Глава 13
Иллеана Эванс.
Я была более чем уверена, что успешно добралась до дома, умылась и легла спать, но все оказалось совсем иначе.
Холодные, свежие потоки воздуха, городская суета, которую мой Форд пронзал на пути домой, и пахнущие чистотой простыни нашей с женихом кровати — все это было иллюзией.
На самом деле стены исправительного центра и не думали отпускать меня.
И вот я вновь мерила шагами бесконечные, замысловато переплетенные между собой коридоры. Соприкосновения моей обуви и холодной плиты рождали оглушающие, разрывающиеся в моей голове острой болью звуки. Настолько громкие, что мне казалось, будто бы кто-то преследует меня, нарочно подстраиваясь под ритм моих шагов, чтобы быть нераскрытым.
Лампы над головой будто бы бились в конвульсивных припадках: слабо мерцали и сдавленно шипели — словно раненое, умирающее существо, всеми силами упрямо стремящееся к жизни. Света они практически не производили, и я спешно шагала сквозь густую тьму, еле различая контуры окружающих меня поверхностей.
В груди нарастало волнение. Я знала, что где-то здесь должен быть выход. Но в то же время я знала, что его здесь нет. Ловушка захлопнулась — муравейник не выпустит меня, поглотит, сделает частью себя.
Я ускорила шаг, сорвалась практически на бег. В ушах гулко билось собственное сердцебиение, на виске тяжело пульсировала набухшая вена. Мрачные коридоры вокруг меня словно бы искажались — тем сильнее, чем больше я ускоряла свой шаг. Пространство кривилось, узкие ходы растягивались, отдаляя от меня любые намеки на двери. Дыхание срывалось и дрожало у самой глотки. Разряженного, пропитанного гнилостно-сладким запахом смерти воздуха не хватало.
Когда паника моя достигла своего апогея, когда соленые капли брызнули из моих глаз и сиплый стон сорвался с губ, мир вокруг завертелся, смывая границы между тремя измерениями. Все слилось в сплошной первобытный хаос и абсурд.
И я, посреди этого торжества безумия, схватилась за голову, сползла на пол, закрыла уши руками.
«Пусть все это кончится, пусть все это кончится...»
Прошла секунда — а, может, и вечность — и я осторожно ощупала взглядом то, во что превратился мир вокруг.
Пустота. Меня окружала одна лишь плавучая, мягко скользящая по коже пустота.
Я выпрямилась, чтобы оглядеться. Неужели я осталась одна в этой пустоте? Неужели никто больше не застрял в этом странном месте?
Я обернулась вокруг своей оси, повращала головой, но не выцепила взглядом ничего, кроме необъятности пустого пространства.
Черт возьми, неужели так и выглядит конец? Это и значит — не существовать? Кто бы мог подумать...
Однако миг — и на периферии зрения вспыхнула маленькая черная точка. Ничтожно крохотное темное пятно на бескрайнем белом холсте пустоты.
Я двинулась по направлению к тому, что так ярко контрастировало с этой пустотой — к тому, что пустотой не являлось. Сначала осторожно, ожидая подвоха, новой подлости от вселенского хаоса, затем — быстрее. Ведь хуже уже все равно не будет.
По мере моего приближения темное пятнышко становилось все больше — до тех пор, пока не обрело человеческие размеры.
Пятно словно бы зависло, располагалось чуть выше меня. Хотела бы я сказать, что оно «висело над землей» — но ведь в этом месте не было какой-либо определенной тверди, будь то земля или стены — никаких плоскостей и точек опоры.
Что-то тревожное болезненно вздрогнуло внутри меня. Что-то подобное я видела совсем недавно... Что-то очень похожее, только вот...
Что?
Ноги мои подкосились, ослабли, когда я поняла, что же я вижу.
Висельник.
Это был висельник.
Холодный, окоченевший. Мертвый.
Я заставила себя обойти его так, чтобы увидеть его лицо. Я должна знать, кто это. Почему он находится здесь? Для чего? Почему я должна была его увидеть?
Я подняла глаза ввысь, к его лицу, и хриплый, судорожный выдох, тесно граничащий со сдавленным стоном, вырвался из моего горла. Вырвался, когда я увидела неестественный изгиб верхних шейных позвонков, мертвенную бледность его лица, густые, темные тени у его закрытых глаз. Когда я узнала его.
— Господи, господи... — захрипела я, нелепо пятясь назад и хватаясь за свое горло. — Зачем же ты... Ты не должен был... Господи...
Переборов первую волну страха и отрицания, я вновь приблизилась к нему — мертвому и холодному. Коснулась кончиками пальцев его отвердевшей, заледенелой руки, скользнула осторожным прикосновением по глухой к касаниям коже. Но от этого он не стал живее.
Осмелев, я сомкнула ладонь — маленькую и узкую на фоне его большой руки — вокруг холодных пальцев, сжала их. Мне хотелось передать ему частицу своего тепла, согреть его окоченевшие руки.
Но вместо этого он сам высасывал из меня тепло: будто бы ледяные иголки вонзались в мою кожу в тех местах, что касались его ладони. Он плавно, с каждой секундой перетекал в небытие и утягивал меня за собой. Я была беспомощна перед этим таким естественным и безобразным в своей естественности процессом. Была беспомощна перед тем, что внушает первобытный страх, повергает в оцепенение и мистический ужас — перед смертью.
Я было одернула ладонь, отпрянула, чтобы спастись, остаться.
Но не касаться его я не могла.
Пусть он был мертвым — но он был. Пока что он был. Незыблемо существовал в том же промежутке времени, что и я. И кроме нас двоих не было никого. Пока что было так. А меня волновало лишь то, что происходило в данный миг.
Но сколько продлится это «пока что»? Как скоро он перестанет быть окончательно? Зачем же он настолько ускорил свой переход к тому, чтобы не существовать?
Мне стало бесконечно обидно. Мы ведь были здесь только вдвоем, и вдвоем мы бы могли...
— Какого хрена ты сделал?! — вонзился в густую, застывшую тишину мой голос — прозвучал целой лавиной разных голосов. — Какого хрена ты оставил меня одну?!
Злой вопрос прозвучал — и повис в пустоте, оборвался. Последовавшая тишина была самым красноречивым ответом.
Это конец. Конец для меня. Дальше только пустота и тишина.
Отчаяние сомкнулось плотным, ржавым кольцом на моей глотке.
Я оглохла. Я ослепла.
Я подалась вперед и вцепилась в первое, за что смогла уцепиться — за его твердые бедра. Прижалась щекой к каменной выпуклости четырехглавой мышцы, скованной последней судорогой.
— Что ты сделал? Что ты сделал со мной? Что ты сделал с нами?.. — шипела и хрипела я, вжимаясь в его окостеневшее, заледенелое тело все крепче и крепче.
И даже когда в моих руках вдруг оказалась подушка, а не чьи-либо ноги, странные вопросы продолжали терзать мой разум. Отчаянное «да какого хрена?!» мне теперь хотелось адресовать своему подсознанию. Что оно хочет сказать всеми этими странными сновидениями? Если тревожные перемещения в замкнутом пространстве — сюжет довольно банальный, то вот... Да какого хрена опять он?
Радовало только одно: отсутствие крови из моего носа говорило о том, что страшный сон был просто страшным сном.
Да, такие нынче у меня критерии для измерения степени своего сумасшествия — отсутствие или же наличие кровотечений.
Смешно, честное слово.
В любом случае, то, что я не устроила кровавых каскадов в нашей с Джеймсом постели и не бредила, было крайне радостным фактом. День сегодняшний в ежедневнике жениха был отмечен как судьбоносный — то был день проведения тендера, должный прояснить, получит ли компания Джеймса многомиллионный контракт. Поэтому и лишних неудобств своими психическими припадками доставлять жениху мне не хотелось.
Более того — я заставила себя собрать в кулак все мои силу воли, женственность, хозяйственность, кротость и черт знает, что еще... Чтобы организовать для Джеймса питательный завтрак в теплой и уютной домашней атмосфере любви к нему и почтения к его трудам.
Донна с дочерью съехали около суток назад, поэтому и спихнуть миссию приготовить что-нибудь вкусное мне было не на кого. Увы.
И поэтому, обжаривая ароматные оладья до золотистой корочки, завязывая Джеймсу галстук и бегая вокруг него все утро, я старалась источать лишь заботу, нежность и любовь во всех ее проявлениях. Вне зависимости от того, выиграет его компания тендер или же нет, жених слишком серьезно был занят этим проектом последнее время — и это достойно одного утра засовывания моих личных интересов и беспокойств в дали несусветные.
Стоило мне проводить загруженного собственными мыслями Джеймса (вероятно, мысленно повторяющего свою речь), я тут же понеслась к гардеробной: утренние дела несколько сократили отведенное на мои облагораживающие лицо и волосы процедуры время.
В принципе, спешка мало себя оправдывала: день предстоял до острого желания остаться дома скучный и рутинный. По опыту знаю, что один свежий труп (если это не труп главврача, разумеется) совершенно не в силах как-либо существенно повлиять на течение дел в лечебнице.
(И на этом месте моих размышлений сердце неприятно укололо — я вновь вспомнила о вчерашнем ужасном дне. Возможно, потому я так и спешила «окунуться в рутину» — чтобы не иметь возможности вспоминать лишний раз.)
Но кое-чем новый день все-таки был знаменателен: красная полоса на термометре опустилась на несколько роковых делений, и я накинула пальто более теплое.
Веселое облачко пара вырвалось из моего рта, стоило мне сделать первый выдох за пределами квартиры, а крохотные иголочки закололи уши и щеки — и я, кутаясь в рукава, поспешила к авто. Для полноценного снега или хотя бы намека на иней еще было рановато, но и этой перемене погоды в сторону похолодания я была крайне рада: хотя бы слякоть схватилась, а с неба перестало капать.
Некоторое мое оживление быстро сменилось вялостью и сонливостью — а всего лишь надо было начать работать. Это был один из тех дней, когда предстояло контактировать больше с бумажными массивами, чем с живыми людьми, поэтому еще до обеденного перерыва в глазах у меня помутнело, реальность вокруг начала расплываться, а я сама только и могла что грезить о кровати и теплом одеяле. Или о кофе на крайний случай.
Когда стрелки настенных часов оповестили Нью-Йорк о конце рабочего дня, мне показалось, что торжественные фанфары прогудели в моих ушных раковинах — настолько осточертела мне вся эта валящаяся с моего стола макулатура.
Бодро сгребая в сумку все то, что нужно мне и дома, я сначала и не поняла, что за странное ощущение свалилось на меня, когда я случайно задела... Белый, черт его дери, конверт.
Я немного замялась, размышляя о том, насколько большой срочности требует передача содержимого этой бумажной упаковки. То, что я нахожусь в относительной близости от Иствуда, а вчера так и вовсе имела возможность прямо передать ему все, что нужно передать, наверное, делает несколько безосновательным тот факт, что конверт все еще у меня. Да и ко всему прочему — в последнее время любые контакты с Маркусом имеют очень странное, но благоприятное влияние на меня. Отчего-то меня не покидает чувство, что он может читать мысли в моей голове, понимать все, что я имею в виду. Не всегда соглашаться с этим, впрочем, но... Черт возьми, какой-то подключенный к моему мозгу канал у него точно имеется.
Именно поэтому, преисполнившись решимости, я направилась на поиски Маркуса. В конце концов, вдруг в конверте что-то очень важное для него? Тогда промедление с передачей может не иметь никаких оправданий.
И, что ж, уже на первых пятнадцати минутах «поисков» мне захотелось скинуть туфли ввиду больших расстояний, которые мне пришлось пройти: Иствуда не существовало ни в пределах его камеры, ни в пределах общей комнаты. Исключив эти два места из списка потенциальных мест, в которых может находиться заключенный, сталкиваешься с неразрешимой задачей — ведь тогда он может находиться практически где угодно.
Озадаченная, я подплыла к одному из охранников и поинтересовалась, а не в курсе ли он, собственно, где локализируется Иствуд. Ответ на мой вопрос вызвал мгновенный взлет моих бровей: разыскиваемый, как оказалось, вызвался «помочь с общественными работами» и ныне находится в сортировочной постельного белья. Тот, кто ранее выполнял эту неблагодарную работу — складывать простыни и наволочки —, «немного приболел» и не смог сегодня выполнить свой долг перед лечебницей.
То, что официальный сортировщик «приболел» не вызывало у меня никаких вопросов — а вот то, что Иствуд добровольно вызвался чем-то кому-то помочь...
Словом, уже через минуту я продвигалась к тем страшным местностям, что располагаются недалеко от прачечной и представляют собой зрелище еще более унылое, чем все остальные пространства лечебницы. Дело в том, что сортировочная белья располагается на цокольном этаже — а он славится мрачностью, стойким запахом затхлости и неприятной живностью, бегающей по его поверхностям.
Неудивительно, что уже через несколько секунд своего «путешествия» я пожалела, что отказалась от сопровождения кого-нибудь из охраны и, собственно, вообще никого не поставила в известность о своих передвижениях.
Просто наша лечебница — она как начальная школа, серьезно. Тут настолько быстро ползут слухи, что... Что наше с Иствудом вчерашнее вымышленное уединение в мужской уборной уже успело обрасти букетом таких веселых подробностей, до которых мозг нормального человека просто не додумался бы.
В общем, официально я поехала домой.
На деле же я уже вскоре оказалась около сортировочной и сразу же взглядом выцепила из окружающей обстановки Иствуда.
Его руки так быстро и ловко управлялись со складыванием белой ткани в аккуратные прямоугольники, что выглядел этот процесс механизированным, выполняемым на автомате. Мне даже стало неловко вклиниваться в стройный ход дела со своими конвертами — однако, обозначившись в поле зрения Маркуса, я там же и осталась.
— Вы вообще осознаете, что в этом месте нет охраны и крутая звукоизоляция? — не отрываясь от своего дела и не поднимая на меня глаз, бесцветным тоном молвил Иствуд. — А учитывая, что здешние камеры не имеют датчика движения... Вот в том месте получается слепое пятно на глазу Большого Брата, — обведя внимательным взглядом помещение бельевой, он кивнул подбородком на один из углов, заваленный какими-то ящиками. — Понимаете, к чему я?
— К тому, что моя драгоценная жизнь в опасности каждую секунду, что я нахожусь в этом месте, да, — вяло отозвалась я, приближаясь к молодому человеку. — И не вы ли представляете для меня главную угрозу? — позволила я себе немножко сарказма, совершенно искренне полагая, что вреда Иствуд причинять мне не станет.
Маркус, сложив очередную пачку белья, шумно усмехнулся и качнул головой, прежде чем ответить.
— Здесь полно психов и кроме меня, — взметнул он густые ресницы, чтобы посмотреть мне в глаза. — Хватит шататься без присмотра, — молодой человек выжал из себя краткую улыбку.
— Мне очень льстит ваше беспокойство, но... Я принесла вам это, — я протянула Маркусу переданный ему конверт.
Выражение озадаченности сверкало на лице Иствуда не больше пары секунд. Затем нахмуренные брови вновь встали на место, и мужчина, забрав у меня конверт, задал закономерный вопрос:
— Вы встречались с моей сестрой? — он оставил нераскрытый конверт на столе, будто бы ему и вовсе не было любопытно взглянуть на его содержимое.
— В целях сбора интересующей меня информации, — вполне честно ответила я. — Главный источник этой информации, видите ли, вовсе не горит желанием ей делиться, — вздохнула я с театральным сожалением.
— Вот ведь засранец, — берясь за новую порцию белья, Иствуд покачал головой с напускным негодованием.
Я ответно усмехнулась и принялась застегивать сумочку, чтобы как-то избавить себя от необходимости придумывать новую реплику.
— Вы куда-то спешите? — выдержав некоторую паузу, спросил Маркус.
Я нахмурилась: к чему бы такие вопросы?
— Нет, а...
— Мне немного осталось. Провожу, — молодой человек кивнул головой с легким намеком усмешки на губах и вернулся к складыванию постельного белья. Я же несколько сконфузилась, но...
Но ладно. Раз уж ему так хочется.
Борясь с неловкостью молчания, повисшего над нашими головами, я теребила ремешок сумки и покусывала нижнюю губу, гуляя взглядом по неприглядным поверхностям бельевой.
Вся комната утопала в грязных оттенках серо-зеленого и всем своим видом просто молила о визите санитарной инспекции. (Кажется, я видела таракана недалеко от полки со сложенным бельем). Разве что запах порошка и свежевыстиранной ткани слегка сглаживали всю плачевность состояния этого места.
— Так а почему вы вообще здесь? — нарушила я гнетущую тишину, наконец. — Охранник сказал, что обычно выполняющий эти работы немного «приболел», но...
— «Приболел»? — брови Иствуда выписали просто невообразимую кривую — так его поразили переданные мной слова. — Так они это называют? Очень меткое определение.
— Что вы имеете в виду? — нахмурилась я.
— Я не малолетняя сплетница, доктор. Поинтересуйтесь у кого-нибудь другого, — уголок рта молодого человека дернулся в кислой улыбке, и он вновь занялся работой.
— Можно я вам помогу хотя бы? — неловко поинтересовалась я, находя не очень правильным стоять тут и просто ждать, когда мое «сопровождение» расправится со своими делами.
— Не стоит, — отправляя очередную стопку белья на полку, ответил Иствуд. — Можете расслабиться.
Я, находя навязывание помощи еще более глупым, чем ее отсутствие с моей стороны, решила последовать совету и, опершись спиной о край стола, расслабиться. Это было не так-то просто: ноги ныли, измученные долгой ходьбой на высоких каблуках, а присесть здесь было совершенно некуда. Ни сбрасывать туфли (чтобы не оказаться где-то на уровне пупка Иствуда), ни взгромождать зад на стол мне совершенно не хотелось: имидж дороже.
Но уже через минуту мои плачущие ноги резко стали беспокоить меня гораздо меньше!
Потому что недалеко от Марка, недалеко и от меня тем самым, я заметила неприятнейшую мерзость.
— Господи, — вытянувшись, словно струна, я резко и шумно вдохнула и уже не смогла выдохнуть. — Это... черт возьми... это мышь.
Иствуд, бросив на меня заинтересованный взгляд, проследил траекторию моего взора и тоже увидел то серое, острозубое и омерзительное, что размахивало лысым хвостом и смотрело на нас глазами-бусинками.
И, честное слово, пусть Маркус и не причисляет себя к малолетним сплетницам, в ряды шкодливых пятиклассников он вполне может себя приписать! Столько иронии и грубого, неприкрытого лукавства я еще никогда не видела в его лице!
— Вы мышку испугались? — сделал молодой человек шаг по направлению к грызуну.
Я вздрогнула, полным ужаса взглядом моля Марка не совершать никаких глупостей, которые уже успела придумать еще не повзрослевшая часть его мозга. Мелкое млекопитающее же совершенно никак не отреагировало на приближающегося к нему гиганта — только усики-антеннки его зашевелились чуть энергичнее.
— Только не вздумайте... — внутри меня все заиндевело, когда Иствуд нагнулся, чтобы, черт возьми, подобрать эту мерзкую тварь с пола. — Поставьте животное на... — я сделала два мелких шага назад и выставила перед собой вытянутый указательный палец. — Убери эту гадость от меня! — практически завизжала я, когда Иствуд двинулся в мою сторону, мерзко улыбаясь и держа в ладони эту... это...
— Да ладно вам, доктор Эванс, — продолжая надвигаться на меня, Иствуд дернул рукой, в которой эта тормозная мышь сидела и даже не думала сваливать, выгрызая себе путь на свободу. — Это всего лишь...
Выражение его лица с веселого и беззаботного резко сменилось на озадаченное и даже чуть обеспокоенное.
Наверное, это было как-то связано с тем, что меня резко повело назад, а в глазах помутнело.
Чернильная тьма вновь накрывала меня куполом.