Terrifier: Кровь за занавесом

Вечером Эмма принесла из чердака старую коробку — ту самую, которую бабушка называла "лишней", но никогда не выбрасывала. Пахло пылью и чем-то сладким, как старые конфеты, забытые в тумбочке.

— Что это? — спросил Люк, когда она поставила коробку на стол.

— Газеты. Афиши. Всё, что бабушка собирала про цирк Уиллоу-Крик. — Эмма села, и пальцы её дрожали. — Я помню, как в детстве она шептала: "Не смотри ему в глаза, милая, он запомнит твой взгляд". Тогда я думала, это сказка.

Люк приподнял крышку. Сверху лежала пожелтевшая афиша: "Willow Creek Circus, 1934 — The Amazing Art the Clown". На изображении — тот же костюм, та же маленькая шляпа... только улыбка шире. Слишком шире.

— Подожди... — Люк нахмурился. — Ты же говорила, что этот цирк закрылся в семидесятых.

— Да. Но афиша — с тридцать четвёртого.

Они разложили газеты на полу. Заголовки были странно одинаковыми — "Таинственные исчезновения продолжаются", "Полиция не находит связей", "Шатёр закрыт на ремонт". Ни одного упоминания о клоуне по имени Арт, хотя на каждой афише он был в центре.

— Видишь? — Эмма показала на заметку от 12 ноября 1934 года. — Тут сказано, что пропали три артиста. Якобы уехали в другой город. Но почему их лица — на этой афише?

Люк поднял глаза, собираясь что-то сказать... и замер. За окном, в свете фонаря, мелькнула тень. Высокая. С покатыми плечами.

— Эмма... — он чуть подался назад. — Нам нужно...

Но Эмма не слушала. Она держала в руках старый билет, найденный в коробке. На обороте — неровный почерк. Потрескавшиеся чернила.

"Когда шатёр пуст, он выходит. И будет ждать тебя у кулис."

Снизу стояли две буквы. А.К.

В комнате стало тише. Даже старые часы на стене будто остановились. Люк медленно подошёл к окну, но фонарь уже мигал, и тень исчезла.

— Я думаю... — сказал он, не поворачиваясь, — что кто-то хочет, чтобы мы пришли в театр.

Эмма сжала билет так, что ногти впились в ладонь.

— Нет, Люк. Кто-то хочет, чтобы мы не уходили оттуда.

Эмма встала и подошла к окну. За стеклом — только дрожащий свет фонаря и бледная полоска тумана, тянущаяся вдоль дороги. Но что-то было не так. Она прищурилась — в самом конце улицы, у чёрной линии деревьев, мелькнул силуэт. Секунда — и он растворился в тумане, будто шагнул внутрь него.

— Ты видел? — спросила она, не оборачиваясь.

— Видел. — Люк отступил на шаг от окна. — И знаешь, что это значит?

— Что он... следит.

В коробке осталась ещё одна вещь. Маленькая, как кулон, но это был не кулон — медная пуговица, выцветшая, с тремя крошечными чёрными полосками. Она блеснула в свете лампы, и Эмма вдруг вспомнила: точно такие были на костюме клоуна на афише.

— Откуда это у бабушки? — Люк взял пуговицу в ладонь, и та казалась тёплой, словно её только что сорвали с одежды.

— Я... не знаю, — прошептала Эмма.

Внизу, где-то за домом, тихо хлопнула калитка. Оба вздрогнули. Люк метнулся к кухонному окну, но там уже ничего не было — только ветер шевелил траву.

— Он здесь, Эмма. — Голос Люка был тихим, но твёрдым. — И, похоже, он уже был здесь раньше.

Эмма опустила взгляд на старый билет с инициалами. Пальцы дрожали.

И тогда, издалека, донёсся звук. Не шаги. Не шорох. Это было тихое, рваное пи-и-ип — как от старого циркового органа, когда в нём застряла нота. Звук повторился, чуть ближе. И снова.

Люк подошёл к двери и положил руку на ручку.

— Мы должны узнать, что он хочет.

Эмма качнула головой:

— Нет. Мы должны узнать, кто он на самом деле.

И в этот момент лампа в комнате заморгала. Свет мигнул ещё раз, и в паузе между вспышками комната словно провалилась в другой, глухой мир. На миг показалось, что тишина стала вязкой, будто воздух сгустился.

— Это ветер, — выдохнул Люк, но голос у него дрогнул.

Эмма знала — никакой ветер не заставит старую лампу мигать так ритмично, словно кто-то снаружи играет с электричеством.

И тут пи-и-ип раздалось совсем близко, прямо у стены дома. Они оба повернулись к окну — но там, за мутным стеклом, туман стал плотнее, пряча всё, что могло быть за ним.

— Мы должны проверить, — сказал Люк, уже тянувшись к куртке.

Эмма замотала головой:

— Ты с ума сошёл. Если это он...

— Тем более, — резко перебил брат. — Я не собираюсь сидеть и ждать, пока он решит, что пора.

На кухне зашуршал холодильник — тихо, но в этой тишине звук был как удар. Эмма вздрогнула и машинально прижала к груди пуговицу, которую всё ещё держала.

— Ладно, — прошептала она, — но мы пойдём вместе.

Дверь скрипнула, пропуская их в холодный, влажный воздух. Лунный свет пробивался сквозь туман, размывая очертания деревьев. И где-то впереди, едва уловимо, повторилось пи-и-ип, уже не одно, а несколько, будто кто-то нажимал на клавиши старого органа.

Звук вёл их к концу улицы. И чем дальше они шли, тем сильнее Эмма чувствовала — это не просто мелодия. Это приглашение.
Свет мигнул ещё раз — на этот раз дольше, словно кто-то держал невидимый выключатель и медленно отпускал его. Тени в комнате потянулись, изломались, и Эмма вдруг подумала, что в этих искажённых силуэтах можно различить чьи-то руки, вытянутые к ним.

— Это ветер, — выдохнул Люк, но в его голосе уже не было уверенности.

Эмма знала, что никакой ветер не заставит лампу мигать так ровно и ритмично, словно это чья-то игра.

Пи-и-ип.
Звук прорезал тишину, и они оба вздрогнули. Казалось, он исходил прямо из-за стены дома.

Люк медленно подошёл к окну, но стекло было мутным, старым, покрытым тонкими трещинками. За ним клубился туман, и он не давал разглядеть даже очертания деревьев.

— Мы должны проверить, — сказал он, хватая куртку.

— Ты с ума сошёл, — отрезала Эмма. — Если это он...

— Тем более, — перебил Люк. — Я не собираюсь сидеть и ждать, пока он решит, что пора.

На кухне вдруг зашуршал холодильник — звук был тихий, но в этой давящей тишине он прозвучал как удар. Эмма машинально прижала к груди пуговицу, которую всё ещё держала, словно это был оберег.

— Ладно, — наконец прошептала она, — но мы идём вместе.

Дверь скрипнула, выпуская их в холодную ночь. Воздух был влажным и тяжёлым, и каждый вдох отдавался неприятным холодом в груди. Лунный свет пробивался сквозь молочный туман, вырезая лишь куски улицы и отдельные силуэты заборов.

Пи-и-ип.
Теперь звук был впереди, чуть левее, и за ним последовали ещё два коротких, будто кто-то нажимал на клавиши старого циркового органа.

Они двинулись по улице. Шаги глухо отзывались в пустоте, а туман словно двигался вместе с ними, то сжимаясь, то отступая.

На перекрёстке, где стоял давно заброшенный газетный киоск, Люк вдруг замер. На его стекле, мутном и пыльном, была нарисована грубая дуга. Она напоминала улыбку.

— Он был здесь, — сказал Люк тихо, будто боялся, что его услышат.

Дальше дорога вела к старой поляне за жилыми домами. И там, за деревьями, они увидели тёмный силуэт шатра. Красно-белые полосы его ткани были бледными, почти серыми, а по краям виднелись тёмные, затянувшиеся пятна времени.

Фонари у входа были погашены, но один, самый старый, с висящей косо табличкой, мерцал тёплым, жёлтым светом. Он мигал в такт тем самым пи-и-ип, что уже стали похожи на приглашение.

Люк сделал шаг вперёд, но Эмма схватила его за руку:

— Ты чувствуешь? Здесь... пахнет.

И действительно — в воздухе висел странный аромат. Не гнили, не пыли — а чего-то сладкого, почти приторного. Словно карамель, которая слишком долго лежала на солнце.

Вдруг внутри шатра что-то блеснуло. На миг Эмме показалось, что это свет отражается от чьих-то глаз. Но в следующее мгновение всё исчезло.

— Там кто-то есть, — прошептал Люк.

Туман зашевелился у входа, словно туда вошёл человек. И на мгновение, прежде чем фигура растворилась в серой дымке, Эмма успела разглядеть силуэт. Высокий, в длинном костюме, с крошечной цилиндрической шляпой.
Люк и Эмма стояли у входа, словно перед порогом чужого сна. Лоскуты ткани шатра колыхались едва заметно, хотя ветра почти не было.

— Если он внутри, — прошептала Эмма, — мы... мы ведь можем уйти. Просто развернуться и...

Люк шагнул вперёд. Не резко, не геройски — просто так, будто его что-то подтолкнуло. Эмма пошла за ним, не отпуская его руку.

Внутри пахло ещё сильнее — сладко, тягуче, так, что хотелось отступить. Пол был засыпан тонким слоем опилок, а в центре виднелся старый круг арены. Скамьи были пусты, но кое-где на них лежали выцветшие программы и смятые билеты, будто зрители встали и ушли всего минуту назад.

— Это... странно, — выдохнул Люк, оглядываясь.

Где-то в глубине шатра, за тонкими полотнищами, свисавшими с купола, что-то блеснуло. Эмма снова подумала о глазах.

И тогда она услышала это.
Не громкий, не зловещий — наоборот, лёгкий, почти игривый звук. Смех. Как будто кто-то, прячась, наблюдал за ними и едва сдерживал веселье.

Люк замер, а Эмма почувствовала, как холод пробежал по спине. Смех повторился, чуть тише, словно отдаляясь, приглашая их следовать.

Где-то за занавесом тень слегка качнулась. Высокая. С узкими плечами. И на макушке — маленький цилиндр.

Шатёр снова погрузился в тишину. Только старый фонарь у входа мигнул — раз, два, три.