне поговорить с ним?
Оставаясь, по прежнему, без ответа, мои ноги, словно вата, повели меня на встречу неизведанному. Возможно, я совершаю грубейшую ошибку, возможно, я ставлю крест на своей карьере, а возможно, это моя последняя возможность поговорить с Уильямом.

—Слушай, с тобой все в порядке?

Тишина.

—Я понимаю, что ты запутался,–тяжело вздохнув, я опустилась около двери,—это сложно, сложно открываться людям, когда не знаешь, что от них можно ожидать, особенно, от журналистов,-я усмехнулась абсурдности собственных слов,–Уильям, я...,-тяжелый вздох. Сидя на прохладном дереве, я чувствовала все те ощущения, которые испытывал мужчина. Я чувствовала ответственность за наши с ним взаимоотношения. На тот момент, мне казалось, что я должна остаться, я должна помочь.

—Уильям, я осталась не для того, чтобы осуждать тебя или воспитывать. Я просто...я просто хочу понять тебя.

Я закусила губу от того, насколько непроизвольно вылетели эти слова.

—Я вижу, что за твоими словами скрывается нечто большее, чем недоверие, агрессия или страх. У каждого из нас есть скелеты в шкафу, но это не значит, что мы должны прятаться друг от друга, от тех, кто готов протянуть руку помощи.

Я прислонила голову к двери, чувствуя ее холод, но этот холод ничто, по сравнению с тем, какую пустоту и тревогу я чувствовала внутри. Почему я так беспокоюсь о нем? Может, он вступил в новый, непривычный для него, этап ? Я все еще ждала, отчаянно надеясь, что дверь откроется, и наше понимание и доверие изменит нас.

Щелчок. Дверь распахнулась. Перед моим лицом была протянута рука. Никаких слов, никаких кивков и намеков. Приняв руку помощи, я встала в пола и посмотрела на шатена. Всегда ли он был таким высоким?

—Уильям, я..
—Пожалуйста, уходи.
—Ты сейчас серьезно? Может, сначала поговорим?
—Хватит, ты не понимаешь, о чем говоришь. Нам нечего обсуждать, Робертс.

За все это время Эллингтон даже не взглянул на меня. Преследуя его вплоть до выхода, тот не проронил ни одного слова

—Ты получила интервью, теперь за тобой его написать. Надеюсь, ты сдержишь слово, раз тебе можно доверять. И да,–зеленоглазый взглянул на меня,-ты права, нам лучше не пересекаться.

Хлопок. Я оказалась по ту сторону квартиры.

Расправив плечи, все, что я могла сделать, это пройти по пустому коридору до своей машины, осознавая, что, возможно, за этим последует новая глава в нашей сложной и болезненной истории. Но вопрос оставался один : Последует ли?

___________________________
ну прям вау, а не глава🎀