Глава 8
Тьма и безумие оплели Вер’Лаэрн, как гниющая пелена. Единственным источником света оставались старые уличные фонари — тусклые, будто из последних сил цеплявшиеся за жизнь. Город стонал, выл, кричал — боль лилась с каждой улицы, с каждого окна. Мольбы о помощи не смолкали ни на миг.
— Нам нужно домой. Быстро! — потребовал Лоран. Его голос дрожал не от паники — от ответственности.
— Нет. Сначала мы должны найти Анну, — резко ответил Габриэль.
— Кого?
— Девочку. Мы дали слово, что позаботимся о ней.
— Что? Ты про ту мелкую? Да она, наверное, уже давно мертва…
Габриэль бросил на него тяжёлый, испепеляющий взгляд.
— Ладно-ладно, расслабься. Я пошутил, — отмахнулся Лоран и криво усмехнулся, хотя в его глазах мелькнуло что-то неуловимое.
— Ага. Очень смешно.
— Эй, не обижайся. Я же однажды спас тебя. Просто… неудачная шутка, вот и всё, — пробормотал Лоран, будто оправдываясь перед самим собой.
Габриэль ничего не ответил. Он развернулся и зашагал вперёд — решительно, почти яростно. Лоран выругался себе под нос — и последовал.
Они двигались сквозь город-призрак, быстро, молча, будто сливаясь с тенью, которую отбрасывал мрак самих улиц.
— Тебе ничего не кажется странным? — спросил Лоран, оглядываясь.
— Тихо? — отозвался Габриэль, не сбавляя шага.
— Слишком уж. Час назад — крики, вой, шаги, возня… А теперь — будто всё вымерло. Смотри: тела… лежат как-то… неправильно.
— Не может чума за такое время... — Габриэль запнулся. — Что-то здесь изменилось. Я не знаю, как объяснить. Это... не похоже ни на что.
— Всё это уже бывало, — глухо произнёс Лоран. — Чума зверя не первая зараза в этих стенах. До неё был другой мор. Старый Вер’Лаэрн, древнейшая часть города, погиб от него. Потому он и выглядит теперь, как гниющее руно прошлого. Болезнь ту звали Серебряной кровью — на ранних стадиях заражённые начинали кашлять серебристой жидкостью. А потом… потом они превращались в нечто звероподобное.
Он говорил монотонно, будто читал по памяти выжженные строки из книги, которую никто не должен был открывать. В его голосе звучала усталость... и что-то ещё. Боль. Или страх.
— Суеверные тогдашние жители — простолюдины, старухи, пьяные священники — строили алтари, создавали культы, взывали к ложным богам. Они бродили по улицам как фанатики, пророчествуя гибель, требуя жертв, вербуя души...
— Занимались прозелитизмом, — перебил его Габриэль. — Неважно. Продолжай.
Лоран вскинул бровь, усмехнулся, но подчинился:
— В общем, святостью там и не пахло. Кто молился, кто резал себя, кто собирал кости у рек… Всё — лишь бы выжить.
— А сейчас? Что ты думаешь о нынешней чуме?
— Истинное происхождение чумы зверя неизвестно. Кто-то винит Церковь Исцеления, мол, всё началось с их лабораторий под храмом. Мне, по правде, плевать. Я не теолог. Мне платят за охоту. На чудовищ. На тех, кого зовут нечистью.
— Вы сами говорили, что нечисти не бывает. Что всему есть объяснение. Есть только страх.
— Существует или нет — не имеет значения, — пожал плечами Лоран. — Именно страх — главный двигатель. Человек боится — и готов поверить во что угодно. В проклятие, в демона, в шепчущий голос. А потом приходит кто-то вроде меня. Лоран де Мора. Частный детектив. Специалист по тому, чего быть не может. И истребляет сущность.
Он произнёс это с нарочитой гордостью — как актёр, играющий роль, которую давно ненавидит.
Габриэль устало усмехнулся — и пошёл дальше, ускоряя шаг.
Они подошли к нужному дому. Воздух вокруг гудел — будто под кожей улицы что-то жило, шевелилось, дышало.
Дверь была распахнута. Нет — выломана. Изнутри. Не руками. Не топором. Что-то сильное, древнее, голодное… вырвалось.
— Смотри, — Лоран медленно поднял руку.
Что-то за дверью, в темноте, шевельнулось.
Они обнажили мечи.
— На этот раз я зайду первым, — тихо, но уверенно сказал Лоран.
Габриэль кивнул.
Мужчина медленно вошёл в дом, стараясь не издать ни звука, чтобы не привлечь внимание.
В прихожей ничего не изменилось — те же порванные кресла, следы крови, разбросанные вещи. За ним вошёл Габриэль. Не глядя по сторонам, он сразу пошёл наверх. Лестница была облита кровью — словно постелен алый ковёр. Он быстро поднимался, оставляя наставника позади, не обращая внимания на предостережения.
Наверху — огромное тело. Из него всё ещё сочилась кровь. Стены были разрушены. Здесь был бой. Но с кем? Кто убил это существо?
Это было неважно. Он думал только об одном — о девочке.
Он поднялся на чердак.
— Анна? Ты в порядке?
Молчание.
Разочарованный и встревоженный, он спустился обратно.
— Что там, Габриэль? Твоя принцесса в порядке?
Габриэль не ответил. Лоран начал подниматься по кровавой лестнице.
— Ты видел, кто убил этого тролля? Не знаю, кто это был, но я бы не хотел с ним встречаться…
Он не заметил, что Габриэль стоит — обездвиженный. В заложниках. У человека в маске.
— Кхе-кхе, — откашлялась фигура.
— Наставник, у нас проблема.
— Уже вижу, — тихо отозвался Лоран. Он медленно положил меч на пол. — Видишь? Я безоружен. Нам не нужны проблемы. Мы просто пришли за девочкой. Отпусти парня — и мы уйдём.
Фигура толкнула Габриэля. Сняла маску. И произнесла:
— Зачем вам Анна?
— …Мария? — выдохнул Лоран. Громко. С тем редким удивлением, что редко срывается с губ опытных охотников.
Женщина опустила руку. Но не клинок. Её взгляд метался между мужчинами, будто она пыталась вычленить в них хоть каплю правды.
— Зачем тебе Анна… брат? — сказала она тихо, но резко. Слово «брат» вспороло воздух, как лезвие.
— Брат?.. — нахмурился Габриэль. — Мы пришли за девочкой. У неё больше никого не осталось…
Мария сжала челюсть. Вены на шее натянулись, как тетива.
И тут — из тени:
— А где Марианна?
Анна вынырнула из угла. Испуганная, растрёпанная, но целая. Она смотрела на них — как на судей.
В комнате стало слишком тихо. Даже ветер за окном стих.
Никто не ответил.
Ни сразу. Ни через мгновение.
И в этой тишине девочка всё поняла.
Она опустила взгляд. По её щеке скатилась первая, одинокая слеза.
Габриэль подошёл медленно. Осторожно — как будто каждый шаг мог спугнуть это хрупкое, надломленное существо.
Анна стояла, кутая ладони в рукава испачканного платья. Слеза стекала по щеке. Она не плакала вслух. Не просила объяснений. Только её плечи дрожали — почти незаметно, как лист в безветренную ночь, что помнит бурю.
Он присел рядом. Не касаясь. Не навязываясь.
— Я здесь, Анна, — сказал он негромко. — Слышишь? Мы с тобой. Ты не одна.
Девочка моргнула.
— Марианна сказала, что скоро вернётся… — прошептала она. — Она всегда возвращалась…
Он сглотнул горечь. Не знал, как сказать правду. Да и нужно ли?
— Знаю, — отозвался он, глядя ей в волосы, не в лицо. — Она очень тебя любила. Это... не твоя вина.
Анна пошевелилась. На секунду — всего лишь — прижалась лбом к его плечу. Как кошка к руке, как ребёнок к последнему тёплому пятну в холодном доме. И сразу же отпрянула. Слишком быстро. Слишком резко.
— Мне холодно, — прошептала она почти неслышно.
Габриэль снял плащ и накинул ей на плечи. Девочка больше ничего не сказала.
Он обернулся через плечо:
— Лоран?
— Уже слышал, — хрипло отозвался тот, поднимая меч с пола. — Нам пора. Этот дом... держит на себе слишком много мёртвых.
— Куда вы её уводите? — резко, с надрывом, спросила Мария. Голос сорвался, прозвучал грубо, почти как приказ. Но в нём звенел не гнев — страх.
— Какая тебе теперь разница, Мария? — Лоран не обернулся. Говорил устало, глухо. — Ты уже бросила меня. Слишком поздно играть в доброту.
— Я... — Мария осеклась. Слова застряли в горле, так и не став голосом. Она смотрела на него, как утопающий на берег — слишком далёкий, чтобы спастись.
Лоран прошёл мимо. Плечо задело её — не жестоко, но и не мягко. Это простое касание сбило её с равновесия сильнее, чем могла бы пощёчина.
— Захочешь извиниться — ты знаешь, где меня искать, — негромко сказал он, почти шёпотом, и начал спускаться по окровавленным ступеням вниз.
Мария осталась у окна.
Высокая, прямая, как клинок. Кожа — бледная, как лунный свет. Волосы серебристые, зачёсаны назад, будто их пригладил ветер. Глаза — серо-голубые, как лёд весенней реки. Она и Лоран были близнецами, и в их лицах до сих пор отражались черты друг друга — только разделённые временем, выбором и болью. Отличие было лишь в гендаре… и в том, что один ушёл вперёд, а другая осталась позади.
На ней был длинный алый плащ с серебряными пуговицами и тонким узором в виде змеи. Голова змеи покоилась на левом плече, тело пересекало ворот, извивалось вдоль груди и терялось у нижнего края. Внутри — подкладка золотистая, с узором, похожим на цветущий сад, в котором давно никто не жил. Обшлага — пять ремешков, каждая пряжка золочёная, пуговицы сияли, как монеты.
Под плащом — тёмно-красные брюки, гладкие на вид, но при свете луны на них проступала тонкая, едва заметная чешуя. Жилет — чёрный, без украшений. Пояс — из зминой кожи, пряжка серебряная. На лице — золотая маска, сейчас откинутая назад. Перчатки без пальцев. Сапоги до колен, пыльные.
Они ушли.
Габриэль нёс девочку, укутанную в его тёплый плащ. Та прижалась к нему, дрожащая, как птенец после грозы. Шаги хлюпали по крови и грязи. Лестница скрипела под тяжестью молчания. За окнами выл ветер. Вдалеке ухала сова — как предвестник чего-то незавершённого.
Мария стояла у окна, словно статуя. Ни слёз, ни слов. Только тень на лице — упрямая, сдержанная. Рядом — маска, поблёскивающая в дрожащем свете лампы. В стекле — её отражение. Пустое. Одинокое.
Когда дверь за ними закрылась, Мария не пошевелилась.
Где-то в доме хрустнула доска. Может, от ветра. А может, от того, что память — штука живая. Она любит бродить по углам.
Мария всё ещё стояла у окна, когда ночь окончательно поглотила улицу.
И не осталось никого, кто знал бы, что чувствует та, что однажды выбрала уйти.