Intradrive

Папа постарел. Я вдруг заметил это. Вокруг рта тонкие морщины. На лбу несколько горизонтальных линий. Глаза уставшие, заплаканные. Никаких слов не хватит, чтобы вымолить прощение...

Рядом сидел, обняв ее за плечи, Чонгук. Мрачный, как грозовое облако, на подбородке щетина - пару дней не брился, глаза красные.

Только отца не было. Хорошо бы, он тоже пришел... И бабушка. А может, и не нужно им сюда приходить. Я все равно не смогу смотреть им в глаза...

- Ничего не говори, будет больно, очень сильные ожоги, - всхлипнул папа.

Я не смог бы ничего сказать, даже если бы попытался: у меня полголовы было забинтовано, и бинты тянулись поперек рта, а рот был забит горькой от лекарств ватой.

- Помнишь что-нибудь?

Я покачал головой.

- Зато Сынмин помнит, - процедил сквозь зубы брат.

- Чонгук, не сейчас, - попросил его папа.

- А почему не сейчас? В следующий раз его могут не спасти, ты знаешь! Он же намеренно это сделал, черт побери!

Я поднял руку - она тоже была перебинтована, только пальцы торчали - и жестом попросил бумагу и ручку. Папа порылся в сумке и вынул блокнот и карандаш.

«Сколько я здесь?» - написал я так коряво, что сам бы не смог прочесть. Но папа легко понимал мою писанину:

- Третий день.

«Как Сынмин? Он знает, где я и почему?»

- Знает, - кивнул папа.

«Черт», - так и написал. Папа прочел, и горькая улыбка тронула его губы.

«Он придет?»

- Ты хочешь этого?

«Да».

- Тогда мы попросим его, - заверил папа.

- Да не придет он! - перебил Чонгук и запустил руки в спутанные волосы.

«Почему?» - написал я, рука стала дрожать.

Папа вздохнул и переглянулся с Чоннуком.

- Он не спрашивал о тебе с того самого вечера, когда тебя забрала скорая, - выпалил Чонгук. - Ему пофиг!

- Сынок, ты слишком резок...

- Пап, не нужно его обнадеживать. Сынмин не из тех, кто будет сидеть у его постели, и лучше сказать об этом сразу.

Я хотел задать еще миллион вопросов и получить на все ответы, но рука утомилась и уронила карандаш.

Ничего, все заживет. И тогда я спрошу все, что хочу. Зато я трогал этой рукой Сынмина. Его лицо. И волосы. И плечи.

- Поспи, хорошо? - попросил папа. - Завтра будет лучше, чем сегодня.

Спать я не мог. Папа оставил блокнот и карандаш, и я начал рисовать. Сначала появилась решетка, а потом пленница. Он вцепился руками в стальные прутья и смотрел на меня огромным испуганным глазом с широким зрачком.

«Стигмалион» - вывел я сверху неровными буквами. И дописал ниже четыре корявые строки:

«Принцесса была прекрасная, была смелая.
Ожоги были красные, а шрамы белые.
Принцесса лбом стучала в железные прутья,
Принцесса сбежать мечтала... Но больше не будет».
* * *

Прошла еще одна неделя в больнице.

Каждый день мне промывали лекарствами рот, покрывали губы свежими полосками заживляющей ткани, перебинтовывали ожоги на лице. Хорошо, что Сынмин не целовал мои глаза - наверное, я бы ослеп...

Больше всего на свете мне хотелось поговорить с Сынмином. И меньше всего на свете хотелось, чтобы он увидел мое лицо. Я видел себя в зеркале, которое выпросил у медсестры. Все не так страшно: просто новая кожа на месте ожогов - не бледно-розовая, а ярко-красная. Нужно время, чтобы она восстановилась и побледнела. Возможно, понадобится пластика губ, но еще точно неизвестно. Слизистая во рту заживала быстрее всего: я уже мог двигать языком, чувствовал вкус лекарств. Супа. И слез, когда они стекали по щекам и попадали в рот: соленые.

Я не знал, сколько еще смогу ждать, прежде чем не сдержусь, выпрошу у медсестры телефон и позвоню Сынмину.

Родные приходили каждый день. Чаще всего Чонгук. Был зол на меня страшно.

- Ты - бессовестныф, эгоистичный идиот, - повторял он каждый день, вливая жидкую еду мне в рот.

- Знаю, - бормотал я еле-еле. Если раздвину губы шире, то лопнет новая кожа, поэтому приходилось говорить, почти не раскрывая рта.

- Бессовестныф, безответственный, сумасшедший, бестолковый. Родители этого не скажут, а от меня - получай.

- Ты знаешь, что такое «бритва Хэнлона»? - пробубнил я.

- Самое время поумничать.

- Я не умничаю. Я пытаюсь объяснить. «Бритва Хэнлона» - методологический принцип, который гласит: «Не приписывайте злому умыслу то, что можно объяснить обыкновенной глупостью». Вот и здесь не было никакого злого умысла...

- Даже не пытайся сбить меня с толку, - хмуро предупредил Чонгук.

- Чонгук, я не планировал все это! Клянусь! Мы просто перепутали бутылки. Случайно. Я потерял бдительность. А потом подумал, что раз уж все равно валяться в реанимации...

- Если бы ты просто отпила из его бутылки, то все было бы не так плохо! Господи, поверить не могу, что ума в твоей тупой башке так мало.

- Наверно, пиво в голову ударило...

«И его поцелуи».

- Пиво, пиво... Отделался бы ожогом на губах, а так посмотри на себя - все лицо, вся шея, все руки... Еще и на талии отпечаток ладони! Да не смотри на меня так. Увидел, когда срывал с тебя одежду и поливал водой, чтобы смыть следы! Ты этого уже не помнишь, потерял сознание.

- Прости...

- Не прощу. Не прощу, Чимин. Скажи, что дальше? Ты и дальше будешь калечить себя, кидаясь парням в объятия?

- Я уже испытал все, что хотел испытать, Чонгук. Теперь я знаю, как это... Так что... Принцесса снова в Стигмалионе. В платье нарядном, на троне, в короне. Перчатки, вуаль, меховое манто. Только бы шрамы не видел никто.

- Что это еще за стишочки?

- Сам придумываю. Поэма о Принцессе Чимине и заколдованном замке. Где его жестоко наказывают за малейшие провинности и откуда он, бедный, не может убежать...

Чонгук придвинул стул к моей кровати и медленно сказал, очевидно, пытаясь донести до меня нечто очень важное:

- Каждый из нас живет в замке, из которого не может убежать, если тебя это утешит, Чимин. Никто из нас не выбирает свое тело. Какое дали - в таком и живем. И, поверь, многим повезло куда меньше, чем тебе. Слепые, глухие, безногие, изувеченные, страдающие от всяческих заболеваний, генетических нарушений, всевозможных форм неполноценности... Никто из нас не может убежать из своего замка! Всем приходится чем-то жертвовать. Безногие не могут ощутить мягкую траву под ногами. Глухие не могут слышать шум океана. Карлики не играют в баскетбол, а колясочники не танцуют танго! А люди вроде тебя не могут ни к кому прикасаться! Собери всю волю в кулак и прими же это, наконец, со всей ответственностью!.. Вкусно?

Чонгук влил мне в рот очередную ложку жидкой овсянки.

- Вкусно.

- И еще. Если я впредь увижу возле тебя хоть одного альфу, расскажу ему, что будет, если он притронется к тебе. Не поверит - подарю ему историю твоей болезни. С фотографиями.

- Не посмеешь, - возразил я так энергично, что каша потекла по подбородку.

- Я больше не союзник тебе, Чимин. Я - твой надзиратель.

* * *

Мне таки удалось разжалобить медсестру и выпросить телефон. Сынмин ответил не сразу. Гудка с седьмого: я считал, пока шел вызов.

- Алло? - сказал он.

- Сынмин?

- Кто это?

- Чимин.

Он замолчал, выдохнул, потом вдохнул и только тогда спросил:

- Как ты?

- Более-менее... Хочу увидеть тебя.

Еще один выдох.

- Не думаю, что это возможно.

Я вжал голову в плечи. Меня словно морозным воздухом обдало.

- Ты... занят?

- Послушай... Твой брат все рассказал.

- Что именно?

- Что ты... не такая, как все.

- И тебя это отталкивает?

Сынмин издал нечто, похожее на смешок, а потом сказал:

- Той ночью, когда ты убежал, испуганный до чертиков, - думаешь, я ушел? Остался. И не зря. Ты кричал так громко, что перебудил весь дом. Потом кричал твой брат. Орал как чокнутый: «Только посмей уйти! Только посмей уйти!» Потом я начал барабанить в дверь, думая, что он избивает тебя. Мне никто не открыл. Зато через пару минут приехала скорая. Врачам открыли. А потом тебя вывезли из дома с окровавленным лицом. Я был уверен, что это дело рук твоего Чонгука. Налетел на него, был готов убить, уложить лицом в землю, дать любые показания! А потом он схватил меня в охапку и заставил слушать то, что говорит. И тогда я почувствовал себя просто... Ты хоть представляешь, что я чувствовал, Чимин? Ты хоть представляешь?

Я не смог ничего ответить. Если нужно было отвечать.

- Ты должен был все рассказать, черт возьми!

- И ты бы все равно поцеловал меня? - спросил я с сарказмом.

- Конечно, - съязвил Сынмир. - Я же, блин, обожаю укладывать омег в реанимацию! Ты с таким же успехом мог бы попросить избить тебя до полусмерти. Мясником - вот кем я себя чувствовал! Господи, а если бы ты умер?

- Я и так умираю, Сынмин. Каждый день. Каждые сутки - шажочек к могиле. Просто с поцелуями умирать веселей.

- Это здорово, если твоя своеобразная философия помогает жить, Чимин, но... она неправильная. Извращенная. Она угробит тебя раньше времени.

Мне показалось, что он вот-вот бросит трубку, и попыталась поскорее объясниться:

- Сынмин, возможно, я делаю ошибки. Ужасные. И не беру в расчет чувства других людей... Я так долго жил вне социума, что, скорее всего, вовсе не умею этого делать. Но я хочу учиться. Хочу меняться. Хочу иметь друзей. У нас, ясное дело, ничего не выгорит, но... ты можешь приехать просто как друг? Поговорить о чем-нибудь. Мне было хорошо с тобой.

- Прости, думаю, это плохая идея... Надеюсь, ты идешь на поправку, - и он прервал звонок.

Я не сразу поверил, что он все-таки бросил трубку. Бог телефонных гудков смеялся мне в ухо. Я уронил мобильный в складки одеяла и, наверное, стал белее простыней, потому что медсестра подошла и заглянула мне в глаза.

- Деточка, если парень отказывается приехать, когда ты в больнице и просишь об этом, то... он не стоит того, чтобы о нем вообще думать.

- Он очень злится... И имеет право...

- И уж тем более не стоит искать этому засранцу оправдание!

* * *

«Эгоистичная, бессовестная, безответственная, сумасшедшая, бестолковая...» - они как сговорились. Считали меня чуть ли не самоубийцей. А мне всего лишь захотелось поцеловать парня. Захотелось того, чего хотят все девчонки в моем возрасте. Впрочем, в моем случае поцелуй и попытка самоубийства - это одно и то же.

Наверное, все ужаснейшие ошибки начинаются с маленького невинного желания. Тебе хочется красивое селфи - и вот ты уже лезешь на крышу. Хочется внимания - и ты бежишь на встречу с незнакомцем из интернета. Хочется путешествий и адреналина - цепляешься за последний вагон поезда. Хочется незнакомых ощущений - и ты суешь странную таблетку в рот.

Но кому охота думать о последствиях? Ведь это скучно.

Вскоре меня выписали и отправили долечиваться домой, в Атлон. Я вернулся в родительский дом, и мы устроили большой праздник: отец, папа, я, Чонгук, Ён А и приехавшая из Донегала бабушка.

Передо мной поставили тарелку обалденно вкусной еды, прошедшей мыслимую и немыслимую обработку. Папа украсилаю дом и зажег свечи. Бабушка включила Джастина Бибера и весь вечер мурлыкала себе под нос: «Если бы я мог умере-е-е-еть в твоих рука-а-а-ах, я был бы не против...», - пока папа на нее не шикнул. Отец открыл бутылку шампанского и налил всем (кроме меня) по бокалу. Чонгук весь вечер обнимал меня от имени всех членов семьи: «Это от бабушки, это от папы, это от отца. А вот от меня не дождешься, я все еще зол, очень зол».

- Здесь только Жеон не хватает, - заметил я. - Бабуль, нужно было ее тоже привезти!

- Жеон слишком стар для таких поездок, пусть отдыхает, - ответил за бабушку Чонгук, за что получил от бабушки испепеляющий взгляд. Кто-кто, а Аманда Стэнфорд не нуждается в секретарях.

- Я обещал ей, что поиграю с ней, и вот как получилось... Когда я смогу снова поехать в Донегал?

Домочадцы неловко переглянулись. Это все из-за Сынмина. Если и позволят теперь снова поехать в Донегал, то глаз с меня не спустят...

- Я не буду искать с ним встреч, клянусь! Просто хочу к своей собаке. И сделать то, что обещал.

- Чимин, время не самое... - сказал Чонгук.

- Даже не знаю, - сказал папа.

- Чимин, давай обсудим это позже? - сказал отец.

- Да скажите же ему, наконец! - психанула бабушка и допила залпом весь виски в стакане.

- Сказать что? - насторожился я.

Чонгук подошел ко мне и крепко обнял, а потом сказал то, что я должен была однажды услышать, но в ту минуту оказалась совсем не готов...

- Жеон умер. Ён А нашла его утром мертвым у камина. Мы уже похоронили его... Прости, что не сказали раньше. Время было неподходящее...

И на этом праздник закончился.

Я ушёл в свою комнату оплакать потерю. Ближе к ночи пришла бабушка, и я потребовал подробностей. Лучше бы не требовал... Она рассказала, что Чонгуку пришлось посадить волкособа на привязь, пока врачи забирали меня. Собака безумствовала, не хотела отпускать, собиралась защищать до последнего. От всех сразу. Жеон видел мое тело, слышал крики, чувствовал запах моей крови. Думаю, все произошедшее стало шоком для него и остановило его сердце.

Если бы я знал, что подобное возможно, что животное способно так глубоко переживать болезнь своего хозяина, я бы никогда, никогда, никогда не прикоснулся к Сынмину.

- Я виноват в ее смерти...

- Нельзя сказать наверняка, но об одном ты должен помнить: твои поступки влияют не только на твою жизнь, но и на жизнь твоих близких. Ты рушишь свой потолок, а балки падают и на их головы тоже. Бросаешь вазы на пол, а осколки ранят тех, кто рядом... Чимин, прежде чем сделать что-либо... настолько рискованное... представь убитого горем Чонгука, рыдающего отца, впавшего в шок папу, меня, пьющую сердечные капли. Договорились?

- Звучит так, будто я вовсе не принадлежу себе...

- Не принадлежишь.

- А когда я начну принадлежать?

- Когда чужая боль начнет волновать тебя больше, чем собственная.

* * *

Смерть Жеона оставила на мне неизгладимый отпечаток. На следующий день я просто не смог заставить себя подняться с постели. Словно вырубило какой-то внутренний генератор, я отключился от мироздания - и энергия покинула меня. Не хотелось двигаться, есть, говорить. Я просто лежал в кровати, изредка впадая в похожее на сон состояние. Но этот сон длился недолго и совсем не приносил облегчения.

Меня вывели из этого состояния медикаментозно, когда заметили, что я начал стремительно терять вес. Родители и врачи начали буквально вливать в меня какие-то лекарства, которые заставили умерший «генератор» снова работать. Впервые за долгое время мне стало интересно, что происходит за окном и что будет на ужин.

Я понемногу пришел в себя, но понял, что еще раз подобный удар не переживу. Моя психика не слишком приспособлена для одиночных сражений. И мне нельзя оставаться одному, если какая-то беда вдруг схватит за шкирку и швырнет лицом об землю. Я просто не выживу, не переживу еще одну потерю.

* * *

Пластика губ все-таки потребовалась: меня уже записали на прием к пластическому хирургу. Также пришлось удалять лазером шрамы на лице - а вот это было все равно что с роем пчел целоваться. Еще пару недель в бинтах, с обожженными кусками кожи. Теперь я знал, что чувствуют жертвы косметической хирургии: твоего лица у тебя не будет. Будет другое, и тебе с ним жить.

- Каково это, мистер Лайонс, возвращать утраченную красоту? - спросил у своего пластического хирурга. Он совсем молодой, тридцати нет. На губах у него играла улыбка, и в глазах тоже. Наверное, смешно было видеть шестнадцатилетнюю, задающую подобные вопросы.

- Пожалуй, мне это нравится, Чимин, - ответил он, щуря карие глаза.

- Чувствуете себя богом?

- Разве что самую капельку, - хмыкнул он, поворачивая мое лицо из стороны в сторону.

- Кстати, не старайтесь особо. Мне все равно, как я буду выглядеть. Мне некого будет кадрить красивым личиком.

- Господи, что я вижу?! Омегу, которому все равно, что будет с его лицом! - шутливо воскликнул он.

- Я серьезно. У меня редкая форма врожденной аллергии на молекулы жира, пота и прочих биологических жидкостей других людей. Все это, - я указала на свое лицо, - результат обычных поцелуев. Парень просто поцеловал меня...

- Я заглядывал в твою историю болезни... Очень жаль, Чимин, очень жаль. Но знаешь что? От меня ты все-таки уйдешь красавцем. Станешь лучше, чем был.

- Зря стараться будете.

- А вдруг не зря? Прогресс не стоит на месте. Сегодня мы умеем лечить болезни, от которых вчера умирали. А вдруг завтра найдется лекарство и от твоей аллергии?

- Большинство лекарств изобретают только затем, чтобы потом их продавать. Чем более редка и уникальна болезнь, тем меньше вероятность, что какой-то чудак захочет изобрести от нее лекарство, выкинув миллионы долларов на исследования и изобретение препарата... Люди с редкими синдромами и болезнями никогда не дождутся лекарства. Любой препарат - это бизнес-проект в первую очередь и должен хотя бы окупить затраты на его создание. Но в случае с редкими болезнями - это все равно что устраивать пышный банкет с лобстерами и шампанским, на который сможет прийти лишь пара бродяг.

Мистер Лайонс отложил карандаш, которым делал пометки в истории моей болезни, и терпеливо сказал:

- Ты очень умный, Чимин. В том, что ты говоришь, конечно, есть своя правда, но лично я верю в то, что не все в мире решают потенциальные прибыли. Есть благотворительные организации, которые могут спонсировать исследования твоей болезни, есть ученые-энтузиасты, есть чудеса, в конце концов...

- Я не верю в чудеса.

- Но они случаются! Вчера я выиграл пятьсот евро в лотерею! - хихикнул доктор Лайонс. И уже серьезно добавил: - Слушай, а ты не хотел бы начать вести свой блог, Чимин? В Инстаграме, например, или в Фейсбуке. Рассказать всему миру о своей болезни, о том, как живешь, с какими трудностями сталкиваешься. Ты очень умный, забавный, дерзкий. Ты смог бы не только привлечь внимание общественности к людям с редкими генетическими нарушениями, но и, возможно, найти себе подобных.

Мой внутренний зверек насторожился, поднял нос и зашевелил усами.

- Ты понял меня, да? Я постараюсь, чтобы отсюда ты ушел таким же красивым, каким был до... того самого парня. А ты постарайся не отчаиваться. Кстати, по поводу ожога на боку: моя ассистентка назначит тебе новый прием на...

- Оставьте. Я не хочу его убирать...

- Уверен?

- На все сто.

Обычно люди избавляются от шрамов, потому что со шрамами связаны плохие воспоминания. Но что, если шрам - напоминание о чем-то прекрасном?

* * *

В тот же вечер я завел себе аккаунт в Инстаграме и выложил туда свою первую фотографию и первое сообщение:

«Здравствуй, мир. Меня зовут Чимин, и у меня редкое аутоиммунное нарушение, которое заставляет клетки моего иммунитета работать не так, как они в норме должны работать.

Обычно иммунная система защищает нас от опасных и чужеродных элементов. Да-да, приходит иммунная «полиция» и стреляет разрывными пулями по «преступникам».

Но иногда иммунитет принимает за врагов вполне безобидные вещества, да еще и реагирует на них так бурно, что превышает все пределы «допустимой самообороны». «Полиция» достает не пистолет, а гранатомет и начинает стрелять из него во все стороны. Организм повреждает собственные ткани, вызывает отеки, сыпь и проблемы с дыханием. Он так сильно стремится уничтожить аллерген, что готов вместе с ним уничтожить и себя. Это уже не полицейский, а натуральный террорист-смертник! Именно этот агрессивный ответ на элементы окружающей среды и называется аллергией.

Люди могут испытывать аллергию на все что угодно, кроме дистиллированной воды: на орехи и яйца, на пыльцу и клещей, на рыбу и пух. Но мой организм принимает за «врагов» биологические жидкости других людей: пот, кровь, слюну. Распознает малейшие отличия в молекулах - и начинает атаку. Причем жестокую.

Проще говоря: я покрываюсь отеками, ранами и могу умереть от болевого шока, если кто-нибудь тронет меня.

Весело, да? Я не могу поцеловать парня, обнять родителей, есть попкорн из одной миски с другом. Я неприкасаемый. Сложно ли быть мной? Очень. Иногда хочется умереть. Тем более что это легко - нужно просто броситься кому-нибудь в объятия.

Но потом я вспоминаю о людях, которые любят меня, и о том, что если совсем уж прижмет, - то умереть я всегда успею. И еще я думаю, что в мире столько вещей, чудес и возможностей, которые так жалко упускать.

Я хочу, чтобы Господь Бог на том свете спросил меня: «Что ты успел сделать за свою жизнь, Чимин?» и тогда я начну перечислять - и этот список будет таким сумасшедшим, что Бог будет хлопать себя по коленям и хохотать.

«Я путешествовал, вел блог, радовался и любил, побывал там, там и даже там! Я встретил его, ее и даже их! Я делал это, это и вот это! И даже, - добавлю шепотом, - успел поцеловать парня!».

И на этих словах Бог тут же подпрыгнет на своем троне и воскликнет:

- Даже это, Пак Чимин?!

- Да! - рассмеюсь я.

- Ну ты даешь! - скажет Он.

- Ага! - скажу я.

- Вот уж кто не зря жизнь прожил!

Примерно так все и будет! Мне будет чем повеселить старика. Я не из тех, кто скажет Ему, потупив глаза: «Сорян, батя, я только и делал, что грустил, распускал нюни и в пятнадцать швырнул себя под поезд». Какая скука. А скука - это не про меня».