Часть первая.Глава 1.
Душевая.
«Ты думаешь, что моешься, а на самом деле смываешь с себя то, кем был.»
—Виктор Пелевин, «Чапаев и Пустота»
Чёрный коридор воняет гнилью и мылом, пропитан дыханием поломанного унитаза, из которого безостановочно льётся дерьмо.
Мой проводник держит меня за руку хваткой ротвейлера. Стараюсь вырваться, но он лишь сжимает сильнее.
— Чё ты упираешься, а? — хрипит, не оборачиваясь. — Это не каприз, понял? Это процедура.
— Это что… душ? — спрашиваю, хотя всё и так понятно.
— Нет, блядь, Иордан, — фыркает он.
Дверь скрипит, как бедро пенсионерки.
Комната, похожая на гроб, затягивает влажным дыханием. Стены — цвета старого трупа. В углах — наросты грибка, как чёрные цветы смерти. Из-под решёток сочится вонючая вода с хлопьями слизи и чем-то, напоминающим волосы.
На скамейке — кусок хозяйственного мыла, как наследие советской эпохи. Рядом — губка, похожая на пористую кожу. На крючках — тряпки цвета рвоты, когда-то бывшие полотенцами. Они шевелятся от сквозняка.
Делаю шаг. Под ногой — хлюпает.
Сначала вижу только тень. Потом — её.
Тётка в халате, выцветшем до цвета мокрой тряпки. На груди — бейджик, выгоревший до неразличимости. Волосы убраны под сетку, лицо — будто пластиковая маска, почти без черт. Только глаза — точечные, холодные, как гвозди.
— Быстро, — командует. — Снимать всё. Даже кожу, если придётся.
Не двигаюсь.
— Ты думаешь, ты особенный? Первый, кого притащили?
Она тихо смеётся и хватает меня за плечо — почти ласково. Тянет к крану.
Поворачивает вентиль.
Сначала — тишина. Потом — хрип, как у дохлой трубы.
И вдруг — не вода.
Струя, полная опарышей, бьёт мне в грудь.
Они шевелятся, скользят, забиваются под подбородок, в подмышки, за шейные впадины.
— Ты думал, будет чище? — спрашивает она, как ни в чём не бывало.
Дёргаюсь, но ноги словно приросли к плитке. Кожа горит, будто каждое насекомое впивается в плоть.
— Мы здесь не моем, — говорит она. — Мы стираем.
Она отходит, оставляя меня под потоком гниющей плоти.
Хочу закричать — не могу. Рот полон чего-то вязкого, как подгнивший воск. Насекомые шевелятся у меня за глазами.
Из-за пара не вижу ни её, ни стен. Он струится по потолку, как сигаретный дым. Воздух плотный, будто его варили в желудке.
Стою под лейкой, из которой текут уже не опарыши — теперь просто мутная жижа, как если бы растопили грязь.
Из крана сочится не вода — а голоса. Он течёт по ногам, обвивается, шепчет на языке, который я почти понимаю. Почти.
— Осталось немного. Скоро ты вспомнишь, — говорит кто-то. — Или забудешь окончательно.
— Сними с себя кожу, — говорит другой, женский. — Она всё равно чужая. Она не твоя.
Оборачиваюсь. Никого. Только пар, стены, капли, сползающие по кафелю, как улитки.
— Ты же знаешь, кто ты, — бормочет третий. Голос — сиплый, как будто говорит из банки с водой.
Ещё один голос хихикает. Высокий, женский, будто ножом по фольге.
— Он думает, что проснулся. Он всё ещё спит.
— Он всё ещё здесь.
— Он был здесь всегда.
Сжимаю уши. Бесполезно. Они внутри.
— Не трогай нас, — говорят они в унисон. — Мы — твои.
Смотрю в мутное зеркало — в нём лица. Много. Ни одно не моё.
Хватаюсь за живот. Выворачивает. Изо рта летят не остатки пищи — а клочья ваты, волосы, тараканы.
Смотрю на руки: кожа пузырится, сползает, как старая обёртка. Вены пульсируют багрово — будто намыливаю не тело, а что-то древнее. Грязь рода человеческого.
— Всё, — говорит она. — Готов.
Внезапно — скрежет труб. И тишина. Стою: мокрый, дрожащий. Всё зудит, будто миллионы пиявок впились в тело и пьют.
Пол колышется — будто подо мной не плитка, а болото, покрытое дохлой кожей. Между пальцами ног застряли черви.
Пытаюсь пошевелиться. Не могу. Плитка словно присосалась к ступням.
Хочу вытереться — тряпка издаёт чавкающий звук, рвётся, оставляя на коже слизь.
С каждым вдохом — больше вони. Как будто лёгкие впитывают разложение.
Кружится голова. Пространство рассыпается в пиксели.
Где-то вдалеке — смех. Или лай. Или лязг металла о кость.
Стенки душевой будто пульсируют, как живое.
Идёт кровь из носа. Красная струя на кафеле — как мазок чужой кисти.
Ноги подгибаются. Темнота. Падаю — медленно, без звука, как в воду. Удара нет. Только шепот:
— Прими. Это — начало. Ты не первый. И не последний.
Что-то тянет вниз — не за руки, не за ноги. За суть.
В ушах — звон. Потом ничего.
Тишина.
…
Очнулся.
Передо мной — силуэт: громоздкий, пузатый. Лицо будто из смолы. Он молча машет рукой.
— Ну что, философ, — говорит он. — Добро пожаловать домой. Палата тринадцать — твоя остановка.