Мертвая авеню

В наше время информация есть единственный и вернейший путь к выживанию.
Татьяна Устименко, "Второе пророчество"

Феникс

День прошёл в ужасной суматохе. На утренней пробежке я снова подгонял лишь её одну, — правда временами рявкал и на Боба — потому что эта девчонка действительно не тянула. 

К зомби-апокалипсису подготовиться было невозможно, как и его предвидеть, но путь до Нью-Йорка закалил каждого из нас.

Другое дело Эйприл. Я сомневался, что она хоть раз была даже в обычном школьном походе.

В столовой во время завтрака меня подловила Ева.

— Сегодня на перерыве встретимся около выхода. Это важно, — всё, что она сказала, перед тем, как тряхнуть рыжей гривой волос и затеряться в толпе.

Она даже не притронулась к еде.

Что Ева приготовила на этот раз? Германия изобрела лекарство от Капсулы, но это дело государственной важности?

Вряд ли мне доверили бы такой секрет, но ей во всяком случае не обязательно было напоминать, что это важно: всё, что говорила Ева раньше — имело смысл.

Я поражался её интеллекту.

Как вообще можно столько информации хранить в своей голове? Как она спит по ночам? Сколько ей лет-то? Двадцать?

На последующих тренировках — тех, что были до обеда и после него, — Эйприл не продемонстрировала никакого прогресса. Я устал рвать глотку. С другой стороны, вероятно, я брал на себя излишнюю ответственность. Эйприл Янг — не моя головная боль. Я же не тренер?

Да, но командир. И, по всей видимости, именно я нёс ответственность за то, насколько хорошо будут подготовлены мои солдаты.

Вчера, когда мы были в квартире Эйприл и кормили её комок шерсти, на фотографиях, развешанных по квартире, я заметил сержанта Янга, и камуфляжная куртка, что висела на вешалке в прихожей, определённо принадлежала ему. В комнате Эйприл на стене висела грамота, которую ей дали за победу в конкурсе по испанскому, где я прочитал фамилию. И тогда же в моей голове выстроилась логическая цепочка, из которой я сделал вывод: сержант Янг приходился Эйприл отцом.

Единственной несостыковкой во всём этом «разоблачении» была физическая подготовка его дочери. Я считал, что дети военных в конце концов становятся выдающимися агентами или кем-то в этом роде, и уже в десять лет стреляют, как Василий Зайцев. Похоже, так бывало только в голливудских фильмах.

Ну какая этой девчонке война? Она же шла домой, чтобы покормить кота, названного в честь львёнка из мультфильма.

Поглощённый этими мыслями, я мёрз у входа в Штаб. Я глянул на наручные часы, — их мне выдали вместе с формой, как командиру отряда, — пусть в этом и не было необходимости — определённого времени никто никому не обещал. Во всяком случае Ева должна была появиться с минуты на минуту.

Я немного засомневался в том, что она придёт, когда увидел в отражении окна свой, покрасневший от холода, нос, но Ева появилась именно тогда, когда я, пялясь в это самое отражение, прикидывал, как велик процент жалости, вызываемой у любой девушки, когда она видит парня с красным носом, от холода насупившегося подобно голубю. Я был одет лишь в слегка утеплённый комбинезон, поэтому шанс простудиться у меня был в приоритете.

— Всё, что я скажу тебе сегодня, должно остаться между нами, иначе мне отрежут язык, а после я настигну тебя и вскрою ножом для масла, если проболтаешься, — пригрозила Ева вместо приветствия.

Я кивнул и усмехнулся, размышляя о том, как жёстко иногда эти русские шутят.

— Мне хватило бы и обыкновенного «никому не говори», чтобы воспринять тебя всерьёз, — заметил я. — Я умею хранить секреты.

— Вот я и узнаю, чего стоят твои слова, — подытожила Ева.

Она поёжилась от холода. Я оглядел её с ног до головы: девушка была в высоких сапогах, тёмных джинсах, бежевой осенней куртке, кашемировых перчатках и чёрной вязаной шапке с рыжими волнистыми волосами под ней.

— Думал, русские не боятся холода, — подстегнул я.

— Запомни раз и навсегда, боятся холода даже якутские бездомные, — рыжеволосая закатила глаза, и я испугался, что её зрачки могли не вернуться в прежнее положение. — Это просто стереотипы.

За разговором, если нашу словесную перепалку можно было так назвать, я даже не отдавал себе отчета в том, что мы быстро дошли до конца пустой Пятьдесят пятой восточной улицы, и на перекрёстке свернули на Пятую авеню. Мы шагали прямо по проезжей части — бояться транспорта больше не было никакого смысла. Порой на пути нам попадались забытые машины, припаркованные около тротуара. Дорогие иномарки, знаменитые жёлтые нью-йоркские такси и старые «мустанги» — неважно, сколько они стоили и сколько нервов на них потратили их обладатели — они никогда не дождутся своих хозяев.

Интерес тянул из меня кровь с мучительной неспешностью, но виду я не подавал, потому что собирался добиться репутации независимого и уверенного командира.

«Да, Ева, я же такой взрослый и ответственный, что мне постоянно доверяют какие-то важные вещи. Не привыкать».

Бодрым шагом мы добрались до Рокфеллеровского центра примерно за десять минут. Один мой был равен двум шагам Евы, поэтому пришлось сбавить темп, дабы девушка не отставала. Тогда я раздражался, но сейчас, стоя под фризом, висевшим над главным входом небоскрёба Джи-И-Билдинг, понял, что это нас не сильно затормозило.

«И настанут безопасные времена твои, изобилие спасения, мудрости и ведения» — гласила цитата под рельефом фриза, на что я горько усмехнулся.

Безопасные времена? Да, на улице было вполне себе безопасно, — как и сказано на фризе, — с той лишь разницей, что человечество сейчас было на грани вымирания. Самоуничтожения, я бы сказал.

— Цитата из книги пророка Исаии, — прокомментировала Ева.

У меня на языке вертелась добрая дюжина язвительных замечаний по этому поводу, но вслух озвучил я лишь самое безобидное и постарался при этом звучать максимально адекватно, с целью быть воспринятым всерьёз зрелым молодым человеком, а не подростком, неспособным держать своих демонов на поводке:

— Надо полагать, он был мошенником, а не пророком. Предсказывать будущее у него получалось из рук вон плохо.

— Откуда нам знать, о каком будущем он писал? — Ева принялась его защищать. — Что, если завтра...

— Могу тебя заверить, завтра ничего не изменится, — скептически бросил я через плечо и толкнул дверь, что вела внутрь здания.

Рокфеллеровский центр внутри не представлял собой ничего особенного, но при этом сильно отличался от штаб-квартиры Иммунных. Просторный светлый зал в белых тонах с рядами стульев вдоль стен и кучей выходов в такие же светлые коридоры. Сразу напротив входа я увидел типичную рецепцию медицинского центра, за серой стойкой которой сидела женщина афроамериканской наружности.

Ева подошла к ней и показала карточку со своим именем, после чего женщина, которую моя спутница по-дружески назвала Джоан, разблокировала для неё турникет. Реакция Джоан на незваного гостя была вполне себе предсказуемой — она недоверчиво покосилась на меня, но, по просьбе Евы, всё-таки впустила.

Девушка вежливо поблагодарила Джоан и с улыбкой с ней попрощалась, отчего я невольно закатил глаза. Дальше она выкинет реверанс? До чего раздражала эта чопорность!

Ева сняла маску дружелюбной девочки и устало покачала головой, бормоча на русском что-то явно неодобрительное. Видимо, так стелиться перед Джоан не нравилось и ей, но от этого никуда не денешься, если не хочешь предвзятого отношения к своей персоне.

Мы шагали по длинному коридору с белыми стенами, освещаемому флуоресцентными лампами. Туда-сюда сновали врачи в белых халатах, — скакали от двери к двери, — каждому из которых Ева вежливо кивала и лучезарно улыбалась.

— А разве не было бы умнее, если бы все штаб-квартиры были замаскированы в массах? — негромко заметил я, когда мы достигли тупика и свернули налево.

— Во-первых, все считают, что это логично, если главная лаборатория будет находиться где-то под землёй в заброшенном районе Квинса, и поэтому никто никогда не станет искать здесь. Во-вторых — это безопасный город... — возразила Ева.

— Это не безопасный город, и ты это знаешь, — прошептал я, когда мы проходили мимо стайки молодых девушек, что по-заговорщически склонялись друг над другом.

— Ох, — обречённо вздохнула Ева. — Так тебе известно о сбежавших инфицированных?

Я коротко кивнул.

Мы без конца сворачивали то направо, то налево. Я диву давался, как учёные не путались во всём этом лабиринте.

Поток людей резко прервался, и в следующем коридоре мы были уже совсем одни. В его тишине я мог слышать даже биение собственного сердца.

В конце коридора нас ждала крепкая стальная дверь. Справа от ручки располагалось считывающее устройство, по которому Ева быстро провела картой с магнитной стороной, предварительно оглянувшись, чтобы убедиться в том, что за нами никто не наблюдал.

Устройство негромко пропищало, и я смог различить на светящемся экране считывателя написанные белым по синему слова — «ЕВА М. ГВИЛЬДИС. ДОСТУП РАЗРЕШЁН» — после чего дверь автоматически отъехала в сторону, освобождая вход.

— В эту дверь встроено видеонаблюдение, но у того, кто за ней следит, сейчас обеденный перерыв, так что никто ничего не узнает, — на ходу объясняла Ева. Едва я открыл рот, чтобы спросить, она дала ответ на мой негласный вопрос, словно прочитав мои мысли. — Запись никто пересматривать не будет, а если и будет, я найду, что сказать. Главное тебе молчать.

Я кивнул и озвучил самый главный вопрос:

— Зачем ты меня сюда привела?

Это не было коридором. Это было огромное тёмное пространство с тускло горящими флуоресцентными лампами, напоминающее библиотеку: высокие стеллажи с кучей папок и непонятными для меня обозначениями в виде букв, цифр и смутно знакомых символов, написанных на торце каждого стеллажа.

Я всегда раздражался, когда кто-то задавал слишком много вопросов, но список моих с каждым шагом становился всё богаче.

— Что это за место? — озвучил я очередной.

— Добро пожаловать в Международные Секретные Архивы, — хмыкнула Ева и уверенным шагом направилась к заваленному бумагами столу, стоявшему в самом тёмном углу. Я последовал за ней. — Когда страны СНГ, НАТО и ЕС объединились, а случилось это через месяц после союза Российской Федерации и Соединённых Штатов Америки в январе две тысяча восемнадцатого года, то создали эти самые секретные архивы. Здесь хранятся все личные дела зарегистрированных граждан со всей информацией, которая об этом человеке известна. Даже сам гражданин может не знать о себе того, что знает о нём правительство. И такие архивы существуют в каждом государстве. Да, это вмешательство в личную жизнь, но именно после принятия таких мер терактов стало в разы меньше.

Девушка откинула мешающие огненно-рыжие волосы назад, включила настольную лампу и принялась рыться в документах со стола.

— Одна женщина, Эвелин, поручила мне внести в базу данных всю информацию о вашей группе, пользуясь этими папками. Эта работа крайне ответственна, и я имела честь разделить её с моей напарницей. Так уж вышло, что мне досталось именно твоё личное дело... — я открыл рот, чтобы поинтересоваться, как она узнала, что это я, но Ева ответила прежде, чем я озвучил свой вопрос. — Ты просишь называть тебя по прозвищу, но в личном деле каждого имеется фотография. И я узнала тебя.

Наконец, девушка перестала рыться в бумагах и достала ту, на обложке которой я различил своё имя с фотографией вверху. В голове моментально всплыли мысли о том, как ужасна была эта фотография, которую я сделал для паспорта несколько лет назад. Тогда я так её стыдился, что прятал ото всех. Даже ксерокопию паспорта, необходимую для ежегодного теста по наукам, сдавал учителю лишь тогда, когда одноклассники выходили из кабинета.

— Спасибо, что выдала государственную тайну, но меня это не так сильно волновало, чтобы отвлекаться от дел. Я могу идти?

Конечно, эта история меня удивила. Узнавать что-то новое, а тем более сверхсекретное, я любил. Сейчас мой интерес был подогрет донельзя. Мне натерпелось узнать, что Ева собиралась мне рассказать, но не выпендриться я просто не мог. Привычка. Я набивал себе цену, сколько себя помнил.

Ева вяло вздохнула, её плечи поникли, а в глазах читалась внутренняя борьба. Я уже успел подумать, что она передумала рассказывать, но девушка вдруг решительно выпрямилась:

— Как много ты знаешь о своих родителях?

— Мой отец погиб при крушении самолета, когда мне было одиннадцать. А пару недель назад моя мать и младшая сестра сгорели. Этого достаточно?

— Я сожалею о твоей семье, — из уст Евы звучало так, будто она сказала это лишь из вежливости. — Но есть кое-что, чего ты не знаешь, хотя должен.

Я едва сумел проигнорировать странное желание рассмеяться ей в лицо. Я не знал только кое-что? По-моему я не знал абсолютно ничего. Как и все мы, кроме шишек из правительства, сидящих в тепле и уюте и призывающих к спокойствию. Ева была ассистентом учёных, — последние уж точно знали правду, — и поэтому казалась мне тем, кого я мог бы использовать, чтобы узнать эту самую правду.

Я выжидающе на неё смотрел, всем своим видом давая понять, что жду новостей. Ева шумно втянула воздух, набираясь мужества, прежде чем поведать самую ужасную истину на свете для любого ребёнка:

— Джейсон, они не твои родители. Ты приемный сын.

Было непривычно снова слышать своё настоящее имя. Это — первое, что я понял.

Второе — Ева определённо устала от каждодневной рутины и скучных архивов со всякими стерильными лабораториями микробиологов и решила меня разыграть.

Дальше — истерический смех.

Шокированный, я облокотился о стол, на который Ева гневно швырнула папку с моим именем на обложке и принялась листать в поисках нужной страницы. Хочет доказать, что говорит правду?

— Эмбер Хайленд было всего двадцать, когда она умерла, — наконец, Ева перестала шелестеть ненавистными листками бумаги моего личного дела из секретных архивов соединённых штатов и, иногда заглядывая в текст дабы не напортачить с данными, принялась говорить. — Она умерла, когда рожала тебя.

Воспоминания о семье были самыми ценными. Ева только что обратила их в пух и прах. Я остался без якоря.

— А твой биологический отец... — её голос надломился, и девушка, так и не найдя в себе сил назвать его имя, ткнула пальцем в графу «отец».

Моё сердце пропустило удар.

Джордан Мортинсон.

Джордан Мортинсон создал Капсулу и погубил человечество.

Джордан Мортинсон мой отец. Этого просто не могло быть.

Рядом с каждым именем имелась фотография. Вот девушка с озорными карими глазами и вьющимися светлыми волосами. Эмбер Хайленд. Моя мать. Моя настоящая мать.

И лишь рядом с именем Джордана фотографии не было. Я смутно помнил его лицо и видел лишь раз — когда по телевизору показывали его арест. И это лицо было безумным.

Ниже — мои приёмные родители. Паспортное фото каждого из них. Женщина с добрыми зелёными глазами и темными волосами. Сара Холдер. Моя ма... Женщина, которая меня вырастила.

Адриан Холдер. Крепкий мужчина с тёмными глазами и светлыми волосами. Тот, кого я всю жизнь считал отцом.

Женщина, которая радовалась моим успехам и боролась с моими же вредными привычками, не была моей матерью. Мужчина, который обещал, что однажды я прыгну с парашютом, и помогал мне собирать коллекцию моделей самолетов, тот, чью смерть я представлял во всех красках после его гибели, отчего не мог спать по ночам, не был моим отцом. Девочка, которой я помогал собирать гербарии и позорился, играя в бабл-футбол, чтобы ей стало весело, не была моей сестрой. Семья, с которой я брался за руки перед едой и произносил: «Благослави нас, о Господь, и эти Твои дары, которые мы собираемся принять по Твоей щедрости. Через Христа, Господа нашего. Аминь», тоже не была моей.

Собирались ли они рассказать мне правду?

Я вспомнил, каких усилий стоило маме родить Лили. Как много раз ребёнок рождался мёртвым из-за проблем с маминым здоровьем. Ну конечно, именно поэтому они усыновили меня. Они не могли родить себе ребёнка, и тогда им стал я.

Была ли Лили их настоящей дочерью?

— Мне жаль, что ты узнал об этом от меня, — Ева явно чувствовала себя виноватой.

Она присела рядом со мной на корточки. Я и не давал себе отчёта в том, что сполз на пол и теперь сидел там, облокотившись о ножку стола.

— Не обязательно извиняться за то, к чему ты не имеешь ни малейшего отношения, — тихо ответил я.

— Я не прошу прощения, — возразила девушка. — Мне действительно жаль тебя.

Я бросил на неё грустный взгляд и ощутил слезу, что скатилась по моей щеке. Слезы всегда казались признаком слабости, и я во всех ситуациях сдерживал их как только мог. Но не сейчас.

Моё достоинство растворялось в жалости к себе.

Мой отец уничтожил человечество. Во мне течёт его кровь. Я сын монстра. Значит, я и сам монстр.

Это, впрочем, многое объясняло. Вот почему я был жестоким. Вот почему я так быстро смирился со смертями вокруг меня.

Во мне просыпался Мортинсон. И однажды он возьмёт верх.

Выдавить из себя фальшивую улыбку я смог лишь с третьей попытки:

— Пора возвращаться.

Я встал и, подобно зомби, поплёлся к двери, не до конца соображая, куда именно шёл. Уже на пороге я остановился и обернулся к Еве.

— Почему ты рассказала? — тихо спросил я. — Это наказуемо законом. Если кто-то узнает... Не стоило так рисковать ради меня.

— Я делаю это не ради тебя. Я делаю это ради себя, — спокойно ответила она. — Каждый заслуживает право знать о себе такие важные вещи. Совесть бы просто не позволила мне спокойно спать по ночам, напоминая о том, какую тайну я храню. Особенно если учитывать, что она чужая.

Я понимающе кивнул и вдруг решил спросить кое-что ещё.

— Ева, это твой дом? Здесь ты живёшь? — я требовательно, но не с таким напором как обыкновенно делал, смотрел на неё. Девушка кивнула. — Тогда зачем же ты ходишь через целую авеню к нам за едой? Ты это решила или кто-то распорядился за тебя? — (девушка молчала). — Есть другая причина, почему ты ешь с нами, правильно?

Ева виновато подняла на меня глаза и едва заметно кивнула, но ни слова от неё больше я не добился. Небрежно пожав плечами, но с прискорбным выражением лица, я покинул хранилище.

— Джейсон! — окликнул меня вдруг её голос, и девушка продолжила говорить только тогда,
когда я затормозил и посмотрел назад. — Возможно, это не тот Джордан Мортинсон, о котором мы думаем.