Персимон

Обычные дни

Когда я не видела его, моя жизнь продолжала идти своим чередом.

Я вставала рано — всегда раньше семи. Мне нравился этот тихий, медленный момент утра, когда мир ещё не захватил меня в свои привычные ритмы, и я могла потратить время только на себя. Я варила себе кофе — крепкий, с молоком, но без сахара — и часами сидела у окна, наблюдая, как люди спешат по своим делам, не замечая друг друга. Их торопливые шаги, скрытые взгляды, и всё, что происходило за окном, казалось, не касалось меня.

Потом я брала блокнот и начинала записывать свои мысли. Это были не структурированые записи, скорее, разрозненные заметки, мысли, которые кружились в голове. Моменты, которые не получалось поймать словами, но всё же приходилось как-то зафиксировать. Иногда это были наброски будущих картин. Когда вдохновение приходило, я могла провести целый день, размазывая краску по холсту, не замечая, как садится солнце. А когда вдохновения не было, я сидела перед пустым листом, пытаясь выжать хоть что-то, но идеи не приходили.

Я много времени проводила в галереях.

Любила бродить среди картин, разглядывать детали, ловить на себе взгляды людей, которые останавливались рядом, пытаясь понять, что же мне в этом произведении было так интересно. Иногда я замечала поверхностных людей, которые громко обсуждали картины, пытаясь выглядеть более опытными, чем были на самом деле. Это меня раздражало. Искусство было для меня чем-то личным, чем-то настоящим — оно было настоящими чувствами, настоящей болью, настоящей красотой, которая не поддавалась поверхностным словам.

Ещё я любила маленькие кофейни, в которых можно было сидеть часами с книгой, наблюдая за прохожими и ловя случайные разговоры за соседними столиками. Это было моё укрытие — пространство, где я могла оставаться невидимой, и где мир был далёким и безмолвным.

Но среди всех этих привычных дел, когда я занималась своим искусством, гуляла по городу или читала книги, я ловила себя на мысли о нём.

Я не искала его специально, но когда проходила мимо его подъезда, меня охватывало странное чувство. В груди возникало напряжение, почти как предвкушение чего-то, что ещё не произошло. Это было лёгкое волнение. Будет ли он там? Увидит ли меня? Что скажет, если увидит?

Иногда мне везло. Я проходила мимо, и он как раз выходил из подъезда или сидел на своей скамейке. Я не могла не заметить, как его глаза — всегда такие внимательные, такие проницательные — задерживались на мне. Я старалась не показывать, как его взгляд будто пронизывал меня насквозь, как он заставлял внутренне сжиматься и одновременно открыться. Он был другим, каким-то... странным, непостижимым. Он не говорил многого, но всё, что он говорил, оставляло след. Это было не просто молчание. Он был тихим, но в его тишине скрывалась целая история.

Возможно, мне не хотелось, чтобы он был похож на кого-то другого, но с каждым разом я всё сильнее ощущала, что в его взгляде, в его поведении было нечто знакомое. И это вызывало у меня непонятное чувство тревоги и комфорта одновременно.

Он напоминал мне кого-то. И иногда, не могу сказать точно почему, я чувствовала, что он напоминает мне моего отца. Возможно, это было связано с тем, как я скучала по нему, по его мягкому тону, по тем редким моментам, когда он просто сидел рядом, не нуждаясь в словах. Возможно, это были те редкие моменты, когда его присутствие в комнате было не навязчивым, но каким-то важным, когда всё становилось тихим, и казалось, что мир вокруг нас растворялся.

Я переживала, что веду себя слишком странно, что невольно привлекаю его внимание. Это ощущение мешало мне. Я не могла понять, зачем мне было нужно всё это. Зачем я пыталась привязать его к себе, зачем искала его взгляд и следила за его реакциями?

Но, возможно, именно из-за этой странной связи с ним, которая до конца не раскрывалась, я не могла просто пройти мимо. Я не могла не заметить, как его взгляд что-то говорил мне, как он стал частью этого простого, но важного для меня мира, в котором, несмотря на привычные утренние ритуалы и галереи, я всё равно не могла избавиться от чувства, что что-то в жизни ещё не завершено.

— Ты всегда так смотришь на людей?

Я моргнула, выныривая из мыслей. Он снова сидел на своей скамейке, держа сигарету между пальцами, будто между делом.

— Как?

— Как будто пытаешься их разгадать.

Я усмехнулась.

— Может быть, так и есть.

— И какие успехи?

Я пожала плечами.

— Люди сложные. Иногда мне кажется, что я что-то понимаю, а потом всё меняется.

Он кивнул, словно подтверждая мои слова, затем сделал короткую затяжку, не сводя с меня взгляда.

— А ты? — спросила я. — Ты же тоже наблюдаешь.

— Иногда.

— И что ты видишь?

Он чуть склонил голову, будто оценивая.

— Например, я вижу, что ты кусаешь губы, когда нервничаешь.

Я моргнула.

— Я не нервничаю.

— Конечно.

— Правда, — сказала я, но, осознав, что снова прикусила губу, тут же убрала язык за зубы.

Он усмехнулся.

— Видишь?

Я закатила глаза.

— И это всё, что ты заметил?

— Пока что.

Иногда мы говорили совсем ни о чём.

— У тебя странный брелок, — сказал он однажды, когда я села рядом.

— Он классный.

— Он детский.

— Просто он с котиками, — я гордо продемонстрировала маленькую нашивку.

Он покачал головой.

— Серьёзный человек с такими вещами никогда не произведёт впечатление.

Я надула губы.

— А мне и не нужно.

— Не нужно?

— Не нужно, — повторила я, хотя прекрасно понимала, что мы оба знаем: мне нравится привлекать внимание.

Он посмотрел на меня с лёгкой насмешкой, будто знал обо мне больше, чем я хотела показать.

— Хорошо.

И снова затянулся сигаретой.

— Почему ты всегда пьёшь чёрный кофе? — спросила я однажды, глядя, как он подносит к губам бумажный стакан.

— Привычка.

— Без сахара? Без молока?

— Кофе должен быть настоящим.

— Ты звучишь, как человек, который пьёт виски без льда.

Он слегка усмехнулся.

— Потому что он тоже должен быть настоящим.

Я покачала головой.

— А если я скажу, что люблю кофе с карамелью?

Он посмотрел на меня с лёгким осуждением, но без злости.

— То я скажу, что ты портишь его вкус.

— И всё?

— И всё.

Я нахмурилась.

— Ты не будешь меня переделывать?

— Нет.

— Даже не осудишь?

Он слегка пожал плечами.

— Я просто приму тот факт, что у тебя странный вкус.

Я рассмеялась.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Мы не торопились.

Разговоры были короткими, иногда — почти случайными, но каждый раз оставляли после себя что-то тёплое, странное, неопределённое.

И чем больше мы разговаривали, тем сложнее было делать вид, что это всё — просто случайные встречи.

— Ты когда-нибудь хотел сменить имя? — спросила я однажды, разглядывая свои пальцы, испачканные краской.

— Нет.

— Почему?

Он склонил голову набок.

— Оно моё.

Я кивнула, вглядываясь в узор на асфальте.

— А ты?

Я подняла глаза, но не сразу ответила.

— Нет, — сказала наконец. — Моё имя мне подходит.

Он смотрел внимательно.

— Джульета?

Я кивнула.

Он ничего не сказал.

Но я вдруг почувствовала, что он понял что-то важное. Может быть, даже то, чего я сама не хотела осознавать.