1 глава. Поиграем?
Вдыхая перед семейным особняком вибрирующий и пахнущий озоном воздух, Маркус уже знал, что тот, кого он совсем не хотел видеть, приехал домой. Пока над головой сжимались в единое целое грозовые тучи, а где-то в отдалении звучал гул грома, будто барабанная дробь перед битвой, юноша не мог сдвинуться с места.
Мальчиком он боялся особняка. Белые стены, по которым увивался садовый плющ, длинные мраморные колонны, красивые окна с фрамугами, фламандские фронтоны — особняк был построен в 1888 году, лордом Бенджамином Де Греем. Первое слово, которое возникало у чужаков при виде него — это величественный. А вот у Маркуса особняк не вызвал ничего кроме ужаса. Первое что он подумал, было: как он будет жить в такой громадине? Там ведь так много тёмных углов. Где-то в них живут чудовища и ждут момента, чтобы разорвать его онемевшую глотку.
Ещё снаружи мальчик отметил внушительность здания, а оказавшись внутри понял, что оно ещё больше. Не зная о чувствах сына, отец с воодушевлением водил его по особняку, хваля высокие потолки, изящные лестницы, приковывающие взгляды картины, старинную мебель, частично привезенную из Франции и Испании, просторные спальни и залы с самыми широкими окнами. Он всё говорил и говорил, рассказывал то забавные истории из собственного детства, то истории, увековеченные в комнатах, будто неупокоенные призраки. Каждое слово доставляло ему отдельное удовольствие, а Маркуса лишь ещё сильнее заставляло сжиматься. Первая ночь, в выделенной ему, спальне была самая жуткая. Если сначала он пытался заснуть, старательно прячась под одеялом, то потом хотелось унести ноги. Этого однако он не сделал, скользнув под кровать. Он видел чудищ — красные, горящие глаза в углах, руки тянущиеся с потолка, слышал их завывание и скрежет за окном, слышал их угрозы. Они не оставляли его даже когда Маркус закрывал глаза и прикрывал уши. Они хотели его уничтожить.
Со временем страх перед громадностью особняка перерос во что-то большое. Иногда Маркусу казалось, что внутри него самого вырос монстр. Стоило юноше расслабиться, как он начинал кромсать его внутренности.
— Сэр, вам нездоровится?
Обернувшись туда, откуда сорвался вопрос, юноша уставился в обеспокоенное лицо своего водителя, что не удивительно. Маркус был так бледен, от чего казалось, что вот-вот свалится в обморок. Синеву красиво изогнутых глаз, испещрённых красными реками капилляров. С самого переезда в семейный особняк, он почти всегда выглядел болезненным и измученным, но прислуга так и не смогла к этому привыкнуть. Возможно всё дело было в том, что Маркус большую часть времени предпочитал проводить либо в спальне, либо вне дома. Свободно разгуливающим по помещениям его почти никогда не видели. Служащие в особняке считали, что всё дело в мачехе, у которой было достаточно причин, чтобы ненавидеть пасынка. Хотя на самом деле женщине было совершенно плевать на его существование. Бывало, что она смотрела на Маркуса таким изумленным взглядом, будто совсем не понимала кто он такой и откуда взялся.
— Всё хорошо. — Сухо ответил юноша. Слова вытянулись из горла с трудом. Если бы они были чем-то осязаемым, то наверняка расцарапали бы его.
Вновь взглянув на здание, неожиданно по позвоночнику пополз холодок. В одном из окон, он заметил знакомую фигуру. Черные волосы обволакивали угрюмое лицо, словно вороньи крылья. Глаза пронзали Маркуса, будто наконечники стрел. Когда гром прогремел совсем рядом, юноша вздрогнул. Клаус ждал его.
Маркус не поднялся в свою спальню, толкнув белоснежные двери в гостиную. Брат сидел на диване. Сегодня на удивление он был одет просто, никаких вычурных штрихов — обычная футболка и джинсы. Изящно положив ногу на ногу, молодой человек листал книгу. Под светом старинной люстры, обложка переливалась серебром. Видимо он прихватил её из библиотеки.
— Ты знаешь латынь? — Спросил Маркус поёжившись. Совсем недавно он касался книги собственными пальцами, а теперь она была в руках у того, кто пробуждал внутри монстров.
— Тебя это пугает? — Усмехнувшись, Клаус захлопнул её и небрежно откинул на низенький, ореховый столик. Красивое лицо приняло презрительный вид. — Никогда не понимал почему для изучения ты выбрал латынь. Мёртвое тянет к мёртвому?
Последний вопрос он специально задал с некоторым нажимом. Клаус знал, как влияет упоминание смерти на брата, а потому никогда не упускал случая задеть его этим.
От вопроса Маркусу действительно сделалось нехорошо. К горлу подступила желчь, но попытавшись сохранить невозмутимое лицо, он решил сдвинуть стрелки на брата.
— Тебе что в Риме не понравилось?
Последний месяц лета Клаус провёл путешествуя по Италии, а в его столице прожил даже две недели. Под римским солнцем бледное, молочное лицо успело чуть загореть, а ещё видимо от вкусной итальянской пищи, избавиться от острых углов, что очень шло молодому человеку и делало более взрослым. В свои двадцать шесть он выглядел раздражающе молодо. Когда в журналах упоминали это, он приходил в бешенство. При этом он не мог не нарадоваться тому, когда там же упоминали о неземной грации или восхитительном стиле, а-ля персонаж из романов девятнадцатого века — прекрасный Дориан Грей воплоти. Изящество Клауса притягивало, а взор удивительно синих, морских глаз отталкивал.
В них было так много надменности, что выдержать эту остроту казалось чем-то крайне тяжёлым. В их отражении люди были мусором и инструментом для достижения целей.
— Слишком много латыни. Каждый раз видя эти надписи, вспоминал о тебе. Ты рад?
Маркус не ответил, мрачно уставившись в окно. Пронёсшаяся за ним кривая молния, разнеслась гулким громом. Стёкла задрожали, а свет люстры нервно заморгал. В тот же миг хлынул беспорядочный ливень, тревожно застучав по окнам. Свет в комнате переменился. Тёмные шторы в миг превратились в нечто жуткое, в то, что в детстве заставляло Маркуса держаться от них на расстоянии.
— Ты надолго останешься?
— Уже не терпится от меня избавится?
Клаус по-кошачьи подплыл к брату, встав за его худощавой спиной, будто вторая тень. Они были почти одного роста, но из-за худобы и игры света Маркус порой казался выше.
Когда Клаус положил тяжелую руку на его плечо, юноша напрягся и тот заметил это, расплывшись в довольной улыбке. Почувствовав под ухом тёплое дыхание, Маркус судорожно дёрнулся, но Клаус удержал его, зловеще прошептав:
— Я всегда буду рядом. Никуда ты от меня не денешься, подкидыш.
Этот эпизод оставил на душе Маркуса много неприятного. Весь оставшийся вечер он старался не попадаться на глаза старшего брата, чтобы ненароком не навлечь на себя новую волну гнева. А ещё всей душой юноша надеялся, что Клаус свалит в свои апартаменты, которые располагались в одном из зданий в центре Лондона, а главное подальше от Маркуса. Но увы надежды не оправдались. Ночью когда в спальне ещё был включен свет, а он не спал, подросток услышал за дверью какой-то шум. Всмотревшись в неё, решил, что та сейчас откроется, но вместо этого заметил, как из под нижней щели в комнату проскользнул лист, согнутый вдвое.
Какое-то время Маркус стоял не двигаясь и глядя на него, будто на яд. Убедившись, что никто не собирается входить в спальню, он наконец поднял лист и раскрыл его. На бумаге было выведено одно единственное слово, но даже оно заставило похолодеть.
«Ludemus?» ¹*
До этого Клаус оставлял послания на французском. Делал это с тех пор, как Маркус переехал в особняк, чем изводил младшего брата. Тогда мальчик только начинал изучать французский, а когда послания заполнили его мир, почувствовал к этому языку ярое отвращение. Ему захотелось, чтобы между ним и братом выросла какая-нибудь непробиваемая стена и поэтому начал изучать латынь. Маркус надеялся найти в ней пристанище. И вот впервые Клаус вторгся в эти стены. У него с детства была такая привычка — бесцеремонно лезть туда, куда не следует. А больше всего на свете ему нравилось лезть в душу младшего брата и перестраивать её.
Он никогда не обладал каким-нибудь особым даром. Изучение языков давалось легко, но не доставляло удовольствия. Было время когда Клаус пытался писать стихи и хотя поначалу это даже нравилось, в итоге вновь принесло разочарование. Ни в школе, ни в университете он тоже не достиг высот — оставшись ничем не примечательным для преподавателей студентом. Обычно интерес вспыхивал к нему только с упоминаем успешного отца Андреаса Де Грея. Когда Клаус окончательно осознал, что нет внутри у него ничего особенного, он стал притворяться, что всё ровно наоборот. Природное очарование, хитрость и притягательная внешность сыграли ему на руку. Он получил популярность не только в узких кругах молодежи, но даже в светских.
Каждый раз видя своё холёное лицо на обложках известных журналов, Клаус упивался и делал всё для того, чтобы вновь попасть туда.
Со временем это тоже ему наскучило и тогда-то он взялся за Маркуса, который внешне даже сильнее чем сам Клаус походил на отца, с новой силой. С удивлением и с завистью подметив в брате нечто такое, что никогда не было у него самого — молодой человек пришёл в бешенство. Мелкий паршивец какой-то шлюхи лучше него? Да ни в жизни! Он обещал себе, что ни за что не позволит Маркусу расцвести и стать тем юношей, которым будет гордиться отец.
Младший брат не догадывался о всех причинах ненависти Клауса, считая, что всё дело в его матери, которая едва не увела чужого мужа - и даже чувствовал за это ответственность и вину. Может именно поэтому он не мог дать отпор, а может и потому, что надеялся, что со временем гнев брата поутихнет и они наконец станут настоящей семьёй. Разлада между детьми отец не замечал. Оба брата старательно это скрывали, да и Де Грей старший бывал дома так редко, что если бы кто-то сообщил ему о разногласиях между детьми, он счел бы это шуткой и просто улыбнулся бы в своей сдержанной манере. Мужчина искренне верил, что Клаус заботится о младшем братишке и именно поэтому так часто приезжает в родительское гнездо. Что что, а пускать пыль в глаза старший сын умел лучше, чем кто-либо другой в семье.
В ту ночь Маркус опять спал плохо. За окнами гремела гроза и бушевал шквальный ветер, но не это его тревожило, а тени, что тянули руки к горлу, тени, что обретали форму и душили его. Несколько раз он просыпался в холодном поту, а потом также резко закрывал глаза. Прямо как в детстве хотелось спрятаться под кроватью, лишь бы те кто живут во тьме, не коснулись его, но Маркус давно перерос это, да и стыдился таких порывов. Он уже не был ребёнком и считал, что пора убить всех монстров, ведь юноша прекрасно понимал, что если не сделает это сейчас, то не сделает никогда. А больше всего на свете он боялся, что чудовища будут преследовать его до конца жизни.
Ночью Маркус видел маму. Она тянула к нему руки в мольбе, едва узнаваемая, с обглоданным черепом вместо нежного лица, с трепещущими внутри глазниц червями и с криком. Она кричала беззвучно, раскрыв свой рот, но юноше казалось, будто расколется его собственный череп. А утром, не успев даже открыть глаза, нос учуял металлический запах крови. Ему не нужно было заглядывать под кровать, Маркус и так знал, что под ней. Он где-то вычитал, что кровь исступляет хищников, ведя по следу, а жертв наоборот обращает в бегство, подальше от опасности, даже если это не её кровь. Так вот, сейчас Маркус чувствовал себя жертвой. Ему хотелось пуститься в бега, но вместо этого он встал с постели и заглянул вниз. К горлу подкатила желчь. Юноша едва удержал себя от того, чтобы не опорожнить и так пустой желудок на дорогой паркет. Под кроватью лежала ворона, со вспоротым брюхом. Из окоченевшего тела уже ничего не лилось, лишь тонкие кишки в мутной жиже тянулись, будто черви. Маркус уже не первый раз находил мёртвых животных под кроватью и догадывался, кто их подкидывал... Хотя нет, он точно знал кто, но так ни разу не осмелился заговорить об этом. Юноша так привык к такому, что даже не считал это странным. Однако глядя на несчастных жертв его всегда окутывала жгучая печаль и вина.
Пока все спали, Маркус бережно заворачивал бедняг в бумагу и спускался в сад, устраивая им скромную панихиду. Сегодняшнее утро не было исключением. Не став тратить время на переодевание, юноша спустился в сад, двинувшись к старому дубу, что рос там ещё со времен прадеда. В утреннем сумраке, особняк казался мрачным и пугающим. В темных окнах отражалось пепельное небо. После дождя оно всё ещё оставалось таким же грозным, как вчера. На дорожках сада стояли маленькие лужицы. Голые ноги мягко чавкали по зеленой траве. Только оказавшись на улице, Маркус спохватился, что не надел обувь. Ступни тут же замёрзли, но он не стал возвращаться, побоявшись, что кто-нибудь проснулся и увидит его.
На всякий случай оглянувшись, залез рукой в маленькое дупло и вытащил на свет короткую лопатку для клумб. Маркус не стал рыть глубокую яму. После грозы земля поддавалась легко. От запаха сырости, юноше стало мерзко, но он продолжил копать. Где-то над головой слышался шепот листьев и ему казалось, что они говорят о нём.
«Убийца! Виновен!»
В волосах застревали, падающие с кроны дуба, капли. В какой-то момент бледные, костлявые пальцы начали мять грязь. Тяжело вздохнув, Маркус опустил ворону в ямку и закопал её. Встав, он обошёл глазами всю территорию перед деревом. За девять лет - семнадцать животных... Ворона стала восемнадцатой. Неожиданно в мыслях юноши пронеслось: «А что если я... А что если это сделал я? И всегда был я?». Руки покрылись мурашками. Маркусу стало страшно. Очень страшно, что не никаких монстров снаружи, а главный монстр сидит внутри и дожидается своего часа.
Юноша стоял над безымянной могилой, среди призраков других жертв, долго, а в одном из окон стояла другая фигура и протыкала его спину злым, колючим, как острие ножа, взглядом.
1) Перевод от лат. — «Поиграем?»