Глава 10. Проклятье
Они шли по темноте, освещая путь телефоном.
— Ты веришь в эту хрень? — спросил Яков.
— Не знаю, — честно сказала Катя. — Но если это правда… твой дед мог знать.
Бабка Маня жила на краю деревни, в избе с покосившимися ставнями.
Она открыла дверь до того, как они постучали.
— Чё припёрлись? — проскрипела она, но глаза блестели — будто ждала.
Катя шагнула вперёд:
— Мы знаем про «Последнего стража».
Старуха замерла. Потом фыркнула:
— Городские дались. Ну ладно… заходите. Только не шумите — он не любит, когда о нём говорят.
В избе пахло травами и чем-то кислым. Бабка Маня достала из печки чугунок с чаем, но пить его Яков не решился — жидкость была чёрной, как нефть.
— Твой дед, Яшенька, — начала она, — не просто так тебя в город отправил.
Она потянулась к полке, сняла тряпичную куклу без лица.
— Ты жил у нас, годков пять. А потом, как началось сбываться наше проклятие, дед быстро смекнул. Собачка подохла не просто так, это метка такая. Задолго, но Хозяин так выбирает следущего.
Она поплевала через левое плечо, перед тем как начать.
"Не от хорошей жизни, детки, люди на такое решались. В голодный год, когда кора с деревьев ободрана была да земля мертвая лежала, пришла к нам старая знахарка из-за реки. Видит — деревня на ладан дышит, последние мужики с голоду пухнут. И говорит:
"Есть способ... да нечеловеческий он. Кто под яблоню ляжет — тот и будет держать деревню. Не живой, не мертвый... а стражем".
Первым был Федот-кузнец. Сильный мужик, детей пятеро. Сам вызвался. Выкопали ему яму под старой яблоней, живого опустили. Да не просто так — руки к корням привязали, чтоб не убег. Сверху камень положили с дыркой — чтоб дышал, пока не привыкнет.
На третий день яблоня зацвела. В январе. А Федот... Федот под землей стучал еще неделю."
Бабка показала черные от земли ногти — будто сама недавно копала.
Она неожиданно хватает Якова за руку, заставляя его вздрогнуть.
"Поначалу — работало. Деревня ожила. Дети рождались, хлеб рос. Да только...
Через год началось.
- Кто уезжать пытался — заблудятся в трех соснах, хоть дорогу знали.
- Кто в яблоню топор воткнет — наутро с топором в груди найдут.
- А в полнолуние из-под земли голос Федота слышали: "Голодно мне... Голодно..."
Поняли тогда — платить надо. Раз в месяц носили под дерево: первый сноп — яблоне, кусок хлеба — Федоту, каплю крови — чтобы помнил своих.
Она резко поднимает подол юбки — на иссохшей ноге страшный шрам.
"Мне восемь лет было, как он меня за ногу цапнул. Через корни."
"Твой дед... он последний был. В 72-м, когда власти нас "неперспективными" объявили, собрались старики. Решили — надо нового стража.
Дед твой добровольно пошел. Только сказал: "Якова в город отправьте. Пусть не видит".
Не сегодня его хоронили, не вчера. Яша видел как все было тогда, своими глазами.
"Перед тем как лечь... песню пел. Про сад, про яблоки. Мы его опускали, а он все пел... пока земля рот не засыпала.
А наутро — священник тот же. Только теперь лицо — как у твоего деда, только... старше. Лет на сто."
За окном скрипета ветка. Будто кто-то невидимый качался на старой яблоне.
Вдруг бабка потянулась к Кате, цепляя ее грязными пальцами за рукав. Жутким нечеловеческим голосом вдруг зарычала бабка:
"Он не хочет уходить. Ему страшно. Там, под землей... Они все там. Твоего деда, Яшка, уже не спасешь. Но земля требует еще!