Intradrive

2015 год, мне семнадцать лет

Год прошел в затворничестве. Я продолжал выкладывать фотки с длинными подписями в Инстаграм, общалась с читателями и даже ответил на вопросы интервью, которые журналист местной газеты прислал мне в почту. Он хотел встретиться, но я так и не смог побороть страх. После встречи с «охотниками» я старался избегать незнакомцев.

Большую часть дня я проводил дома. Занимался с учителями, чтобы получить выпускной сертификат. Ездил к бабушке в Донегал, где часами гулял по берегу моря в полном одиночестве или гонял по дорогам на своей машине. Или помогал Чонгуку с переездом.

Он перешел на последний курс универа, выписался из общаги и тут же решил съехаться с каким-то омежкой, которого ни разу нам не показывал. Кажется, на этот раз у него назревало что-то серьезное: Чонгук светился, сверкал и словно порхал по воздуху. Разве что радугой не блевал. Никогда его таким не видел.

– Как его хоть зовут? – однажды не вытерпел я. – Когда приведешь его на ужин? Я скоро стану дядюшкой? Он такой же старый, как ты, или помоложе?

– Але, мне двадцать два, а не девяносто два, – фыркнул Чонгук. – На ужин пока не приведу. Дядюшкой пока не станешь. Как зовут его, не скажу.

– Блондин, брюнет?

– Меняет цвет под настроение.

– Как хамелеон?

– Лучше расскажи, что будешь делать, когда придет время поступить в универ? – резко поменял тему Чонгук.

– Буду получать образование дома заочно. А что?

– Не глупи, университет – это лучшее время в жизни.

– Если кожа не облезает от дуновения ветра…

– Мы что-нибудь придумаем, – заверил меня Чонгук, укладывая мне на плечо руку. – Будешь носить перчатки – такие тонкие, что никто даже не заметит. Будешь жить не в общаге, а на съемной квартире, где никто не будет прикасаться к твоим вещам. Я буду неподалеку, всегда смогу приехать. Твоя болезнь не должна становиться помехой. Университет – это и правда здорово.

– Чонгук, я очень хочу получить высшее образование, но не очно. Я боюсь людей. Не понимаю их и не чувствую потребности общаться…

– Аппетит приходит во время еды, – возразил он.

Тогда я задрал рукав и ткнула ему в лицо предплечье со шрамами, которые оставила рука Аарона. И отказался впредь говорить на эту тему.

Однако брат решил не сдаваться и уламывал меня целый год. Именно уламывал — упрямо и настойчиво. Пока я однажды не выдержал и не пожаловался родителям. А те, к моему изумлению, приняли его сторону! «Чимин, а ведь неплохая идея! Чимин, а почему бы и нет? Чимин, если принять все меры предосторожности, то все получится!»

Я чуть на задницу не сел. Ничего себе. То шагу сделать не давали, ограждали от любого чужого чиха, а теперь вдруг из дома родного выпихивают.

Но я принял твердое решение не влезать в этот щиток с высоким напряжением.

– Не будет никакого универа, успокойтесь, – объявил я и поставил на обсуждении жирный крест. – Вы смерти моей хотите, что ли? Я буду учиться дома заочно.

А потом я встретил Чанбина.

* * *

Как-то мне написал незнакомый парень, рассказал, что следит за моим Инстаграмом и предложил встретиться: «У меня другой недуг, Чимин, но я все равно очень хочу познакомиться с тобой. И, может быть, кое-что рассказать, если ты не против. Напиши, возможно ли это. Я вообще живу в Америке, но буду в Ирландии через месяц с родителями. Я знаю об истории, когда тебя схватили за руку и снимали все на камеру. Поэтому не возражаю, если ты возьмешь с собой кого-то из близких. Например, брата – он такой милашка:) Чанбин».

«Милашка? Видел бы он, как этот милашка поет песни Ники Минаж в туалете, держа в руках освежитель воздуха, как микрофон, – зрелище не для слабонервных».

Я рассмеялся собственным мыслям. В сообщении этого Чанбина было что-то очень подкупающее и искреннее. «Давай встретимся, я не против», – наконец ответил я, печатая вспотевшими пальцами.

Через месяц мы встретились в Дублине, куда Чонгук подкинул меня на машине, предварительно набив багажник личным хламом для перевозки в новое жилье.

Чанбин оказался симпатичым  корейцем омегой с каштановыми волосами и робкой улыбкой. Лет двадцати на вид. Он заказал себе латте, я открыл бутылку минералки, которую принес с собой, и мы минут десять болтали обо всякой ерунде вроде погоды и цен на проезд, словно приглядываясь друг к другу.

А потом Чанбин вдруг смахнул слезу и сказал, что ужасно рад видеть меня.

– Я читаю тебя уже где-то полгода и просто боготворю. Ты такой смелый! Болезнь не сломала тебя, не вогнала в депрессию, ты относишься к ней с насмешкой и подшучиваешь над собой. Помнишь пост, где ты написал, что почти смирилась с тем, что парней тебе не видать, и поэтому вот-вот начнешь собирать коллекцию фаллоимитаторов, но у тебя одна проблема: как лишить себя девственности самостоятельно? Я хохотал, как ненормальный. Или пост, где ты решил-таки сходить в кафе и выпить там кофе, взяв с собой переносной стерилизатор. Ты еще спрашивал, насколько дико будет смотреться со стороны, если ты вдруг поставишь эту штуковину на столик и станешь стерилизовать кофейную чашку! Ох, Чимин! Глядя на тебя, мне впервые захотелось расслабиться, принять себя и прожить с радостью то, что отмерено… Моя болезнь пока не дала о себе знать, но терпеливо ждет своего часа…

Чанбин сжал в руке салфетку и выпалил следующее (словно боялась, что смелость вдруг оставит его, и он больше никогда об этом не заговорит):

– У меня фатальная семейная бессонница. Наверно, ты о таком даже не слышал. Наша семья узнала относительно недавно – врачи диагностировали все это уже после смерти отца, он был носителем… Меня уже проверили – у меня, как и у него, мутации в двадцатой хромосоме, из-за чего в мозге накапливаются вредные белки, которые уничтожают отдел, отвечающий за сон…

– Продолжай, – подбодрил я, видя, что чем дальше, тем тяжелее ей говорить.

– В общем, сначала у меня будет просто сильная бессонница, сопровождающаяся паническими атаками. Потом к паническим атакам присоединятся галлюцинации. Затем возникнет полная неспособность спать, сопровождаемая быстрой потерей веса. А дальше я перестану говорить и не буду реагировать на окружающее. Это последняя стадия болезни, после которой я умру. Все займет примерно полгода-год. Лечения нет. Снотворные не помогут…

Окружающий мир исчез. Исчезли стены кафе, столики и посетители, стучащие вилками по своим тарелкам. Остался только я, сидящий напротив парень и история, от которой у меня зашевелились волосы на голове. Чанбин отхлебнул кофе и поднял на меня влажные глаза, пока я собирал воедино осколки своего прежнего «я».

– Но мне больше не страшно. Я устал бояться. У меня еще лет десять в запасе, а то и больше, когда я могу крепко спать и видеть чудесные сны. Тискать храпящего рядом парня. Выбирать постельное белье в магазине и шелковые пижамы. И наслаждаться всем этим. Сложнее всего с папой. Я уговариваю его родить второго ребенка. Если у него появится еще один, то с ним все будет в порядке… И еще с парнями сложно…

Чанбин сдул челку с носа и, робко улыбнувшись, продолжил:

– Знаешь, у тебя бывало так, что ты встречаешь человека один раз, второй, а потом понимаешь: если встретишь его в третий раз, то втрескаешься по уши? Вот и у меня такое было совсем недавно. Ах, что это был за парень – мечта! Я чуть глазами его не съел на первом свидании, отдался на втором, а встречаться в третий раз не стал. Написал ему, что все, адьос-досвидос. Он не понял, что произошло. Носился за мной пару месяцев, а я отшивал его. Ходил с задранным носом, а сам прихожу домой из универа и рыдаю в подушку остаток дня. Как ему объяснишь, что я умру в муках через десять лет? Я не настолько эгоистичен…

«Господи, да как я смею вообще жаловаться на свою жизнь?» – внезапно подумал я.

– Чимин, это такое облегчение – рассказать обо всем кому-то. Никто не знает, кроме папы. Все друзья думают, что я переборчивый идиот, ха-ха. Иногда все так и просится наружу, но я не хочу сочувствия или чтобы они потакали мне во всем. У меня и так характер дерьмовый, а если меня жалеть начнут – это будет катастрофа… Послушай, ты писал в Инстаграме, что семья уговаривает тебя пойти в университет. Иди! Если есть хоть малейший интерес в душе – следуй ему. Бери все, что на блюдечке протягивают. И на то, что не протягивают, позарься тоже! – хохотал Чанбин. – Я учусь в колледже, это кайф. Только там и забываешь об этом дерьмишке вроде смерти в муках. Там словно параллельная реальность, в которой не существует боли и болезни. Там жизнь, драйв, каждый день что-то новое. Горячие альфы на спортивных машинах, милые ботаники со сладкими улыбками, бунтари на мотоциклах… Прости, я увлекся, знаю, что для тебя это больная тема…

– Все нормально, продолжай, кто мне еще об этом расскажет? – улыбнулся я, приходя в полный восторг от того, как круто он справляется со своими эмоциями и переключается на позитив.

– Богатенькие стервы с фигурами Джиджи Хадид: красивые, но пустые, как церкви в пятницу вечером. Серые мышки, о которых все вспоминают только через десять лет после окончания универа, когда мышка внезапно становится женой мэра, – хихикает Чанбин. – Прекрасные неформалки с болтиками в языках и проколотыми сосками.

Он высовывает язык, и я вижу серебристый шарик, лежащий в розовой ложбинке. Мы хохочем, как двинутые.

– Ты должен увидеть все это. И многое другое. И попробовать все, что можешь попробовать. Ну, кроме секса втроем и наркотиков – я считаю, оно того не стоит, – краснеет Чанбин и вешает на лицо выражение «опаньки». – И чтобы Господь Бог на том свете воскликнул: «Пак Чимин! Ну ты отжог!» Да-да, я читал и этот пост тоже, про Бога и твои с ним разговоры… я после тебя тоже с Богом разговаривать начала. И представлять его по-своему. Теперь это не нудный старик, загибающий пальцы на каждой моей ошибке, а любимый папаша с бородой, как у Чарли Ханнэма и татуировкой «Всех люблю» на мускулистом плече.

Чанбин отсалютовал чашкой. Я поднял минералку в ответ.

– Выпьем за нас, молодых и бесстрашных, – сказал он, и мы выпили, глядя друг другу в глаза. – И пусть твой Стигмалион однажды перестанет быть тюрьмой. Жаль, что я не могу тебя обнять, Пак Чимин… Наверно, ты такой же теплый, как твой Инстаграм.

* * *

Я молчал всю дорогу от Дублина до Атлона. Пару раз горько всплакнул.

– Все прошло нормально? – нахмурился Чонгук.

– Все было прекрасно, – кивнул я.

Он не стал больше допытываться, просто положил руку на мое плечо. Правой придерживал руль, а левой обнимал.

– Я хочу в университет, – тихо сказал я.

– Боже правый, у меня слуховые галлюцинации!

– Нет, я действительно сказал это.

– Опять они! Господи, я, наверно, переутомился…

– Чонгук, ну прекрати, – шлепнул я его. – Кое-что изменилось, и теперь я считаю, что мне стоит… открыть этот щиток с высоковольтным напряжением.

– Где этот волшебник? Я хочу его расцеловать!

– Целуй своего хамелеона. Этот волшебник слишком волшебен для тебя.

Я показал средний палец, Чонгук дал мне щелчок по носу.

– Если серьезно, то я очень рад, что ты решился на это, Чимин. Очень-очень рад! И какие доводы, позволь узнать, изменили твое мнение?

– Сегодня мне показалось, что новые люди и новые знакомства, – это… может быть интересно.

– А я тебе что все это время талдычил?!

– И еще я понял, что только среди чужих людей смогу преодолеть свой страх и наконец начать… жить.

– Да, детка! – заорал Чонгук, как будто мы с ним только что выиграли финальный бой в компьютерной игре.

– И еще университет поможет мне стать кое-кем. Я все думаю об этом, и с каждым днем идея влечет меня все больше…

– И кем же?

– Мне интересно лечить и заботиться о ком-то. Наверное, я бы мог быть врачом, если бы не моя боязнь людей и если бы мне не грозила смерть от чужой крови… Или слюны… Или мочи, или желудочного сока, или околоплодных вод, или рвоты…

– Все-все! Я понял! Профессия врача тебе не подходит.

– И я подумал, что мог бы лечить того, на кого у меня нет аллергии.

– Меня?

– Чонгук, ты невыносим! Животных! Собак и кошек, лошадей и голубей, хомячков и зайчиков! Мне можно к ним прикасаться! И мне нравится к ним прикасаться. Я хочу быть ветеринаром. Что думаешь?

– Я думаю, что мне ужасно повезло с братом, – приобнял меня Чонгук. – Он такой добрый, умный и красивый. И любит зайчиков! Мой детектор милоты сейчас сломается к чертовой матери…

Я рассмеялся, а Чонгук продолжил:

– На самом деле я всегда знал, что ты захочешь быть ветеринаром.

– Да ладно…

– Да! Помнишь, мне было десять, а тебе пять, и ты увидел, как я с друзьями нашел в саду ежика и…

– Помню ли я, как ты помочился на бедного ежа? Да у меня до сих пор психическая травма, болван, – буркнул я.

– А потом ты зарядил мне кулаком в живот, схватил ежа голыми руками и побежал на кухню, чтобы помыть его в раковине.

– И, между прочим, исколол руки до крови…

– Но все-таки отмыл его! И потом неделю со мной не разговаривал. Я уже тогда подумал, что из тебя вышел бы отличный звериный доктор. Ну или полицейский.

– А я вот осознал это только сейчас. Удивительно, да? Родные часто знают нас лучше, чем мы сами… Что ты еще знаешь обо мне, чего не знаю я? – спросил я, толкая Чонгука в бок.

Но Чонгук ничего не ответил. Он смотрел на дорогу и улыбался ну очень странной улыбкой. Как будто действительно знал что-то еще. Но сколько я ни упорствовал, ни упрашивал его и ни дулся, он так и не признался в том, что было у него на уме.