...If one of them is dead

"Есть ли такой идеальный критерий, который позволяет безошибочно и объективно определять, чья жизнь значимее, кто достоин существовать на этой земле в большей степени, чем другой? Социальное положение, возраст, внешняя привлекательность, умственные способности — что из этого ставит меня выше или ниже другого относительно жизненной ценности? Меня с детства приучали к мысли о том, что я обязан фактом своего рождения служить на благо общества. Чем больше у меня будет проблем — психических, психологических или физических, чем сложнее мне будет играть свою роль перед людьми, тем больше вероятность того, что меня захотят исключить из общества полноценных исполнителей одного и того же спектакля, заменить, как бракованную деталь или изношенную обувь (зачем ты существуешь, вечно угрюмый и не улыбающийся?). Я не нужен обществу обычным Дэниелом. Я нужен обществу гражданином, наделённым правом голоса на выборах, я нужен законопослушным налогоплательщиком, я нужен работником компании, оказывающей на рынке самые посредственные услуги. Но в то же время я не могу сказать, что эти роли, в которых меня хотят видеть окружающие, не имеют никакого значения для нормального существования нашей общественной системы или что они не вполне удовлетворяют людским потребностям, так как противны самой природе человека. Почему моему соседу не должно быть всё равно на то, какую музыку я слушаю, что я думаю о поэзии Байрона и почему я никогда не начинаю разговор первым (почти никогда)?.. Это вполне адекватно. Только почему-то мне всё равно грустно (и страшно немного за будущее) от подобных выводов. 

Найдите мне провидца или хоть самого Бога. Я хочу спросить у того, кто знает ответы на все человеческие вопросы: если бы я был никем, если бы у меня не было и того убогого местечка, которое я с завидным усилием держу за собой уже четвертый год, моя жизнь не стоила бы и цента? Стали бы меня терпеть только за мой богатый внутренний мир, по сути ничем не отличающийся от тысяч подобных ему? 

Стало быть, ценность жизни определяется тем, что каждый конкретный человек способен дать обществу? И неужто жизнь в действительно не обладает самоценностью?" 

Так думал Дэниел, пока ехал на своём стареньком велосипеде по главной дорожной артерии района Бронкс, стараясь подстраиваться под хаотичное движение машин, переползавших из одного ряда в другой. Снова расстроенный и слишком впечатлительный разум бросал его от одной мысли к другой: целое утро у него ушло на обдумывание случившегося с ним накануне, на проработку разных вариантов развития дальнейших событий (не исключал он при этом и обращение в полицию), а сейчас (было около двух часов дня) он уже успел полностью переключиться на постоянную тему своих размышлений — о собственном месте в этом безумно сложном и до жути серьёзном мире, меркантильная философия которого пугала Дэниела, привыкшего чуть ли не с самых пелёнок жить в грёзах, лёгких и понятных ему своей предсказуемостью. Голоса, возникавшие в его голове, в детстве только добавляли этим красочным мечтам черты реально происходивших (только в ином оформлении, в иной пространственной оболочке) событий. И он, покуда бдительная мамочка не обнаружила ставшие слишком явными странности в поведении сына, почти полностью переключившегося на общение с тем, кто засел в его голове, и отказавшегося от любого взаимодействия со сверстниками, продолжал как ни в чем не бывало общаться с самим собой, придумывать фантастические сюжеты, вдохновляясь комиксами, и жить в своей маленьком мирке, обеспечивавшем его необходимой долей душевных переживаний. И он дошёл в свои десять с небольшим лет до того, что смог заменить реальный мир, на который он уже не обращал никакого внимания, если это не было связано с удовлетворением естественных потребностей, на мир искусственный, существовавший исключительно в его голове. Мир этот был продуман настолько детально, настолько всё в нем было подчинено простейшим законам логики — и ничто, ни одна самая мелкая вещица не вступала в противоречие с другой, что он мог бы послужить основой для написания целой книги, если бы Дэниел вдруг загорелся желанием задокументировать свой опыт пребывания «в себе». 

"Я боюсь оказаться на месте человека, который обязан выбирать, кому сохранить жизнь, а кого — лишить её. И не так важны обстоятельства, при которых я буду обязан решать этот вопрос: окажусь ли я среди десятка бедолаг в заложниках у сумасшедшего маньяка, повернутого на идее фатализма, эдакой русской рулетке, или буду я предводителем общества выживших после ядерной войны — не имеет значения. Кто вообще может считать себя вправе распоряжаться чужой жизнью? Ну, это, Дэниел, ты задал слишком наивный вопрос. В государствах мира этой прерогативой наделяются вполне конкретные люди. Или не государством, а «правом сильного», если речь идёт о каких-нибудь наголову отбитых мафиозниках, например (промышляют ли они сейчас убийствами, или в нашу более цивилизованную эпоху они предпочитают решать проблемы без лишней крови?)."

За время его поездки, с ним едва ли не произошла авария, виновником которой мог оказаться он сам. Отдавшись полностью своим размышлениям, переключаясь с одного предмета на другой, он не заметил, как начал движение на красный свет. В это же время справа вылетела (на вполне законных основаниях) черная легковушка, чуть не снесшая переднюю часть велосипеда, которому не хватило одной миллисекунды, чтобы оказаться полностью в зоне движения чужого потока. Избежать столкновения помогла хорошая реакция водителя, во время заметившего помеху слева и успевшего вильнуть в сторону. Дэниел осознал то, что с ним только что произошло только в тот момент, когда ему продолжительно и гневно просигналили. Пронесшееся перед его глазами черное пятно машины не заставило его тут же остановиться, он сделал ещё несколько оборотов педалями и встал на месте тогда, когда краем глаза заметил непривычную пустоту вокруг себя – его не окружали с двух сторон два ряда машин, как это должно было быть. Кажется, сегодня он, если бы не случай, благодаря которому ему посчастливилось остаться целым и невредимым, мог бы и не добраться до Дарлены.

***

Поблескивала на солнце мутная беловатая жидкость, сочившаяся из носовых отверстий трупа и стекавшая струйками по обе стороны лица. Почти всю область припухших периорбитальных зон охватили фиолетовые круги, по виду напоминавшие тёмные пятна вокруг глаз у панды. Суд.-мед. эксперт предположил, что эти признаки, вкупе с другими зримыми повреждениями, могут свидетельствовать о переломе основания черепа, полученного в ходе одного из ударов.

При внешнем осмотре одежды трупа в кармане джинсовой юбки, помимо предметов, не имевших для хода расследования особой ценности (вроде нескольких центов и одной маленькой резинки), было обнаружено удостоверение личности, выданное газетой "Американское расследование" на имя Барбары Слуцкой. Это обстоятельство, хоть и выбивавшееся из ряда схожих с преступлениями 79-го признаков, ещё не могло окончательно переубедить капитана Франца в том, что догадки его выглядели вполне правдоподобно. Хотя тот же судмедэксперт уже после того, как труп вместе с другими уликами, которых в сумме не набралось и пяти, был отправлен в лабораторию участка на дальнейшее исследование, предположил, что это убийство могло быть связано с профессиональной деятельностью жертвы. Газета "Американское расследование" снискала особое доверие среди американцев, скептически настроенных к деятельности банкиров, директоров разных организаций и владельцев крупных фирм, которые достигли материального успеха в течение самых коротких сроков и при весьма сомнительных обстоятельствах. В газете публиковались небольшие статьи-расследования, которые должны были поколебать доверие читателей к своим бизнес-партнерам, главам крупных компаний, принимавших слишком активное участие во всём, где можно было приобрести известность среди обычных граждан.

— Эта журналистка могла просто-напросто перейти дорожку какому-нибудь зажравшемуся богатею. Не знаю, Франц, мне кажется, это дело не связано с событиями минувших лет. Многие детали не сходятся.

А Франц хоть и покачивал головой, как бы соглашаясь с доводами своего коллеги, в уме всё же придерживался первоначальной идеи о связи этого преступления с серией, произошедшей три года назад.

Место обнаружения трупа, огражденное полицейскими лентами, обступил любознательный народ, постоянно пытавшийся ухватить то одного, то другого полицейского, чтобы расспросить о произошедшем. Раздраженные многоголосым гулом, сопровождавшим каждое их действие, служители закона грубо отталкивали от себя слишком пылких представителей общественности, которые позволяли себе, оттянув оградительную ленту, подходить на непозволительно близкое расстояние к месту проведения следственных действий.

***

Дэниелу открыла мать Дарлены — стройная и весьма привлекательная в свои пятьдесят с небольшим женщина — Лаура.

— Дэниел, а вот и ты пришёл!.. Дарлена уже отчаялась тебя ждать. — протянула в приторно вежливом тоне Лаура, бегло оглядев стушевавшегося Дэниела с ног до головы.

— Вчера на работе задержался, — неожиданно для самого себя, как бы в оправдание выпалил Дэниел. В глубине души он уже успел отругать себя за излишнюю поспешность. Конечно, в связи с вчерашними событиями ему не стоило делать лишний раз акцент на том, что он провел этот рабочий день как-то иначе, чем обычно.

— Ты всё в том офисе работаешь? Проходи, проходи. Дарлена все равно сейчас по телефону с подружкой болтает.

— Да, я всё ещё там работаю. 

"Она думает, что я должен был сменить работу за две недели?"

— Понятно. Видимо тебе там очень нравится... Ты на велосипеде приехал, да? 

«Господи, ну на что она пытается намекать? Что это за идиотский спектакль? Я ведь только пришел».

Дэниел снова закраснелся. Лично он не видел ничего противоестественного в том, чтобы ездить на велосипеде и работать в офисе младшим бухгалтером. Но Лаура, будучи женой успешного коммерсанта, не была способна понять мужчину (который к тому же считал себя вправе называться американцем!), не стремившегося как можно быстрее подняться по карьерной лестнице, чтобы твердо встать на эту пропитанную духом конкуренции (и потом простых работяг) землю. Сейчас же Лаура стояла у входной двери с сочувственным взглядом, пока сам Дэниел (по её же приглашению) сидел на диване в гостиной. Она смотрела на Дэниела так, как будто тот был нищим и давно забытым всеми родственником, неожиданно появившемся на пороге у родных и теперь рассказывающем о своей несчастной судьбе в надежде на самую незначительную помощь.

"Да, она будет несказанно рада, когда мы наконец расстанемся с Дарленой."

Дэниел, сгоравший изнутри от невозможности высказать свою обиду этим хитрым, незримым посягновением на философию собственной жизни, собирался пробубнить что-то в ответ, но вовремя остановился, когда за спиной послышался быстрый шаг.

— Мам?.. Ты с кем там разговариваешь?Из-за угла вышла Дарлена — красивая стройная блондинка в коротеньком домашнем платье. Дарлене было двадцать четыре года, шестилетняя разница в возрасте с Дэниелом с лихвой окупалась её пытливым характером, стремлением разобраться во всём и сразу и внушительным багажом знаний из самых разных областей людской жизни, который становился изо дня в день ещё больше и тяжелее, — и без того умная и начитанная девушка, дочка успешного бизнесмена, она на тот момент получала второе в её жизни высшее образование, без особого труда совмещая учёбу в университете с работой официантки придорожного кафе.

Дэниел неловко вскочил с дивана и, обогнув его, вышел навстречу Дарлене. На своём коротком пути он слегка задел бедром небольшой постаментик с вазой — последняя довольно сильно пошатнулась, но, к счастью Дэниела, в итоге встала ровно. И этот небольшой конфуз не мог не попасть в поле зрения Лауры, со своего удобного места изучавшей каждое движение парня своей дочери.

— Дарлена, дорогая, я не хотела тебя отвлекать... Дэниел всё-таки решил навестить тебя сегодня.

«Всё-таки решил... Почему ты говоришь про меня так, словно я провинился в чём-то? Как будто вы уже спать собирались ложиться, а тут явился я... Чёрт. Ещё и ваза эта. Как всё глупо складывается».

Дарлена бросила быстрый, недоуменный взгляд в сторону матери, когда прямо перед ней предстал красный как рак Дэниел. Через секунду она, поборов оторопь, быстро чмокнула смущенного Дэниела чуть выше верхней губы.

— Дэниел... Привет. Хорошо, что ты пришел.

— Здравствуй.

— Не хотите выпить чая? Я недавно лавандовый заварила, такой вкусный...

— Мам, это подождёт. Нам с Дэниелом надо поговорить немного.

Какая-то струнка, до того напряжённо натянутая в груди Дэниела, содрогнулась при этих словах, брошенных так легко, точно выяснение отношений стало для них с Дарленой обыденностью. Несложно было догадаться, что это желание "поговорить" прямо сейчас, без перерыва на короткое чаепитие, не предвещало ничего хорошего. Вряд ли под этими словами Дарлена подразумевала обсуждение недавно вышедшего фильма или прочитанной на днях книги.

Сегодняшний день не переставая наносил один за другим удары по бедному Дэниелу, и без того не знавшему, куда ему деться со своим страшным ночным открытием.

— Да, ну что же... Приятного вам разговора тогда, — проронила Лаура перед тем, как оставить Дэниела с Дарленой в одиночестве посреди большой, богато и со вкусом убранной гостиной.

Дэниел не решился первым нарушить молчание. Дарлена же, понявшая, что первого шага от Дэниела ждать нельзя, предложила ему присесть на диван.

— Дэниел... Я хотела поговорить о нас. Вернее, о том, что происходит между нами в последнее время.

— Между нами? Разве что-то идёт не так? — Дэниел заставил себя поднять расстроенный взгляд на Дарлену.

— Мне так кажется, Дэниел. Прости, сложно так сходу подобрать правильные слова. Я не ожидала, что ты сегодня приедешь.

— Я же обещал...

— Ты не всегда сдерживаешь свои обещания. И это ещё не самое страшное из всего, что мне приходится от тебя терпеть. — Дарлена глубоко вздохнула. Она прикрыла глаза, собираясь с мыслями. Видно было, что завязка разговора ей даётся не менее тяжело, чем ожидание его же Дэниелу. — Знаешь, я всё чаще начала замечать, что тебе как будто бы скучно со мной. Или ты настолько большой эгоист (хотя в это я верить не хочу, уж лучше, наверное, первое), что тебе плевать на чувства тех, кто находится рядом? Понимаешь, иногда мне хочется поделиться с тобой мыслями о наболевшем, поговорить о каком-то событии из прошлого, к примеру. Это ведь нормально, когда ты ощущаешь потребность в том, чтобы "раскрыться" перед родным человеком, чтобы в ответ от него получить слова поддержки, как признак неравнодушия. Но ведь всякий раз, когда одно из этих душевных излияний заканчивается, на поверку выходит, что ты всё время моих разглагольствований пребывал в каком-то абсолютно другом месте, далёком от того, в котором находилась я со своими мыслями... То есть по итогу... Ты не способен никаким образом развить начатую мной тему. О чем я говорю, ты оказываешься не в силах даже сочувствие выразить самыми избитыми фразами, которые тысячу раз произносятся отовсюду. Знаешь, что ты делаешь сразу после того, как я поведаю тебе о чём-то важном для меня? Ты просто переходишь на обсуждение другой темы, которую никак, даже с самой большой натяжкой, нельзя связать с моими предыдущими словами. Чем это объяснить, Дэниел? Почему ты абстрагируешься от меня в те минуты, когда я больше всего нуждаюсь в тебе? Почему ты способен поддерживать разговор только тогда, когда речь идёт об отстранённых предметах, не имеющих ни к тебе, ни – уж тем более – ко мне никакого отношения? Может быть, у тебя есть какая-то проблема, о которой я раньше и догадаться не могла, так как была слишком увлечена своей персоной и своими чувствами? Может быть, всё это время я была эгоисткой, а не ты?

Дэниел начал ощущать возникшее между ними напряжение ещё около года назад, когда Дарлена, вместо того чтобы не умолкая тараторить о своих делах в личной жизни, о своих трудных взаимоотношениях с родителями, как она обычно это делала, стала часто молча заглядывать ему в глаза с вопросительным выражением в собственном взгляде. Дэниел же, не понимавший людскую психологию и не умевший правильно интерпретировать подтекст таких жестов, просто игнорировал эту маленькую странность, которая добавляла их общению ещё больше неловкости. Он не задумывался над тем, что этот старательный поиск длительного и, по всей видимости, многозначительного зрительного контакта мог быть следствием наступившего в их отношениях перелома. Ему просто было комфортно продолжать общение с тем человеком, который был частью его жизни последние несколько лет. Для него еженедельная встреча с Дарленой стала эдаким обязательным ритуалом, выполнение которого после частого повторения вошло в привычку. Но сейчас, когда Дарлена наконец решилась обсудить ту самую причину, из-за которой последние их встречи ознаменовались почти постоянным обоюдным молчанием, Дэниел не мог найти себе места. Он и до этого ощущал где-то на уровне подсознания невозможность дальнейшего продолжения их отношений (по крайней мере, в том виде, в котором они находились последний год). Но в минуту, когда проблема их взаимопонимания обрисовалась перед ним так отчетливо, ему не хотелось всерьез размышлять о том, чтобы хоть как-то поменять привычный образ жизни, – даже если это и не значило претерпеть какое бы то ни было лишение.

– Прости, это всё слишком неожиданно как-то... Я даже не знаю, что мне ответить...

– Почему «неожиданно»? Мы же пытались поговорить об этом ещё в пятницу утром. В итоге договорились обсудить всё сегодня во время личной встречи. Я поэтому и думала, что сегодня ты точно не придешь. Разве ты забыл об этом?.. – возмущение скользнуло в словах Дарлены. Она устало откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза. 

«Я... не помню никакого звонка утром в пятницу». 

Дэниел был окончательно сбит с толку. Он напряг свою память в панической решимости выудить из неё хотя бы что-то, что напомнило бы ему о том злополучном звонке. И через несколько секунд блуждания наощупь в темных закоулках его ненадежной памяти он понял, что не может восстановить хронологию своих действий вплоть до выхода из офиса. Напрягшись, он ясно увидел перед собой своё отражение в зеркале лифта, потом свои ноги в лакированных туфлях, спускающие его по винтовой лестнице к парковке. Напоследок перед ним мелькнуло страшно изуродованное и окровавленное лицо рыжеволосой девушки в кофте с пацификой, глаза которой застыли в приоткрытом положении. Но он не помнил ни своего пробуждения, ни того, как добирался до работы. Не помнил даже своих рабочих дел кроме самого последнего росчерка на бумаге. 

«Это невозможно».