Глава V
1860 год
Уолтер расхаживал взад-вперед по комнате, усадив меня в кресло, как нашкодившего малыша, хотя мне, как оказалось, 23 года, а он старше всего-то на полтора года. Воображала, вот он кто.
Лакей ещё на входе по привычке снял мой плащ, что вызвало ещё один повод для старшего брата, ведь на мне не было ни корсета, ни нижних юбок и кринолина. Уолтер мигом снял с себя шёлковый халат, который был поверх его костюма, и надел на меня, чтобы спрятать мое расстёгнутое на спине платье.
Зачем мужчинам дома надевать халат на костюм? Ещё и расшитый какими-то цветами снаружи, а внутри отделанный бордовым атласом? Что за никчемная изысканность?
Полы халата, в котором я тут же затерялась, волочились под ногами, я пачкала и ткань одеяния Уолтера, и пол, грязнющими домашними туфлями после прогулки по утреннему Лондону. И мне было стыдно перед слугами.
В течение часа я прослушала курс по викторианскому этикету, начиная с девиза: «Чем свободнее женский наряд, тем вольнее нравы дамы», и заканчивая тем, что девушка должна быть тихим домашним ангелом и плющом, поддерживающим могучий дуб. Думаю, Вы догадались, кто в таком патриархальном обществе считается дубом. Венец всего творения - Мужчина.
Уолтеру стоило играть в театре, чтобы талант зря не пропадал. Идеальное амплуа для него было бы резонёр - второстепенный персонаж, призванный читать длинные нравоучения с важным видом.
Мне ставили в упрек, что я вертела головой на улице, слегка приподнимала юбку, перепрыгивая через лужи. Дескать, он всё видел с балкона, когда я возвращалась. Понимаете ли, мои щиколотки были всем видны.
Они же не панталоны увидели в конце концов, братец.
Смеяться, прогуливаясь с мужчиной, чуть ли не означает выпрашивать у него поцелуй. А истории Хартрайта по дороге домой меня повесели, но я не собиралась намекать дворецкому на лобзания, да ему бы и в голову такого не пришло.
Уолтер настаивал, что в одиночестве на улице гуляют только шлюхи и служанки, а веснушки от солнца – это отвратительное уродство.
Кроме того, его ужасно раздражал мой акцент. Он требовал перестать кривляться. Немедленно. Брат сказал, что моя речь ему очень сильно напомнила кого-то, но он не сразу смог сообразить кого. А за ночь, наконец, вспомнил.
Однажды ему представили двоих мужчин, неких мистера Герцена и Огарёва, русских эмигрантов. Они издавали в Лондоне революционную газету «Колокол». Запрещенное царским правительством издание подпольно доставляли в Россию. Уолтер заподозрил меня в связи с этим недостойным уважения (по его мнению) обществом и подражании их нравам и даже говору. К сожалению, моя самостоятельная вылазка из дома в почтовое отделение лишь подпитала его недоверие.
Пока разгоряченный родственник выполнял братский долг, увещевая глупышку, я болтала ногами в кресле и разглядывала странноватых прохожих за окном, гоняющихся за двухъярусными транспортными средствами, которые надрывно тащила пара лошадей. Пассажиры взобрались на лавку второго этажа и повозка тронулась. Позже я узнала, что это омнибусы.
- Выговорился? Прости, но твою пещерную сестру прямо сейчас сжигает плотское низменное желание... - я сделала театральную паузу, - поесть.
Когда патетическое выступление закончилось, а оратор, наконец, выдохся, я покинула комнату, сверкнув на прощание холодным взглядом.
Какой-то сопляк дал волю языку, шпунял и распекал меня. Миллион ненужных условностей и предосторожностей. Они ежесекундно думают о мнении чужих людей и искусственной показной благовоспитанности. Парадоксальность натуры Уолтера была загадкой без правильного ответа: он бесился, что я вышла из дома без корсета, в то же время взял в жены служанку. Я ничего не имела против второго факта, но судить других в десятки раз строже самого себя, точно не подобает джентельмену. Наверное.
Да, внутри я понимала какую-то странную иллюзорность происходящего, которую объяснить, к сожалению, не могла, но и выбраться отсюда по одному лишь моему желанию было невозможно. Как бы я не внушала себе мысль об абсурдности перемещений, комичности происходящего, тягаться с инстинктом самосохранения сознанию было не под силу. Голод, страх, стыд и гнев были самыми настоящими.
Буду решать проблемы по мере их возникновения. Сейчас мне чудовищно хотелось есть. Завтрак проворонила, но смирения и ангельского терпения здесь никто от меня не дождется. Мой дом – мои правила. Будут тут всякие приживалы диктовать. Ну уж нет.
Я увидела колокольчик и позвонила. Думаю, что для того он и нужен был.
Мой рыцарь в сияющих доспехах, а точнее накрахмаленной рубашке и безупречно сидящем фраке, Хартрайт предстал предо мной, как джин, ожидая исполнить любое желание. Пока только в этом мужчине я усмотрела манеры настоящего джентльмена.
- Хартрайт, спасайте, я умираю с голоду. Никаких afternoon tea мне никак не дождаться. Могу я без церемоний на кухне что-нибудь стащить? Только умоляю, никакого серебра и лакеев-привидений, - я сложила в умоляющем жесте ладошки и сделала щенячьи глазки, часто моргая ресницами.
Мы пошли вниз по лестнице. В одной из комнат, прилегающих к кухне, сидела за скудной едой прислуга. Целых восемь человек. Где, скажите мне, где они были всё это время? Бесшумные люди-невидимки. Работяги засмущались, засуетились, ускоренно двигая ложками.
Ханна диким волчонком быстро зыркнула на меня. Она сидела особняком от остальных. Оно и понятно, девушка-то, по сути, не считала себя ровней остальным, но была вынуждена правдоподобно отыгрывать свою унизительную роль. Теперь я знала, что она плетет свою паучью сеть, в которую планирует уловить ненавистную госпожу.
Хартрайт провел меня ещё дальше. В комнате поменьше сидел солидный мужчина, который при виде меня чуть не подавился.
- Здесь завтракаем мы с Джеймсом.
- О, я хочу поглядеть, как кухарка стряпает, послушать всякие там городские сплетни, пошушукаться, - махнула рукой и развернулась. Не хотелось смущать бедных мужчин.
Я уселась за кухонным столом, чем привела в панику и удивление рыжеволосую кудрявую женщину крепкого телосложения. Готова поспорить, что её бицепцы, выглядывающие из закатанных рукавов простого рабочего платья, превосходили по объему мышцы моего смазливого братца-философа (или что он там изучал в Дареме). Лицо и шея женщины были покрыты веснушками разного размера и формы, словно брызгами жидкого янтаря. Глаза цвета сочной листвы выдавали озорство и бойкий характер энергичной поварихи.
- От кого миледи в этот раз прячется?
Я посмотрела на неё вопросительно.
- В детстве Вас здесь можно было ждать только во время уроков живописи. Ох, и извели Вы своих гувернантку и отца.
Я пошла хозяйничать по кухне. Увидев банку с лимонным джемом (так на ней было написано), отчетливо почувствовала на языке его вкус. О, а в корзине круглые румяные булочки. Ммм, тёпленькие, с сахарной корочкой. Прям без тарелки устроилась за грубым деревянным столом.
- Сaife*, маленькая мисс?
Эта женщина святая - читает мои мысли. Хотя сказано было странновато, но можно было легко угадать, что мне предлагают кофе. Я готова была расцеловать в обе розовые упругие щёки чудесницу. Настроение моё от предвкушения маленького чревоугодия взмыло вверх, как воздушный змей.
Через несколько минут на столе оказался кофейник, из носика которого вырывался пар с ароматом жженого сахара, сливки и какой-то серебряный наперсток на блюдце. Я встала и начала искать глазами емкость побольше для моего волшебного напитка. Святые угодники, есть в этом доме что-то больше, чем на один глоток. Это не посуда, а какие-то картины измаявшихся от безделия художников и ботаников. Здесь тебе и сюжеты басен, и цветочная лепнина, которую замучаешься отмывать, и деревенские пейзажи. Но ни одной, ни одной нормальной кружки. Отчаявшись, я взяла стеклянный стакан.
- Мисс, Вы собрались виски пить с кофе?
Ага, значит, я взяла посуду для алкоголя.
Загадочно играя бровями, я плеснула от души кофейку, а следом сливки.
Рыжеволосая дородная тётушка явно удивилась такой чудной инновации, но не сказала и слова. «Чего только не вытворяют эти сумасшедшие господа», - читалось в её взгляде, но она быстро привела себя в чувства и занялась привычными хлопотами.
- Скажи, а ты на рынок одна ходишь, так?
- Ну, а как же еще, миледи. Вы подозреваете, что я завела себе дружка? – она поправила снизу полные груди, вытерла рукой нос и так заразительно засмеялась.
- Да нет. Вот ты ходишь одна по улицам, и никто тебя не считает шлюхой. А мне почему нельзя?
- Ба! Мисс! Я и забыла. Милорд сегодня Вас обыскался повсюду. Ну и проказу Вы устроили.
- Если бы я совсем сиротой осталась, что тогда? Ходила бы себе одна.
Кухарка перекрестилась. Она разговаривала очень быстро, постоянно путая правильный порядок местоимений и глаголов, добавляя всюду под конец «now» без всякого смысла. Видимо, это было привычным словом-сорняком.
- Боже упаси, мисс. Что взять с бедной прислуги, и то неспокойно на душе, когда ходишь middle of nowhere. Пока эти бобби из Скотланд-Ярда** найдут Ваше тело, какой-нибудь докторишка успеет покопаться в Ваших кишках.
- Что за ужас?
- Да-да, давеча же говорили, как молодой джентльмен после суаре решил пройти пешком всего пару кварталов. Отправил лакея с каретой вперед себя, а сам вздумал освежиться в ночной прохладе. Garroters*** мигом накинули ему удавку на шею. Тот сэр был весь расфранченный, говорят, одевался на Сэвил-Роу.**** Раздели, отобрали золотую булавку, часы на цепочке и дорогой портсигар, а тело продали какому-то профессору медицины. Его друг, учился на доХтора, и весь позеленел, когда через пару дней увидел на столе в анатомическом театре своего товарища. А другая your one, - тут я непонимающе замотала головой и кухарка пояснила мне слово. - Ну, так у нас, ирландцев, говорят о девушках: your one - та девушка.
Я кивнула, мол, поняла, пусть продолжает рассказывать.
- Она настолько была красивой, что профессор держал её мертвое тело в ванне с виски. Такие дельцы орудуют повсеместно. Дошло до того, что они воруют тела мертвецов прямо из домов ещё до похорон. Говорю Вам, миледи, этих лекарей и ученых надобно бояться больше всех злодеев. Мало им тел казненных преступников, так они теперь за почтенных господ взялись, ненасытные монстры.
По мере впитывания новостей, которые лились из кухарки неудержимым потоком (видимо, это была её излюбленная тема), у меня волосы становились дыбом.
- Другая дама возвращалась в четверг вечером в кэбе с мужчиной, который представился баронетом и предложил проводить её после театра. Она сбежала от своей престарелой тётушки в перерыве между актами, когда та болтала с такими же скучными catamarans.***** Но вначале её коварный спутник угостил шампанским в буфете театра Друри-Лейн. В фужер леди он незаметно подсыпал сонный порошок. Дуреха очнулась на Тависток-стрит в дешевых меблированных комнатах совершенно голая и обесчещенная.
Рассказанные истории не способствовали моему аппетиту. Я остановилась, проглотив всего одну булочку с джемом, но выходить из кухни так не хотелось. Здесь было просто, без оценивания и высокомерных взглядов искоса.
***
За час до обеда Уолтер все-таки принудил меня переодеться и спуститься в столовую. Какие-то два джентльмена должны были прибыть вечером. При всём нежелании я вынуждена была вновь пригласить камеристку в свой будуар, которую после рассказов кухарки стала бояться ещё больше. Вдруг и у Ханны есть какой-нибудь сонный порошок или яд в переднике. Я решила, что завтракать и обедать в своей комнате больше не стану.
Не спрашивая моего мнения, камеристка достала платье из блестящего шелка ярко-фиалкового цвета. Вырез был некомфортно глубоким, всё время хотелось подтянуть лиф вверх. С плеч постоянно спадали какие-то кричащие оборки с кружевами. Ханна провела несколько раз щеткой по моим чернильно-черным волосам, затем нагрела на подставке с горящей жидкостью металлические пруты и начала накручивать на них пряди. В нос ударил запах палёных волос. Всё происходило в полнейшей тишине. Локоны девушка не стала собирать в прическу, а мне не хотелось вредничать. Хотя ни в одном журнале у Кэролайн я не видела распущенных по плечам волос. Это должно было меня насторожить.
- Митенки, мисс Гаскелл?
Кто-нибудь бы ещё мне сказал, что это за чертовщина такая, эти митенки. Сделала вид, что не расслышала. Тогда Ханна положила на туалетный столик кружевные перчатки с отрезанными кончиками для пальцев. Довольно длинные, до локтя.
- Вы очень бледны. Надо бы румян и глаза подвести, - произнесла меланхоличным еле слышным голоском Ханна.
Последним штрихом были расшитые всевозможными пестрыми узорами ботиночки.
Я поняла, как камеристка воспользовалась моей простотой и неосведомленностью в вопросах вечернего туалета настоящей леди, но было уже поздно. На ступенях, боясь споткнуться или оторвать подол слишком длинного платья, я его приподняла. Совсем чуть-чуть. Но как раз в этот момент в дверях показались гости.
Боже, Уолтер готов был меня испепелить взглядом, а один из приглашенных джентльменов лишь деликатно кашлянул в свой платок, в то время как другой отвел глаза, но я уловила мимолетную усмешку. Было ясно, что я выгляжу неподобающе, и, возможно, даже вульгарно. У меня закрались подозрения, что этого куртизанского наряда и не было вовсе раньше в гардеробе. Ханна испытывала меня, намеренно выставляла безумицей.
- Элайза, ты же помнишь наших добрых приятелей?
Самое время было закричать, что я ни черта не помню. И настроение было самое подходящее для этого. Я так разволновалась, что даже не расслышала их титулов и фамилий, запомнились только имена: Виктор и Энтони.
Лицо Энтони, мужчины с носовым платком в руках, было мне будто отдаленно знакомо. Несомненно, я его видела раньше. Но где и когда? Густые брови, на глазах пенсне, слегка отросшая козлиная бородка и усы, на переносице залегли глубокие морщины, каштановые волосы с легкой проседью зачесаны назад. Он был симпатичнее своего спутника, но эпизодично откашливался в платок. В течение вечера я заметила капельки крови на этом белом куске ткани, как ни старался это утаить гость.
Другой, лет на пять моложе, с орлиным носом. Низкие брови, словно пучки примятой травы, делали лицо мрачным. Лысый лоб мужчина компенсировал какой-то лохматой растительностью от скул до самых ушей, таких маленьких-премаленьких. Притом подбородок был гладко выбрит. И никаких усов, чтобы скрыть полное отсутствие губ.
За столом создавалось ощущение, что я единственный их собеседник. Господа вежливо, но настойчиво один за другим задавали мне вопросы, как на экзамене. А Уолтер странно наблюдал со стороны за мной, словно за подопытным кроликом, ни капли не помогая выпутаться. Он то щурился, то был обескуражен, то покатывался со смеху.
Я отшучивалась, цеплялась за слова, передёргивала их, отвечала вопросом на вопрос и переводила темы разговора. Короче, пускала пыль в глаза, как могла, но даже у моей изобретательности был предел.
Всё-таки, кто эти люди? Какова цель их визита? Простая ли вежливость и приятельские отношения с нашей семьей? У меня были дурные предчувствия. Не нравятся мне они, особенно лысый Шалтай-болтай.
- Вы стали совершенно очаровательны, мисс, - такое заключение дал мужчина с пенсне на глазах орехового цвета. Хотя он и улыбнулся, но выглядел озадаченным или погружённым в какие-то думы, подперев рукой лоб. Уголки его глаз были печально опущены, а губы слегка улыбались, но это была какая-то извиняющаяся или робеющая полуулыбка.
Второй гость выглядел самоуверенным. Это всё, что я уловила по его взгляду и манере разговора.
Вдоволь поглазев на меня, мужчины наконец переключились на свои излюбленные темы: клубы, крикет, экспорт чая, опиума и хлопка из Индии.
На обед были жареные цыплята, зеленый горошек и морковь, компот из вишни и суфле.
Лакей предложил мне кларет, но я понятия не имела, что это алкоголь, и любезно согласилась. По незнанию я сделала слишком большой глоток, но отступать было поздно. Представляю, как я позабавила всю мужскую компанию. На самом деле я могла с полным правом выпроводить этих важных индюков из своего дома и есть хоть руками такой изумительный обед.
Наконец, внесли и поставили на стол какие-то графины. Разговоры замолкли и все три пары глаз выразительно уставились на меня.
Ну что ещё им нужно?
- Элайза, портве-е-ейн, - Уолтер поднял брови так, что казалось ещё чуть-чуть, и они уползут на его затылок, как сороконожки.
Может быть, это такая традиция, чтобы дама наливала в конце приема портвейн гостям? Я со знающим видом взяла графин и подошла к гостям с правой стороны.
В этот момент брат издал отчаянный то ли вздох, то ли писк. Что я опять натворила? Но никуда не денешься, надо закончить начатое – наполнила стаканы, в том числе и свой.
- Моя сестра решила занять отцовское место в мужском обществе по праву наследования, осталось только дымящую пахитоску в зубы, как он это делал по вечерам, а захмелев от портвейна, затянуть какую-нибудь оперную арию, - Уолтер решил обратить мой конфуз в шутку. – Элайза, пошутили и хватит, думаю, грубые мужские беседы губительны для хрупкого дамского сердца.
Так я усвоила, что появление портвейна на столе – знак женщинам покинуть столовую.
После обеда, который завершился в половине десятого, меня так подозрительно сильно разморило, что я совершенно не помню, как уснула в спальне, кто помог мне раздеться и расправил кровать. Такого раньше не было. Погружение в сон всегда давалось с горем пополам: я пробовала принимать разные позы, то что-то кололось, то чесалось, то мёрзла, то задыхалась от жары. И табуны мыслей, мыслей...
Не знаю, в какой именно момент послышались голоса.
Сонному сознанию казалось, что они раздаются далеко, где-то на верхних этажах, а не в моей спальне. Но тогда как объяснить, что мне удалось расслышать урывки фраз, значения которых тогда не дошли до меня, ведь мне было так хорошо. Так сладко в объятиях Морфея и невероятно нежного одеяла, будто десятки пушистых, тёплых, дремлющих котят окружили меня, и было жалко проснуться и разбудить этих ласковых существ.
Интерес к спорящим между собой хриплому низкому басу заядлого курильщика и спокойному глубокому баритону медленно угас.
2014 год
Анатолий
- У неё было такое особое выражение лица... как бы описать, - мужчина постучал пальцем по своим чувственным губам и устремил яркие глаза-озера в потолок. – В общем, читалось что-то вроде: «А ну давай выйдем». Такое дерзкое и бесстрашное, и чуть высокомерное. А на стене возле двери в квартиру мать, работавшая маляром, не успевала замазывать признания в любви. Один дебил совсем рехнулся и вырезал ножом: «Настя, я тебя люблю».
И что с этим делать? Отец взбесился, ему пришлось сделать обшивку двери поверх этого варварства. В неё был влюблен весь подъезд, таскали тяжелые сумки её матери, караулили на лавке, занимали ей место для парковки во дворе. Дурдом, короче. Утонченный и женственный внешний вид в сочетании с характером бойца, силой воли, колючей иронией, как коктейль Молотова, поджигали любопытство и самые сильные чувства в радиусе пары километров вокруг неё. Да она собственного отца могла заболтать и околдовать так, что он тратил ползарплаты на её замшевые сапоги, взял кредит на тачку, которую мадемуазель угрохала в хлам. А ведь он не был каким-то бизнесменом, работал на заводе.
- Это всё интересно, конечно, Анатолий. Но неужели она такая отважная была и совсем ничего не боялась? - Татьяну уже начали раздражать оды загадочной особе, способной приворожить любого.
- Ну знаете... всякие пустяки, вовсе неопасные, - громко выдохнул и закатил глаза Анатолий. - Про вампиров и кровь я уже говорил. Что еще? Стоматологи. Однажды ей вырвали зуб, так она выскочила из кабинета врача и бежала ещё две остановки, а я за ней еле поспевал. Да и вообще, не любила она связываться с врачами, терпела все болячки до последнего. У нас была забава такая – сидеть на лавке какой-нибудь оживленной прогулочной улицы и угадывать занятия людей по их внешнему виду. Она как-то нутром чуяла врачей. Я даже несколько раз подбегал к прохожим с вопросами, чтобы удостовериться в правильности её гипотез.
- А маньяки-насильники всякие? Ведь её изнасиловали. Кстати, как Вам об этом стало известно? Девушки обычно скрывают такое.
_______________________
*Сaife - в переводе с ирландского «кофе». После неурожайных годов и голода на родине ирландцы хлынули в поисках лучшей жизни в Англию, соглашаясь на работу за меньшую плату, чем англичане. Ирландцы работали прислугой в домах, рабочими на фабриках.
**Бобби из Скотленд-Ярда - бобби в народе называли полицейских. Основателем лондонской полиции был Роберт Пил, сокращённое имя Бобби. Отсюда и прозвище его служащих.
***Garroters - душители.
****Сэвил-Роу - улица Лондона, на которой были лучшие модные ателье.
*****Catamarans - так называли старых, сухих и тощих женщин, которые всё ещё пытались произвести впечатление на мужчин.
Театр Друри-Лэйн