Сломанные

Около 11 вечера зазвонил телефон. Это был Женя. В голове куча тревожных мыслей. Что–то произошло. Сделав глубокий вдох, я беру трубку.

– Прости, прости меня, – его убитый голос повторяет эти слова.

– Женя, что случилось, где ты? – дрожащим голосом выспрашивала я подробности.

– Я снова тебя обманул, – говорил он с надрывом.

– Где ты? Ответь, –умоляла я.

Он назвал адрес.

– Сейчас приеду, будь там, – быстро ответила я и отключилась.

Я вызвала такси и через полчаса была на месте.

Он сидел на бордюре у вокзала, свесив голову, в руке была сигарета... Он снова сорвался... Но сейчас был не тот момент, чтобы читать нотации. Я быстро преодолела расстояние и подошла к нему.

– Что случилось? – тревожно спросила я.

– Прости, – он снова повторял то же самое, опустив голову на руки, скрывая от меня своё лицо и глаза.

– Все хорошо, расскажи мне, – я села рядом, обнимая его плечи рукой.

Его лицо закрывали волосы. Шёл дождь, и капли стекали по ним, падая на асфальт, он был весь мокрый. Я взяла в руки его голову и подняла её, взглянув ему прямо в глаза. Его глаза были пустыми.

– Расскажи мне, прошу тебя, – тихо повторила я.

– Отца больше нет, – убитым голосом сообщил Женя.

Он был очень близок с отцом, и своим голосом сейчас он ясно дал понять, что его собранный по кусочкам мир вновь рухнул, оставив после себя лишь боль утраты.

– Что случилось? – тихо спросила я, поражённая этой новостью не меньше Жени.

– Не знаю... – начал он. – Мама позвонила и сказала это, я в тот момент был не дома... – сумбурно рассказывал он. – Она сказала, что он вскрикнул, она к нему подбежала, а отец... – Женя хватал холодный воздух, выпуская густой пар. – Он голову уронил и обмяк... Мама побежала за таблеткой, сунула ему в рот... Но всё было без толку... Когда приехали врачи, они констатировали смерть, таблетка так и осталась у него во рту. Вскрытие покажет точную причину... – прошептал он.

– Мне так жаль, – тихо проговорила я, крепче его обнимая. Я чувствовала, как вздымаются его плечи от всхлипов.

– Сколько ты уже здесь сидишь? – спросила я.

– Не знаю... Как мама позвонила, я понял, что не хочу идти домой... Решил пройтись, подумал, что холодный ветер вырвет меня из этого состояния... Думал, станет чуть легче... – Женя вновь зашёлся слезами.

– Я здесь, я рядом, – мягко говорила я.

Я обняла его. Через минуту он ответил тем же, выронив намокшую сигарету. А после уткнулся лицом мне в грудь.

– Я слабак, – начал всхлипывать он.

– Нет, это не так.

– Ты увидела меня таким... Прости, – он мотал головой, словно пытаясь скрыться от меня в моей же одежде, лишь бы я не видела его в данный момент. Не видела его таким...

Не таким как прежде.

Видя его слезы, я не смогла сдержать свои.

– Какой же я жалкий, – схватился он за волосы.

– Не говори так, – заключила я его в свои объятия. – Это эмоции, – водила я рукой по его спине. – Лишь эмоции, – тихо шептала я. Он начал успокаиваться.

Он поднял на меня свои глаза. На фоне покрасневших белков, его радужка стала ещё ярче, ослепляя собой как свет волшебного фонаря.

– Этого состояния не нужно стыдиться, – пыталась я его успокоить.

Он был так похож на ребёнка в эти минуты. Ребёнка, которого хотелось пожалеть и приласкать. Я прекрасно понимала, что эта "слабость" лишь признак того, что он очень долгое время был сильным, сдерживая все эмоции в себе, и теперь они просто нашли выход. И после этого он снова станет самым мужественным парнем для меня на свете.

– Спасибо, что ты есть, – еле слышно произнёс он.

Мы сидели так какое–то время. Сидели и молчали.

Когда он стал успокаиваться, я спросила:

– Почему именно здесь?

– Что, – не понял он вопроса.

– Почему ты выбрал именно это место? – внесла я ясность.

– Электрички... Их движение... Они помогают не потерять ощущение времени. У них есть свой тайминг. После одной приезжает другая. Значит время идёт, и оно не остановилось. Значит ты ещё жив...

Когда я приехала домой паническая атака не заставила себя долго ждать. Я сдерживала как могла свои эмоции рядом с ним, чтобы он не увидел этого, чтобы не усугубить ещё сильнее ситуацию. Но дома я держаться больше не смогла. В голову сразу же стали лезть разного рода мысли.

«Что будет теперь? Какой вред он причинил за сегодня своему организму? Как ему сейчас тяжело? Как теперь будут обстоять дела с работой, ведь придётся тяжко в связи с потерей одного из кормильцев в семье... Вдруг это скажется на наших отношениях?»

Где–то на задворках сознания я понимала, что это не должно меня вообще волновать, тем более в такой крайней степени, но ничего не могла поделать со своей тревожностью.

В общем, в который раз я сама провоцирую появление панички у себя. По–другому не получается, ведь сейчас он не рядом со мной, я не знаю, что с ним в эту минуту, вдруг ему снова плохо, а я даже не могу его обнять.

*

Странно видеть на человеке, которого ты, пусть недолго и несильно, но всё–таки знал вживую... Лицезреть уродливый шрам, располагающийся на черепе – следствие аутопсии. Мозг во всю отказывался воспринимать реальность происходящего.

Вокруг стояло много незнакомых мне ранее людей, сплошь одетых в черный цвет. Пахло холодом и землёй, однако у неё был запах смерти. Отовсюду доносились глубокие вдохи, всхлипы и громкие рыдания. Мужчины во всю старались не проронить ни единой слезы, смыкая губы в тонкую линию. Женщины утирались платками. Особо предусмотрительные надели очки, скрывая опухшие не просыхающие красные глаза. Ведь похороны – прерогатива живых.

Женя стоял рядом с мамой. Я держалась за ними, не отпуская его холодной, немного влажной руки. Татьяна Васильевна была бы совсем незаметна из–за своего невысокого роста, не надень она чёрную шляпу с вуалью. Её глаза едва можно было под ней разглядеть. Сверху она накинула широкую длинную чёрную накидку, похожую на пончо.

На похоронах пошёл первый снег, ложась белым тонким слоем на землю, символизируя собой новое начало, чистоту души, для которой всё только начинается. Она прошла один путь, и теперь готова переродиться в более высшее существом.

Пушистое белое лёгкое покрывало скрыло за собой уродливость чёрной земли – символа горя, боли, порочности, смерти.

Внезапная смерть учит нас тому, что у всего в этом мире есть свой срок, который никому из нас не известен, к счастью или нет. Самый близкий и родной человек может в любую минуту больше не проснуться, поэтому так важно проводить с родными как можно больше времени, говорить им тёплые слова, слова любви и благодарности, обнимать их и целовать. Ведь потом может стать уже поздно... И всю оставшуюся жизнь ты будешь винить себя за ту ссору, из–за которой не успел сказать человеку, как сильно ты его любишь. И вот ты стоишь теперь на его могиле, утопая в слезах, и кричишь эти три слова и главное – прости. Но уже поздно. Жить с чувством вины невыносимо тягостно, и этот груз никогда не станет легче, сколько сил бы ты не прикладывал. Такова природа человека. Такова жизнь.

– Вскрытие показало обширный инфаркт...– сказал Женя после похорон. – Ни я, ни мама не знали, что у него последнее время болело сердце... Он ни разу не говорил о своих заболеваниях. Скрывал всё, а внешне продолжал оставаться таким же спокойным и весёлым... как и прежде.

Я молча слушала его, не зная, что и ответить.

– Зачем он так поступил? – возопил Женя. – Если бы он хоть раз заикнулся об этом... Если бы только сказал! – вскрикнул он, сжимая кулаки. – Можно было бы ему помочь. Ведь сейчас есть таблетки... Медицина помогает справиться с болезнями сердца... Ну почему он не сказал ни слова? – из глаз Жени брызнули слёзы.

– Дедушка тоже не говорил ничего о том, что его мучают боли... Когда терпеть стало невозможно, врачи диагностировали последнюю стадию, – со скорбью вспоминала я.

– Это другое! – вдруг вскрикнул он.

– О чем ты? – изумилась я.

Он потянулся рукой к карману куртки, доставая от туда пачку сигарет.

– Тебе не понять, – сказал он, затягиваясь сигаретой. Его глаза были пустыми.

– Я тоже потеряла близкого человека. Я сильно любила дедушку и видела, как он угасает на глазах! – повысила я голос.

– Когда ему поставили диагноз, там уже был известен итог. У вас было время подготовить себя к этому морально, было время попрощаться. А я даже попрощаться не успел, – заплакал он, опуская руку с сигаретой.

– Как можно подготовиться к смерти? О чем ты вообще говоришь? Ты сам себя слышишь? – вскричала я, горячие слёзы брызнули из глаз. –Ты даже не представляешь, сколько боли пришлось вынести моему деду! Твой папа наверняка даже испугаться не успел.

– ...

Мы молча стояли и смотрели на тишину кладбища. Секунду назад мы кричали друг на друга прямо здесь – посреди кучи людей... Когда–то живых. Смешанные чувства копошились во мне. Наверное, это единственное место, где среди людей, ты можешь не стыдиться тишины, можешь помолчать и не ощущать угрызения совести за неловкое молчание. Но именно тут тишина оглушительно бьёт по ушам, прожигая собой нутро. Именно здесь молчать и не получается.

Зачастую, мы считаем боль худшим чувством. Но сейчас я убедилась в ложности этого суждения. Что может быть хуже бесконечной тишины? Тишины, молча пронзающей твоё тело сотнями игл. Тишины, давящей на весь организм. Она подкрадывается незаметно и окутывает тебя в своё кокон, из которого невозможно выбраться. Открывая рот, в попытках позвать на помощь, ты лишь судорожно хватаешь им воздух, необходимый для лёгких и поддержания жизни. Ты больше не можешь извлечь из себя звук.

Даже ветер не попадал сюда, боясь нарушить своим гулом непоколебимую тишину этого места. Боясь тем самым задеть своим живым порывом это место, лишенное жизни. Боясь внести чуточку жизни туда, где её не было испокон веков. Внести жизнь в её здесь отсутствие.

*

Я сидела у Жени дома над чашкой горячего чая, согревая руки. Татьяна Васильевна торопилась на работу, впопыхах застегивая длинное карамельного цвета пальто. Она сильно похудела, от чего её точеная фигура стала совсем неживой, точно кукла. Кожа лица была прозрачной, обнажая каждую венку и сосуд. Под глазами образовались глубокие фиолетовые синяки из–за недостатка сна. Со слов Жени, она всеми днями пропадала на работе, стараясь забыться, всё реже появлялась дома, периодически сообщая ему, что останется у подруги. Дома царил хаос из гор немытой посуды и пустого холодильника. Однако, библиотека его папы оставалась в идеальном состоянии – полки блестели от чистоты, на корешках не было ни единой пылинки. На что Женя ответил, что это он вытирает пыль и поддерживает в надлежащем состоянии того, что когда–то было так дорого сердцу его отца, в память о нём. Этакая дань уважения.

На плите стояла большая кастрюля с варящимся в ней супом, Женя временами подходил к ней, чтобы проверить его готовность и пробуя на вкус. Он осторожно поднёс ложку с супом ко мне, предварительно остудив.

– Попробуй на вкус, – попросил он.

– Рисовый? – спросила я, пробуя содержимое.

– Хотел сначала харчо приготовить, но понял, что томатов дома нет, – сказал Женя.

– По вкусу всего хватает, – ответила я. –Очень вкусно, – расплылась я в улыбке. – Острота чувствуется как надо.

– Я туда столько чеснока добавил, – засмеялся он.

– Женя, я допоздна сегодня, – предупредила она. – Ариша, пока, – попрощалась она и скрылась за дверью.

– Хочу уехать, – внезапно сказал Женя. Его бледная кожа лица и впалые щеки, лишь сильнее подчеркивающие его остроту скул, делали его похожим на аристократа. Сложно было не заметить разительных перемен в его внешнем виде – Женя стал меньше есть, пусть и говорил, что это не так. На худом и бледном лице глаза казались ещё больше и ярче.

– Куда? – спросила я.

– Не имеет значения, – изрёк он. – Лишь бы подальше, чтобы не видеть... воспоминания... они всплывают в памяти каждый раз. Дома, на улице – всюду. Я вижу своего отца, когда он был жив. Вижу беззаботное детство. Мне невыносимо от этого. Я не могу нигде от этого избавиться, это преследует меня, – измученно говорил он.

– Что именно? – попыталась я внести конкретику вопросом.

– Прошлое. Хочу забыться, – тихо произнёс Женя.

– Это временно. Пройдёт, но не сразу.

– Я не хочу страдать, – его глаз вновь стояли на мокром месте, сверкая скопившейся завесой слез. – Понимаешь? – с надрывом в голосе спросил он.

– Мне кажется, ты слишком торопишься со своим немного спонтанным решением, – неуверенно выдавила я.

– Тогда назови мне причины, по которым я должен хотеть здесь остаться? – он сверлил взглядом мои глаза.

– Я не знаю, – честно ответила я. – Но, в любом случае, ты должен подумать над этом, взвесить все... – продолжала я. – Не торопись с выводами. Ты говоришь это на эмоциях, чтобы принять истинно–верное решение, тебе следует всё взвесить на холодную голову, будучи спокойным.

– Ты знала о том, что, порой, самые верные решения приходят именно на горячую голову и при этом абсолютно спонтанно? – продолжал он смотреть на меня в упор.

– Слышала где–то, но не думаю, что конкретно в этой ситуации следует руководствоваться данным подходом, – проговорила я.

– Ты меня не понимаешь, – вздохнул он.

– Женя! – повысила я голос. – Я тоже потеряла близкого человека, но я же не собрала после этого все свои вещи и не уехала. Не будь опрометчивым, – твердо сказала я.

– Так ты же учишься ещё, куда тебе уезжать то?

Мы словно говорили с ним на разных языках.

– Какое это имеет отношение? Если бы захотела, то меня бы это, уж поверь мне, не остановило, – выпалила я. – Дело в желании.

– И у меня оно есть.

– И с каких пор интересно узнать? – ехидно спросила я.

– Когда я побывал в другом городе с друзьями и увидел новые возможности, – сказал он.

– Но ты ничего не говорил в тот раз об этом, – удивлённо сказала я.

– Я думал, что ты поняла... – затих он.

– Как? По твоим рассказам о городе? – уставилась я на него. – Из еды, освещения, парка или паба я должна была это понять?

– Ну, по картине в целом, – произнёс он.

– К тому же у тебя здесь работа, – продолжала я.

– Работу и там найти можно, – коротко ответил он. – А там новые люди, которые меня совсем не знают. Не будет такого, что подходит ко мне какой–то дядя Коля и выражает мне своё, к чёрту ненужное, сожаление, – выпалил он.

– Женя, должно пройти время, и всё образумится и снова встанет на круги своя, – настойчиво повторила я. – Смерть близкого выбивает нас из привычного образа жизни на какой–то промежуток времени. Но это пройдёт – все проходит. И боль пройдёт, все имеет свойство заканчиваться.

– Ну, может, ты и права, – он повернул голову к окну, смотря на крупные хлопья снега, медленно летящие с неба.