часть 3
Успокоившись и поговорив с врачом, Лёша узнал, что предварительной причиной смерти стал сердечный приступ. Инфаркт. Точная причина будет известна только после вскрытия. «Такая молодая...» — эта мысль била в висках, как молоток. Он знал, что подкосило её здоровье, и понимал, какая капля переполнила чашу.
Обратная дорога казалась неправильной. Словно он шагал против времени. Солнечный день, люди спешат по своим делам, дети смеются и играют. Мир продолжал жить, не замечая, что один из его уголков навсегда опустел.
— Всё будет нормально. Я позвоню, — сказал он Максу и Васе, прощаясь. Они не хотели его оставлять, но он настоял. Лёша чувствовал: этот путь домой он должен пройти один.
Подходя ближе к дому, Лёша услышал голоса и звуки, исходящие изнутри. Он заметил чемоданы у входа и подумал про себя: семейство Вьюнковых в сборе. Но тут же напомнил себе, что их всего двое — брат и сестра.
Сестру отца звали Диана, и она, как и её брат, писала своё имя с ошибкой — "Дионa". Это ещё раз подчёркивало их родство. Лёша часто размышлял о том, что, несмотря на одинаковое имя с его мамой, характер у тёти Дионы был абсолютно противоположным. Для тех, кто знал её поверхностно, она могла показаться справедливой и доброй. Но стоило вам подойти ближе, как она начинала душить вас своей критикой, высасывая все соки жизни и радости.
Сразу у порога Лёша заметил непривычный шум: гул голосов, хлопанье дверей. В прихожей стояли незнакомые сумки. В воздухе витал запах заваренного чая и какой-то спешки.
Внутри дома царил хаос. Дети бегали по коридорам, их крики отдавались в висках. Сын тёти Дионы что-то усердно ковырял за столом. Рядом его жена с пустым взглядом смотрела в чашку. Сама тётя сидела с отцом, обсуждая предстоящие похороны. Лёша уловил обрывки фраз:
— Поминальный стол... гроб... церковь...
— Бедный ребёнок, крепись, — сказала тётя Диона, поднимаясь. Она поцеловала Лёшу в щёку и обняла так, словно делала одолжение.
Её сын и невестка молча опустили головы. Лёша не мог понять, кого она сейчас жалеет больше: своего брата, который потерял жену и прислугу в одном лице, или себя — ведь теперь ей придётся взять на себя хлопоты. Она никогда не любила его маму. Тётя Диона всегда считала, что во всех неудачах её брата виновата его жена. Она не упускала возможности напомнить, что именно мама Леши — причина всех бед. В её глазах та была бесполезной хозяйкой, плохой матерью и никчёмной женой, которая тянет мужа на дно, хотя своего мужа она завела в могилу уже в 40, высосав из бедного все соки жизни.
— Мужчина — голова, а жена — шея. Как шея повернёт, туда голова и смотрит, — любила повторять она.
Лёше всегда казался этот пример абсурдным. В какой вселенной шея управляет головой? Разве только если там нет мозга и она просто болтается, как украшение.
После дежурных, напускных соболезнований тётя Диона быстро вернулась в своё привычное состояние. С холодным и вечно недовольным голосом она начала раздавать команды. Лёша лишь молча делал всё, что ему велели, находясь в каком-то оцепенении, будто весь мир заволокло туманом. Каждое действие казалось бессмысленным, каждое слово — пустым звуком.
Единственным спасением было то, что Макс и Вася пришли помочь. Их присутствие было как якорь, позволяющий не утонуть в бесконечной суете и чужих заботах..
К вечеру маленький дом был набит людьми, каждый из которых устроился на ночлег так, как ему было удобно. Тётя Диона заняла спальню, её сын с женой расположились на большом диване в гостиной, а их дети уютно устроились на Лешиной кровати. Лёше же с отцом достался пол. Как будто мало того что ему пришлось уступить кровать, тётя Дионе, по каким-то известным только ей причинам, запретила Лёше пойти ночевать к Максу.
Теперь ему приходилось делить жёсткий пол с отцом, слушая его храп и бесконечный скрип кровати, на которой дети ёрзали, никак не находя себе места. В этой какофонии звуков и чужого дыхания Лёше казалось невозможным уснуть. Но усталость взяла своё, и он провалился в беспокойный сон.
Знакомое поле. Но на этот раз он не летал, а стоял на земле, прямо посередине бескрайнего простора. Оглядевшись по сторонам, Лёша заметил человеческую фигуру вдалеке и быстрым шагом направился туда. Это была та самая женщина из его предыдущего сна — пухлая дама с доброй улыбкой, от которой веяло теплом и спокойствием. Она стояла среди буйно растущих цветов и с любовью ухаживала за ними, как опытная садовница. Её движения были мягкими, почти танцующими, а губы шевелились, напевая тихую, незнакомую мелодию.
Лёша уже почти подошёл к ней, сердце гулко стучало в груди от странного, неясного предчувствия. Женщина повернулась, её глаза встретились с его взглядом, и она открыла рот, чтобы что-то сказать. Лёша резко проснулся. Оказалось, Лёшу разбудил неуклюжий удар отца, который неудобно развернулся во сне. Лёша дёрнулся и, поморщившись, потёр лицо. Посмотрев на телефон, а затем в окно, он увидел, что небо уже начинало светлеть — скоро рассвет.
В доме всё так же гудело какофонией: тяжёлый храп отца, скрип кровати, на которой бесконечно ёрзали дети, и тяжёлые, прерывистые дыхания других родственников. Лёша с трудом вздохнул. Как бы ни было тяжело, нужно было попытаться снова уснуть. Впереди был долгий, мучительный день — день похорон.
Но сколько бы он ни закрывал глаза и ни старался прогнать мысли, сон больше не приходил. Лёша пролежал до самого утра, ворочаясь с боку на бок, чувствуя каждую минуту, как будто она длилась часами. За окном начало светать, и первые серые лучи пробивались сквозь занавески. Дом постепенно оживал. Рядом отец тоже начал шевелиться, тяжело вздохнув и поднявшись с пола. Лёша видел, как тот молча собирается, натягивая чёрный костюм прямо в комнате, не говоря ни слова. Глаза у отца были красные, взгляд пустой.
Они молча встретились взглядом. Ни слов, ни утешений — только кивок, в котором было больше понимания, чем в любых фразах.
Лёша медленно поднялся сам. Тело ломило от усталости, но мысль о том, чтобы снова лечь, казалась невыносимой. Он вышел в коридор вслед за отцом, который направился на кухню, где уже царила привычная суета. На кухне всё было уже в движении. Тётя Диона распоряжалась, как генерал на поле боя, направляя родственников на каждое движение. Кухонные столы были завалены блюдами — традиционные поминальные угощения. Лёша прошёл мимо, словно сквозь туман, не обращая внимания на суету. Каждое слово, каждый звук казался приглушённым, будто он находился в другой реальности.
Скоро дом наполнился людьми. Они приходили один за другим, тёмные одежды, скорбные лица. Но за этими масками Лёша видел только пустоту. И вот тогда он начал замечать их — разговоры, улыбки, шёпот за спиной...
В доме шумно, душно, в воздухе смешались запахи еды, цветов и дешёвых духов. Люди толпились в комнатах, говорили вполголоса, делая скорбные лица, когда проходили мимо Лёши. Но стоило им собраться в кучку или отвернуться, как их голоса становились живее, шутки сыпались, а сплетни кружились, будто ничего не произошло. Слышался тихий смех, кто-то рассказывал анекдот, а кто-то уже обсуждал, как Лёшин отец будет жить дальше.
Лёша смотрел на всё это, и его душило от ярости и бессилия. Как они могут? Как могут смеяться, обсуждать пустяки, когда весь его мир рухнул? Ему хотелось закричать, выгнать всех из дома, закрыться и спрятаться от этого бездушного спектакля. Слёзы жгли глаза, но он держался, стиснув зубы.
И вдруг, среди шумной толпы, он увидел её — женщину, которая на мгновение остановила время. Высокая, сдержанная, с пронзительным взглядом — старшая сестра его мамы. С первого взгляда нельзя было сказать, что они похожи, но что-то неуловимое — взгляд, выражение лица, тонкая складка у губ — напомнило Лёше мать.
На секунду ему показалось, что это мама стоит там, живёт и дышит. Их взгляды встретились, и Лёша увидел в её глазах то, чего не находил ни в одном другом лице здесь — настоящую боль, разделённое горе. Она смотрела на него так, как никто другой не смотрел.
Он не выдержал. Бросился к ней, обнял, уткнувшись лицом в плечо. Слёзы, которые он так долго сдерживал, вырвались наружу. Он рыдал, дрожащими руками сжимая её, и чувствовал, как всё, что давило на грудь, выходит вместе с этими слезами. Боль не утихала — наоборот, становилась сильнее, пронзая каждую клеточку. Но вместе с болью приходило и облегчение. Наконец-то он мог дать выход своим чувствам. Наконец-то рядом был кто-то, кто понимал, кто разделял эту боль, а не играл на публику.
Она молча гладила его по спине, не говоря ни слова. И в этой тишине было больше поддержки, чем во всей показной жалости, которой его окружали.
Похороны прошли, как в тумане. Море лиц, скорбные взгляды, слова соболезнования, которые сливались в один гул. Лёша стоял возле гроба, слушая, но не слыша, что говорил священник. Он почти не видел людей — только чёрные силуэты, мелькающие перед глазами.
Мать похоронили на небольшом кладбище за городом. Он запомнил, как земля тяжело стучала по крышке гроба, как мёрзли руки, и как, казалось, всё это происходило не с ним. Вокруг — безразличные лица, заученные фразы. Лишь когда всё закончилось, и люди начали расходиться, к нему подошла старшая сестра мамы.
— Лёша, — сказала тётя Лилия, обнимая его. — Нам так и не удалось нормально поговорить. Может, ты как-нибудь приедешь ко мне в гости? Я была бы очень рада.
Тётя Лилия была старше мамы на тринадцать лет и жила одна. Он видел её всего пару раз. В последний раз это было, когда ему было 10 и они с мамой гуляли в парке. Тогда после разговора с тётей Лилией мама быстро увела его, и он помнил, как она плакала. В памяти осталась фигура тети Лилии, грустно наблюдающей, как они удаляются.
Теперь её предложение прозвучало как подарок. Тёплый, неожиданный, почти спасительный.
— Хорошо, — тихо ответил он, пытаясь улыбнуться.
Он почувствовал, что, может быть, там, в её доме, где нет чужих людей и навязчивых лиц, он сможет, наконец, прийти в себя.
Когда всё закончилось и последние гости начали расходиться, Лёша вернулся домой. В доме стало тихо. Лишь на кухне слышались голоса. Он заглянул туда — отец сидел за столом со своей сестрой, тётей Дионой. Они пили чай, и на их лицах были довольные улыбки.
Лёша решил не мешать и пошёл в свою комнату, чтобы отдохнуть. Но, зайдя туда, он увидел, как внуки тёти Маши — шестилетний и восьмилетний мальчишки — бегали и играли с его вещами. Один из них держал в руках связку сухих трав, которую подарила ему мама. Теперь травы немного осыпались, и на полу лежали маленькие осколки воспоминаний.
— Отдай это немедленно! Кто позволил вам трогать мои вещи?! — взорвался Лёша.
На его крик прибежали отец и тётя Диона.
— Что здесь происходит? Почему ты кричишь на детей? — возмутилась тётя, прикрывая своих внуков. Те спрятались за её спиной.
— Они взяли мою вещь! Пусть вернут! Это очень важно для меня! — Лёша пытался говорить спокойно, но голос дрожал от злости и обиды.
Тётя Диона повернулась к мальчикам и мягко спросила:
— Что вы взяли у дяди?
Лёша не стал ждать ответа:
— Это связка из трав... — голос его сорвался.
Увидев её в руках одного из внуков, тётя всё тем же ласковым тоном сказала:
— Я же говорила не трогать чужие вещи. Давайте вернём их дяде, хорошо?
Мальчик спрятал руки за спину и наотрез отказался.
— Да ладно тебе, — тётя Диона махнула рукой, — поиграется и отдаст. Ничего страшного не случится.
— Нет! — Лёша уже не сдерживался. — Это не игрушка! Она рассыплется, если вы её сломаете. Пусть вернёт сейчас же!
Тётя явно не ожидала такой реакции. Её лицо побагровело.
— Рот закрой! Ты на кого кричишь?! — завопила она. — Я здесь вокруг тебя прыгаю все эти дни, потому что у тебя мама умерла! Думаешь, теперь можно мной командовать? Это ребёнок! А ты ведёшь себя хуже него! Как ты его воспитываешь? — тётя Диона повернулась к своему брату, презрительно качая головой. — Истерит хуже бабы! — усмехнулась она.
Отец, сверля Лёшу тяжёлым взглядом, добавил:
— Это он не в нас пошёл.
В памяти Лёши навсегда осталось то лето, когда его почти на месяц отправили жить к тёте Дионе. Жизнь тогда показалась одним большим наказанием. «Правильное воспитание», как это называла тётя, сводилось к бесконечной уборке дома, уходу за огородом и вечному голоду. Все обязанности ложились на плечи шестилетнего Лёши, хотя её собственный сын, старше его на десять лет, почти ничего не делал.
Любая ошибка заканчивалась суровым наказанием. Лёше приходилось стоять на раскалённом солнце, держа над головой тяжёлый кирпич, пока горячие кожаные туфли обжигали ноги. Тогда он верил, что всё это правильно и что он заслужил такую жизнь — старшие сумели убедить его в этом. Но теперь, глядя на внуков тёти Дионы, которым позволялось всё, он не мог не чувствовать яростную несправедливость. Эти дети играли в его комнате, ломали его вещи и даже не получали за это выговора.
Тогда, в детстве, Лёша просто не понимал, почему с ним так обращались. Теперь он понимал, но это знание только усиливало его боль и злость. Лёша сжал кулаки.
— Вы бы лучше своих воспитывали! — выплюнул он. — Бегают как дикари, чужие вещи трогают без разрешения. Вот они-то точно в вас пошли!
Лёше хотелось ответить ещё резче, показать, что в долгу он не останется. Это у него явно от отцовской крови — всегда бить подгадывая больные темы.
Тётя Диона, уже вне себя от ярости, выхватила связку трав из рук внука и сжала её в кулаке прямо перед Лёшиным лицом.
— На, вот возьми! — процедила она сквозь зубы.
С этими словами она сжала травы сильнее и бросила на пол уже поломанные и рассыпавшиеся стебли. Сухие травинки крошились и осыпались на пол мелкими фрагментами, как пепел былого тепла.
Забрав внуков за руки, тётя Диона ушла, бросив напоследок взгляд, полный презрения.
На миг Лёша ощутил мимолётное удовлетворение — он ответил тёте Дионе на её языке, но это чувство тут же сменилось горьким поражением. Вместе с травами на полу лежала его память о маме — раздавленная и обесцененная.
Лёша, хоть и хотел разорвать тётю Диону на части прямо сейчас, стиснул зубы и подавил этот порыв. Он решил, что отомстит позже — не здесь и не сейчас. Главное было собрать то, что осталось от маминого подарка. Опустившись на колени, он осторожно собрал обломки и сухие крошки трав в небольшой кулёчек и сунул его в карман, словно это была последняя драгоценность.
С этого момента он дал себе слово: тётя Диона заплатит за всё. За каждое презрительное слово, за каждую обиду, за то, что растоптала не только подарок мамы, но и память о ней. Лёша хотел, чтобы она страдала так же, как они с мамой страдали из-за неё и всех остальных.
Лёша вышел из дома, зябко сунув руки в карманы. Осенний ветер, холодный и колючий, пробирался под куртку, заставляя его плотнее закутаться. Улицы казались пустынными и серыми, словно город вымер. Он шёл, опустив голову, едва замечая машины и людей, которых было немного. Гулкие шаги отражались в его голове, смешиваясь с тяжелыми мыслями.
Миновав перекрёсток, он свернул на дорогу, ведущую к кладбищу. Асфальт был разбит, по обочинам лежали засохшие листья. Когда показались чугунные ворота, Лёша вдруг заметил небольшой цветочный магазинчик по соседству. Он остановился на мгновение, колеблясь. Магазин выглядел старым и неухоженным: краска на вывеске облупилась, витрина была покрыта пылью, но внутри горел тёплый свет.
Он толкнул дверь, и колокольчик над входом мелодично звякнул. Тишину нарушил женский голос, спокойный и немного таинственный:
— Ааа, ты всё-таки пришёл.
Лёша вздрогнул и замер на пороге. Что она имела в виду? Он не знал эту женщину. Сердце бешено заколотилось. Продавщица стояла спиной к нему, перебирая цветы на прилавке. Затем медленно обернулась, и Лёша почувствовал, как холод пробежал по спине.
Перед ним стояла та самая женщина из его снов. Добрая улыбка, мягкий взгляд, чуть пухлое лицо — всё до мельчайших деталей. Она смотрела на него так, словно знала его всю жизнь.
— Ты... ты кто? — выдохнул он, не веря своим глазам.
— Я? Сегодня я просто продавщица цветов возле кладбища, — ответила она с мягкой улыбкой, словно придумывая историю на ходу.
Лёша не мог отвести от неё взгляд, сердце колотилось, а мысли путались.
— Я видел вас... — начал он, голос предательски дрогнул.
— Во сне, — перебила она спокойно, чуть склонив голову набок. Её голос был обволакивающим и тёплым, словно давно знакомый мотив.
— Что это значит? Как... Я снова сплю? — Лёша оглянулся вокруг, словно ожидая, что реальность начнёт расплываться.
Женщина улыбнулась шире, и в её глазах отразилось нечто большее, чем просто понимание. Казалось, она видит его насквозь, знает все его страхи, все тайные мысли, о которых он боялся даже думать.
— О, как бы ты хотел, чтобы всё это оказалось дурным и глупым сном, не так ли? — сказала она, её голос наполнился грустной теплотой.
Лёша почувствовал, как ком подкатывает к горлу. Её слова задели что-то глубоко внутри, что-то, о чём он боялся признаться даже самому себе.
— Но, к сожалению, это не сон, — продолжила она, и в её глазах отразилось больше, чем просто сочувствие. Они были как зеркало, в котором отражалась его боль, гнев и безысходность.
— Кто вы? Почему... Почему вы мне снитесь? — Лёша с трудом находил слова. Он чувствовал, что этот момент важен, но не понимал, почему.
Женщина подошла ближе, положила руку на прилавок и тихо ответила:
— Оу, ну, я пока не знаю... Я это должна у тебя спросить. Меня обычно видят те, кто зовёт меня и нуждается во мне. Ты что-то хотел?
Лёша опустил голову, слова застряли в горле. Голос едва слышно сорвался:
— Чтобы мама была жива...
На последнем слове его голос задрожал, а в глазах заблестели слёзы. Женщина внимательно посмотрела на него, её взгляд стал мягче, почти печальным. Она чуть склонила голову и тихо вздохнула.
— Как бы это ни было печально, это то, что ждёт всех людей.
Лёша вскинул взгляд, в голосе слышалась горечь:
— Вы так говорите, словно это должно меня утешить. Почему жизнь так несправедлива?
Женщина внимательно на него посмотрела:
— Ты думаешь, жизнь несправедлива?
Лёша сжал кулаки, в голосе зазвенело отчаяние:
— Почему злые люди, которые только мучают других, продолжают ходить по земле, а моя мама лежит в холодной, сырой могиле?..
Женщина наклонила голову, её взгляд был глубок и тёпел:
— Твоей мамы больше там нет.
Лёша нахмурился, не понимая:
— Что?..
Женщина продолжила, голос звучал мягко, почти ласково:
— Люди всегда путают «я» и «моё». То, что сейчас под землёй — лишь оболочка, которая когда-то принадлежала твоей маме. Её самой там больше нет.
Лёша почувствовал, как внутри всё сжалось:
— Я вас не понимаю...
Женщина внимательно взглянула на Лёшу, её глаза как будто пронизывали насквозь:
— Слышу запах лунной травы у тебя в кармане... — она загадочно улыбнулась.
Лёша, сбитый с толку:
— Что? Какой травы?
Он машинально провёл рукой по карману куртки, ничего не понимая.
Женщина, не сводя с него взгляда:
— Той самой, о которой ты подумал. Некоторые носят её с собой, веря, что она приносит удачу. Но настоящая её сила — совсем в другом.
Лёша настороженно замер:
— Что вы имеете в виду?
Женщина приблизилась и сказала чуть тише, словно доверяя ему тайну:
— Она открывает пути. Тропы жизни, которые можно изменить... — На что ты готов, чтобы вернуть маму?
Этот вопрос словно пронзил Лёшу. Она играла на его чувствах, трогала его самую болезненную рану. Он почувствовал возмущение и боль одновременно. Но несмотря на это, почти не задумываясь, ответил:
— На всё!
Женщина кивнула, её голос был мягким, но в нём звучала странная сила:
— Видишь ли, жизнь похожа на бескрайнее поле. От рождения и до момента ухода каждый из нас проходит по этому полю, оставляя за собой тропы. Эти тропы — наш путь, наши решения. Но иногда некоторые из них можно заставить зарасти.
Лёша нахмурился, ощущая, как в нём растут сомнения. Стоит ли вообще продолжать этот разговор?
— Я вас всё равно не понимаю... — пробормотал он, пытаясь осмыслить её слова.
Женщина продолжила, не сводя с него взгляда:
— Раз в год, в день осеннего или весеннего равноденствия, если совпадёт с полнолунием, можно вернуться к началу одной из троп. Закрыть её и предотвратить событие, которое ты хочешь изменить.
Лёша с надеждой в голосе:
— Вы хотите сказать, что я могу вернуться в тот день и спасти её?
Женщина загадочно улыбнулась:
— Не только в этот день... Ты сможешь вернуться в любой момент, который сочтёшь значимым для изменения судьбы. Но помни, ничего не бывает просто так. Если где-то что-то прибыло, значит, где-то должно убавиться.
Лёша начал понимать смысл её слов, и его голос дрогнул:
— Вы имеете в виду, что кто-то должен умереть вместо неё?
Женщина мягко, но строго поправила:
— Не просто умереть... Пожертвовать собой. Это должно быть осознанное, добровольное решение. Без этого обмен невозможен.
Лёша молчал, переваривая услышанное. Перед глазами встали лица близких людей.
Женщина вдруг загадочно улыбнулась:
— Ты ведь недавно говорил о тех, кто, по твоему мнению, незаслуженно живёт на этой земле...
Её слова зазвучали как вызов.
Лёша усмехнулся над собой, почувствовав, как странно звучит этот разговор.
— И что, вы мне предлагаете? Начертить где-то круг или пентаграмму и принести кого-то в жертву, как какие-то сатанисты?
Женщина улыбнулась, но её взгляд был всё таким же проницательным.
— А это сарказм или ты у меня спрашиваешь инструкцию? Не нужно ничего из того, что ты сказал. Главное, чтобы тот, кто захочет пожертвовать судьбой, сказал, что он согласен на обмен. Люди часто недооценивают силу слова.
Лёша, усмехнувшись, но уже не с такой уверенностью:
— И что дальше? Где и как мне искать... тропу?
Женщина снова посмотрела на него с лёгкой улыбкой, как будто знала, что его сомнения уже не так сильны, как раньше.
— В полнолуние ты должен лечь спать до полуночи. А дальше всё сделает Луна.
Лёша нахмурился, не в силах скрыть свою растерянность.
— А что если я ошибусь? Что если не буду этого делать?
Женщина не спешила с ответом. Её голос был тихим, но уверенным.
— Ничего. Ты можешь просто продолжать жить.
Лёша почувствовал, как тишина между ними стала почти осязаемой. Он посмотрел на женщину, надеясь услышать что-то ещё, но она молчала.
— Просто жить? — в его голосе прозвучала горечь. — Вы говорите так, будто это легко.
Женщина мягко улыбнулась:
— А кто сказал, что будет легко? Жизнь — это не выбор между чёрным и белым. Это поиск своих троп. И иногда... приходится жертвовать тем, что дорого.
Лёша почувствовал, что разговор окончен. Он развернулся и пошёл прочь, чувствуя, как слова женщины отдаются эхом в его голове. Впереди была темнота, и только ему решать, куда идти дальше.
Лёша брёл по ночному городу, погружённый в свои мысли. Слова странной женщины звучали в голове снова и снова. Если всё это правда... Кто бы в здравом уме согласился отдать свою жизнь?
Вдруг его мысли прервал чей-то голос:
— Пацан! Эй, парень!
Лёша оглянулся, пытаясь понять, к нему ли обращаются. Из темноты улицы вышла фигура.
— Лёва? Алёша? — голос прозвучал уже ближе.
— Вадим? — Лёша узнал его сразу.
— Здорово! Как дела? — Вадим улыбнулся, пытаясь выглядеть дружелюбным, будто они старые приятели.
Лёше еще тогда не понравился этот парень. Самоуверенный, слишком навязчивый. Но сейчас он сдержался:
— Нормально.
Вадим не заметил или сделал вид, что не заметил холодности в голосе Лёши.
— Слушай, — начал он, переходя на заговорщицкий тон, — я никак не могу связаться с Василисой. Она что, номер сменила? Может, у тебя есть её новый?
Лёша покачал головой:
— Нет, не знаю.
— Ну, если увидишь её, скажи, чтобы она со мной связалась, хорошо? — Вадим улыбнулся так, будто ожидал от Лёши какого-то понимания или одобрения.
— Ладно, — коротко ответил Лёша, чувствуя, как внутри нарастает раздражение.
Лёша сдерживался изо всех сил, стараясь сохранить спокойствие. Он сунул руки в карманы, и пальцы сжали кулечек так сильно, что ещё немного — и он превратился бы в твёрдый комок.
Вадим хлопнул его по плечу ещё раз, всё так же беззаботно улыбаясь. Но в этот момент Лёше показалось, что реальность вокруг него дрогнула. Вспышки света пронзили темноту перед глазами, как при ударах молнии. В каждой вспышке — короткий, словно вырванный кадр из чужой жизни: Вадим целует Васю.
С каждым новым хлопком по плечу изображения сменялись одно за другим, как в старом кинопроекторе, где плёнка идёт рывками. Лёша застыл на месте, не в силах отвести взгляд от этого призрачного спектакля.
"Что это? Галлюцинации?" — пронеслось в голове. Но всё было слишком отчётливым, слишком реальным.
Вадим улыбнулся и развернулся, растворяясь в темноте ночной улицы. Лёша остался стоять на месте, ощущая, как его сердце гулко стучит в груди. Пальцы всё ещё судорожно сжимали кулёк с лунной травой в кармане. Перед глазами снова и снова вспыхивали обрывки видений — Вадим и Вася, их лица, их губы, соприкасающиеся в поцелуе. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать эти образы.
— Что это было?.. — прошептал Лёша, но ответа не последовало.
Он тяжело вздохнул и, глядя на тусклые огни улиц, медленно побрёл домой. В голове шумело, мысли путались. Всё происходящее казалось сном, дурным, затягивающим кошмаром.
Когда Лёша открыл дверь дома, он сразу почувствовал что-то не так. В воздухе висело напряжение. В прихожей стояли собранные вещи — его вещи. Он моргнул, не сразу понимая, что видит.
— Наконец-то пришёл, — раздался тяжёлый, хриплый голос из темноты комнаты.
Отец сидел за столом, не глядя на Лёшу. Его спина была напряжена, пальцы стучали по столешнице в нервном ритме. Он поднял голову, и в его взгляде плескалась холодная, выжженная боль.
— Ты здесь больше не живёшь, — сказал отец, выговаривая каждое слово медленно и чётко, словно боялся сорваться. — Забирай вещи и проваливай.
Лёша замер, как будто его ударили.
— Что?.. — голос дрогнул, но он не позволил себе слёз.
Отец отвернулся к окну, глядя в темноту.
— Тебе здесь больше нет места, — повторил он, глухо.
Тишина обрушилась на Лёшу, давя на грудь. Лёша уставился на отца.
Хочешь, чтобы мне было плохо? Хочешь меня сломить? Хочешь, чтобы я просил тебя о чём-то? Или хочешь увидеть, как я злюсь?
"Я не доставлю тебе такого удовольствия," — думал Лёша, стараясь улыбнуться и выглядеть максимально спокойно.
— Хорошо, — сказал Лёша. — Я и так не собирался оставаться здесь. Без мамы это всё равно как тюрьма. Так что не беспокойся, ты меня больше здесь не увидишь.
Голос звучал уверенно и спокойно, хотя внутри всё сжималось от боли. Он хотел закричать, разрыдаться, но не позволял себе этого. Этот момент, который он так ждал, о котором мечтал — уйти из этого дома свободным человеком — превратился в иронию судьбы.
Тишина обрушилась на него, давя на грудь. Отец стоял перед ним холодный и непреклонный, с пустым взглядом. Ни злости, ни сожаления — только усталость.
— Вот и отлично, — отрезал отец, отвернувшись. — Забирай свои вещи и вали.
Лёша схватил рюкзак, в котором был жалкий набор одежды и пара книг. Он знал, что теперь его мир сузился до этого рюкзака и кулёчка с лунной травой в кармане. Больше ничего не осталось. Он шагнул к двери, на мгновение замер, надеясь услышать хотя бы слово.
Но тишина ответила ему презрительным молчанием.
— Прощай, — выдавил Лёша и вышел из дома.
Дверь захлопнулась за его спиной, как крышка гроба. Холодный ночной воздух ударил в лицо, и он вдохнул его полной грудью. Свобода? Или пустота? Он сам не знал.