La plus belle

несколько лет спустя 

 В свое время Эли А. приобрел весьма большую известность в определенных кругах парижского общества, хотя ни один из его многочисленных знакомых (а, возможно, и он сам) не смог бы дать точного ответа на вопрос о его роде занятий. Жизнь Эли была столь богата на разнообразные приключения, что он успел попробовать себя в самых разных ролях, каждая из которых, на удивление, шла ему, открывая все новые и новые грани его неуемного характера. Он начинал как цирковой артист; затем стал художником и завел собственную мастерскую, быстро разросшуюся и превратившуюся в настоящий салон, куда зачастую обращались с заказом депутаты Собрания, влиятельные финансисты и даже люди из окружения президента Республики; неоднократно он перевоплощался в антрепренера, раз за разом отыскивая дороги к сердцу столичной публики, что позволило его представлениям пользоваться значительным успехом; словом, он был из тех людей, про кого говорят, что они талантливы во всем, и мы осмелимся сказать, что в случае месье А. подобные слова не содержали бы в себе ни грамма преувеличения. Впрочем, сам он одним из своих главных талантов считал умение заводить друзей: и действительно, этот человек в полной мере обладал тем самым инстинктивным чутьем, которое позволяет, едва сведя знакомство с человеком, определять, будет ли в этом знакомстве какой-либо толк. 

Став близким приятелем мадам Э., хозяйки увеселительного заведения недалеко от площади Пигаль, Эли не прогадал. Написанная им картина "Жертва войны", для которой позировала сама Жюли, известная больше как Девушка в Красном Платье, оказалась до того удачной, что по всему городу было продано несколько сотен, если не тысяч ее копий. Еще живо было воспоминание о 1871 годе* - и несчастная девица, потерявшая близких, но не сломленная лишениями, сохранившая чистоту и твердость своего духа, воплощала в себе и боль произошедшей трагедии, и надежду на лучшее будущее - те чувства, которые в те трудные годы довлели над сердцами каждого истинного патриота. Всеобщее восхищение девушкой с картины было до того велико, что никто не дерзнул бы вспомнить о ее истинном роде занятий; а если бы и нашелся подобный мерзавец, не устыдившийся собственной циничной бесчувственности, кто бы не поднялся ему навстречу, подобно Гипериду перед ареопагом**, кто бы не вступился за истинную красоту, совершенную настолько, что она не может быть ничем запятнана, не может быть подвергнута никакому ущербу? Эли был первым из ценителей этой красоты; наблюдая за Жюли, он чувствовал гордость ювелира, нашедшего для прекрасного камня оправу по достоинству, но об этом, ведомый природной скромностью, никому не говорил. 

 Он писал Жюли еще несколько раз, и она охотно соглашалась позировать ему, несмотря на то, что это было весьма затратно как для нее самой, так и для заведения, где она оставалась на протяжении всех лет, что прошли с момента ее случайного зимнего дебюта; не упустил Эли из внимания и подросшую Эжени, которую тоже попросил "оказать ему честь", став для него моделью. Собственно говоря, в тот день, о котором сейчас пойдет речь, Эли пришел в заведение мадам Э., чтобы показать наброски для будущей картины. Ему нравилось выслушивать мнение мадам о его работах: по его собственному признанию, она была весьма умна, сметлива и подчас подмечала те детали, которые могли ускользнуть даже от его собственного зоркого глаза. 

 - Эжени получается чудесно, - сказала мадам Э., пытливо осмотрев поданные ей листы, и наклонилась над столиком, чтобы лично наполнить гостю чайную чашку. - Но Жюли все-таки лучше. Возможно, к ней я просто больше привыкла... 

 - Думаю, что мы с Жюли неплохо понимаем друг друга, - улыбнулся Эли, сворачивая бумаги и убирая их в тубу; сегодня он был один, без подмастерья, но это не причиняло ему ровным счетом никаких неудобств. - Работать со столь необыкновенной особой - удовольствие для меня.

 - Да, она действительно незаурядна, все это знают, - проговорила мадам, принимаясь торопливо помешивать содержимое собственной чашки. - Но моему заведению еще многого недостает. Вы не находите? 

 Эли чуть приподнял одну бровь, выражая одновременно недоверие и вежливую заинтересованность. 

 - Я не думал, что вы испытываете недостаток в девушках. 

 - Конечно нет, - мадам сопроводила свои слова короткой усмешкой, - от них у меня нет отбоя. Иногда я даже думаю, что их слишком много! Но у меня получается с ними справляться. 

 - Я в вас не сомневался. У вас сильный характер. 

 - Благодарю, - кивнула мадам и отпила из чашки, чуть поморщилась. - Остыл... что ж, Эли, у меня есть для вас еще одно предложение. 

 Ее собеседник моментально насторожился, приобретя сходство с почуявшим зайца гончим псом. 

 - Я весь внимание. 

 - С тех пор, как мы выкупили этот дом, никто не задумывался о том, чтобы как-то обновить обстановку, - широким жестом мадам пригласила гостя взглянуть на стены и потолок, которые действительно пребывали в довольно плачевном состоянии: старая краска кое-где стерлась, кое-где пошла разводами, а где-то побежавшие по ней трещины и вовсе пришлось стыдливо прикрыть портьерой или гобеленом. - Я хотела бы расписать оба зала: большой и малый. А также обновить сцену. Вы понимаете? 

 - Конечно же, понимаю, - заулыбался Эли, чрезвычайно довольный сложившимся положением. - Нет ничего проще, мадам. Я пришлю к вам своих помощников, и за неделю-две они приведут тут все к тому виду, который покажется вам наилучшим. 

 - Это будет чрезвычайно любезно с вашей стороны, - голос мадам не дрогнул, но жест, которым она вернула на стол полупустую чашку, получился дерганым, оборванным, отчего фарфор коротко звякнул о фарфор, а тонко расписанное блюдце чуть не раскололось надвое. Мадам можно было понять, ведь главное еще не было произнесено.

 - Сколько вы хотите? - спросила она, взглянув на Эли. Тот улыбнулся еще шире и приветливей, чем до этого: 

 - Сущие пустяки. Я думаю, пять тысяч франков покроют все необходимые расходы, и останется что дать моим ребятам. 

 Мадам тоже улыбнулась в ответ, как будто отдавая должное блестящему чувству юмора своего собеседника. 

 - Пять тысяч? Вы сошли с ума. 

 - Ничего подобного, - Эли покачал головой, - я просто знаю себе цену. 

 - Представьте себе, дорогой друг, - лицо мадам леденело с каждой секундой, как и ее взгляд, но Эли был совершенно непоколебим, - я тоже. 

 Он отставил чашку в сторону и поднялся из своего кресла. Мадам поднялась тоже. 

 - В таком случае, вряд ли я смогу вам помочь, - проговорил Эли с видимым сожалением, водружая на голову шляпу и не забывая оставить на тонких, холодных пальцах мадам прощальный поцелуй. - Передайте Эжени, что я буду ждать ее завтра в три. 

 - Обязательно передам.Она не стала провожать гостя - дождалась, пока тот удалится, и с утомленным вздохом опустилась обратно в кресло. Неизвестно, о чем в тот момент она думала, но лицо ее выражало крайнее недовольство, и поэтому со стороны Эжени, все это время подслушивавшей за дверью, было весьма рискованно потревожить ее покой. Тем не менее, она решила рискнуть. 

 - Мадам? 

 Мадам тяжело подняла голову, чтобы посмотреть на нее. 

 - А, это снова ты. Я в этом не сомневалась. Ты все слышала? Проходимец. Кем он только себя возомнил! 

 Эжени состроила сочувственную гримасу, но мадам не было в тот момент до нее никакого дела. Увлеченная своим раздражением, она подскочила на ноги, подошла к окну, чрезмерно резко отдернула завешивавшую его алую штору. 

 - Он думает, что ему все позволено. Что его некем заменить! 

 - Но, мадам, - заговорила Эжени примирительно, решаясь подступиться к ней на пару шагов, - если бы он не рисовал афиши для нас, мы бы не получили и половину той известности, которой пользуемся сейчас. 

 - Когда ты запомнишь, - отрезала мадам, оборачиваясь к ней, - заменить можно любого, а в особенности того, кто мнит себя незаменимым. Я не собираюсь больше выносить этого напыщенного болвана. У меня от него начинается несварение желудка. 

 - Вы думаете отказаться от его услуг? - спросила Эжени настороженно, пытаясь понять, возможно ли отговорить хозяйку от опрометчивого решения. - Разве пять тысяч франков - это очень большая сумма? Жюли может заработать столько за один вечер. 

 - Поправлю тебя, дорогая, - ядовито ответила мадам, - Жюли могла заработать столько за один вечер. Но те времена уже прошли, и не признавать это глупо. Нам надо двигаться дальше, и с этим господином нам явно не по пути. 

 Она умолкла, облокотившись на подоконник и устремив задумчивый взгляд куда-то за окно. Губы ее беззвучно шевелились, как будто она спешно пыталась что-то про себя подсчитать, но более ничем она не выдавала тех мыслей, что одолели ее. Эжени подошла к ней, оказалась рядом, и так они некоторое время простояли в молчании. 

 - Где вы думаете найти нового художника? - наконец спросила Эжени, не выдержав, на что мадам пожала плечами:- Не знаю. Пока не знаю. Но Париж - большой город... кто знает, какие сюрпризы он принесет нам сегодня или завтра? 

 Время для сюрпризов, как оказалось впоследствии, было уже за порогом и ждало своего часа, чтобы бесцеремонно вторгнуться в устоявшуюся, в чем-то даже размеренную жизнь всех обитателей этого дома. За дверями послышался какой-то шум, и в зал вбежала Полина - новенькая, недавно появившаяся в заведении, но обладавшая удивительной глубины голосом и грацией, с которой мало кто мог поспорить; эти качества должны были в ближайшем будущем сослужить ей хорошую службу, но пока мадам Э. предпочитала беречь ее, не торопясь показывать широкой публике. 

 - Мадам, к вам пришли. Какая-то женщина... - начала Полина, но мадам не дала ей договорить:

 - Ах да, я и забыла. Сегодня у меня здесь настоящий парад идиотов, жаждущих залезть мне в карман. Не впускай ее, я сейчас приду. 

 Кивнув, Полина исчезла, а мадам остановилась ненадолго перед зеркалом, чтобы поправить волосы, и напоследок обратилась к Эжени, поймав ее взгляд в отражении: 

 - Я бы сказала тебе не шпионить, но ты все равно станешь.

 Эжени поспешно опустила взгляд, но от очередного едкого замечания ее это не спасло:

 - Актриса из тебя никудышная. Тебе стоит над этим поработать. 

 - Я постараюсь, - ответила Эжени и, едва оставшись одна, тоже бросилась прочь из зала, но не в холл, куда вышла мадам, а в коридор, ведущий к кухне и черному ходу. В этом коридоре было небольшое оконце, выходящее на крыльцо; привстав на небрежно сваленный у стены хлам, Эжени смогла не только услышать, что происходит снаружи, но и своими глазами увидеть разворачивающуюся сцену. 

В ней не было ничего из ряда вон выходящего, что-то подобное Эжени уже наблюдала не раз и не два: мадам, не сошедшая со ступеней, величественно возвышалась над усталой женщиной в некогда ладно сшитом, но ныне поношенном сверх всякой меры платье и ее спутницей - юной замарашкой, стоящей неподвижно, не глядя ни на что вокруг себя, и судорожно вцепляющейся в собственную перештопанную юбку. 

 - Я ведь говорила, - заявила мадам безапелляционно, давая понять, что не приемлет ни одного слова против, - мне больше не нужны девицы. Со своими бы справиться. 

 - Но вы же согласились на нее взглянуть, - упрямо заявила женщина, дергая девчонку за руку; та мелко переступила с ноги на ногу, но продолжила подавленно молчать. - Она вырастет настоящей красавицей, уверяю, мадам! 

 Мадам бросила короткий взгляд на лицо девчонки - та действительно была довольно миловидна, Эжени не могла этого отрицать, - но осталась совершенно бесстрастной.

 - Сомневаюсь в этом. Возраст меняет многих не в лучшую сторону. Многие теряют свою детскую прелесть, стоит им созреть. 

 - Но, мадам... 

 - Нет, нет, нет, - та махнула рукой в знак того, что беседа окончена. - Отдайте ее в прачки. Пользы будет больше. 

 Сказав это, она развернулась, чтобы скрыться в доме, и успела потянуть на себя дверь, но женщина, не теряя последней надежды, успела вцепиться в ее рукав. 

 - Возьмите ее хотя бы поломойкой! Она очень трудолюбивая, мадам! И никогда не жалуется! 

 Мадам сделала судорожное и брезгливое движение, стремясь высвободить руку, но на последних словах замерла и медленно обернулась. На лице ее проступил легкий, пока еще неверный и хрупкий интерес. 

 - Никогда не жалуется? 

 Женщина замотала головой. О чем-то мимолетно подумав, мадам подобрала юбку и спустилась с крыльца; оказавшись рядом с ней, просительница, кажется, даже перестала дышать. 

 - Как тебя зовут? - обратилась мадам к девчонке. Та подняла на нее глаза с явным усилием; губы ее ходили ходуном, но она сумела вымолвить едва слышно, так, что Эжени пришлось напрячь слух, чтобы разобрать имя: 

 - Линетт. 

 - Вот как, - ответила мадам и вдруг, протянув руку, с силой ущипнула девчонку за предплечье. Эжени шумно втянула воздух сквозь стиснутые зубы: она-то хорошо знала, что щиплется мадам больно, если ее разозлить, разве что кожу с руки не сдирает, и синяки от ее пальцев не сходят долго, приходится изводить на них лишнюю пудру и крем. Но девчонка как будто ничего не ощутила - не вскрикнула и даже не вздрогнула, только замерла и спрятала глаза, точно укрываясь за невидимым, но непробиваемым панцирем. 

Мадам выпрямилась, убирая руку. От ее былой непреклонности и следа не осталось. Наоборот, уголки ее рта тронула мимолетная удовлетворенная улыбка, как бывало обычно в предвкушении удачного вечера. 

 - Я дам вам за нее пятьсот франков, - сказала она, доставая кошелек. Женщина встряла тут же: 

 - Шестьсот. 

 - Пятьсот, - снисходительно повторила мадам, подпуская в голос стальных ноток, и женщина не осмелилась спорить. Получив деньги, она исчезла сразу, не услышав даже, как ей советуют проваливать и больше никогда не появляться рядом с заведением; девчонку же мадам кивком головы пригласила следовать за собой, и та, по-прежнему не выказывая никакого отношения к постигшей ее судьбе, скрылась с нею в дверях. 

 Эжени отстранилась от оконца. Сердце ее гулко колотилось, повинуясь странному волнительному предчувствию, и Эжени с трудом могла разобрать донесшийся из холла властный голос мадам: 

 - ...ничего не скрывать от меня, не выходить без моего разрешения, и упаси тебя бог украсть хоть что-нибудь с кухни. Если ты будешь делать, как я сказала, то с тобой ничего не случится. Поняла?

 - Да, мадам. 

 - Прекрасно. Терпеть не могу людей, которым надо повторять по нескольку раз. Эжени! Ты где, чертовка? Знаю, ты и не подумала пойти к себе! 

 Понимая, что скрываться бессмысленно, Эжени высунулась в холл. Девчонка уставилась на нее со страхом и восторгом одновременно - должно быть, для нее Эжени в своем домашнем халате и с неприбранными волосами выглядела почти что королевой. Это было забавно и лестно одновременно, и Эжени ощутила, как начинает против воли улыбаться.

 - Покажи ей, где можно нагреть воду, - приказала мадам, морщась. - Для начала неплохо бы ее отмыть. Но пусть не рассиживается, сегодня вечером придут господа из министерства транспорта, а после них всегда сущий бардак... 

 - Да, мадам, - повторила девчонка и попыталась присесть в неуклюжем реверансе, который, впрочем, не произвел ни на кого большого впечатления. 

 - Надеюсь, ты окупишь хоть половину того, что я на тебя потратила, - заметила мадам, придирчиво оглядев ее. Девчонка ничуть не смутилась, но ответила совсем тихо: 

 - Я буду стараться. 

 - Не сомневаюсь, совершенно не сомневаюсь, - проговорила мадам, явно думая уже о чем-то другом, и, сетуя вполголоса на бесконечные траты, скрылась у себя.

Примечания к главе:

*В 1871 году завершилась франко-прусская война, в которой Франция потерпела сокрушительное поражение. Это событие стало травмирующим для нескольких поколений французов и способствовало нарастанию ультрапатриотических, реваншистских настроений во всех слоях общества.
**Гиперид - древнегреческий оратор, выступивший перед судом в защиту гетеры Фрины, которая была обвинена в безбожии. По легенде, увидев, что его речь не имеет большого успеха, он сорвал с Фрины одежды - и ее красота произвела такое впечатление на судей, что ее оправдали. Этому эпизоду посвящена написанная в 1861г. картина Ж.-Л. Жерома.