...If one of them is dead

"Я ненавижу спать, потому что ночью, когда тело моё парализует, а работа мозга задаётся в дневном ритме, мне приходится переживать один и тот же сон, со скрупулёзной точностью повторяющийся в мельчайших подробностях, как театральное представление по готовому сценарию. Где-то я вычитал, что человек не способен после пробуждения чётко воспроизвести полную и фактически точную картину событий, произошедших во сне. Мне кажется, я мог бы поспорить с этим утверждением. Потому что даже сейчас, бодрствуя уже десять с лишним часов, я могу описать всю палитру впечатлений (со всеми их полутонами и границами переходов из одного в другое), которые мне приходится испытывать во время вынужденного своего пребывания в царстве этого жестокосердного Фобетора*. 

Я ненавижу ощущать себя беспомощным. 

Мне кажется, что я ощущаю холод, исходящий от каменных стен тюрьмы, в которую меня определяют невидимые слуги средневекового правосудия. Каждый раз, как только моё сознание переносится в безмолвие этого страшного заточения, я начинаю шарить руками по выступам в стенах, надеясь случайно наткнуться на заветный рычажок, механизм открытия потайного выхода-входа. 

В отсутствии какого бы то ни было источника света, это помещение никогда не погружается в полнейшую тьму, которую следовало бы там ожидать по законам физики. Верно было замечено кем-то из великих наблюдателей страстей человеческих: то, что применимо для мира земного, мира, ясно отражающегося перед нашим взором, не обязательно должно соответствовать миру грёз и фантасмагорических образов, миру сновидческому. 

Я в немом исступлении пытаюсь каждый раз взывать к милосердию тех, кого никогда не видел в лицо и чей приговор кажется мне страшным следствием моих реальных прегрешений. Из моего рта не исторглось ещё ни одного членораздельного звука, несмотря на все мои старания достучаться до человечности слепой Фемиды. Я метаюсь из угла в угол тесной камеры, чьё строение позволяет заточенному только стоять — стены столь близко отстоят друг от друга, что находящемуся внутри не остаётся ничего, кроме нечеловеческого напряжения ножных мышц для бесконечного выстаивания в вертикальной стойке. 

Меня оставляют наедине со своей болезнью — в таком месте, где я волей-неволей становлюсь беспомощной жертвой невидимого суда, творящегося под знаком самого изощрённого изуверства, на какое только способно человеческое воображение. 

Кто-то хочет (и я уже вполне убедился, что этот кто-то или что-то имеет неземное начало), чтобы болезнь наконец поглотила остатки моего здравомыслия. 

Я ненавижу её. И поэтому я никогда не сдамся." 

 — Господи, как я мог поверить в это? — настенные часы, висевшие в гостиной, пробили четыре утра. Если бы сегодня был будний день, Дэниелу пришлось бы уже через три часа собираться на работу. Но он, весь взмокший от пота, сидел сейчас на полу, прижавшись спиной к входной двери. — Нет, это таблетки. Что же я?.. Просто чёртовы таблетки, будь они не ладны, закончились в самое неподходящее время, а моя головушка в ответ начала сразу же выдавать такие нелепые сцены, боже... Да, так всё и было. И нечего больше об этом думать. А ты, Дэниел, всё-таки нереальный придурок, если готов идти на поводу у этой дрянной болезни. 

Дэниел поднялся с пола. Тяжело переставляя ноги, уставшие от пробежки, совершенной им от работы до дома, он шаткой походкой направился к лестнице. Уже держась за перила, Дэниел начал осторожно подниматься на второй этаж. 

— Но подождите секундочку... Я же и раньше иногда забывал принимать таблетки. Эти перерывы в их приёме ещё так на мне не сказывались. 

Дэниел остановился на полдороге в спальню, пораженный как громом только что открывшейся истиной.

— У меня ни разу не было зрительных галлюцинаций! Нет, я и не мог их увидеть. У меня же не настолько всё запущено!.. Боже, чёрт. Это может значить только одно — да! — я стал свидетелем преступления... Я видел, как этот тип тащил к своей машине мёртвую женщину! Ох, Боже. Ох, Иисус... Надо было мне не домой через весь Нью-Йорк лететь, а в полицию скорее бежать... Или всё же... Может быть... А что если тот нейролептик, который я принимаю уже три с лишним года, больше мне не помогает? Может быть, за один день болезнь, пока я на время прекратил глушить её таблетками, решила показать себя с новой силой? 

Он машинально снимал с себя влажную от пота одежду, неприятно прилипшую в некоторых местах. Ботинки он лениво стянул с себя одними ногами без помощи рук. Его глаза сонно слипались, этим жестом как бы отклоняя до утра дальнейшие размышления о приключившемся с ним. Он хотел было сложить на прикроватный столик рубашку с брюками и лечь в постель, но мысль о том, что грязным уличным ботинкам не место в спальне, не дала ему на этом закончить приготовления ко сну. 

И так всегда: каждый раз, когда он считал дело завершенным, вспоминалась вдруг какая-нибудь маленькая деталь, оставленная в процессе работы без внимания, но тем не менее требовавшая наравне со всем остальным того, чтобы к ней тоже обратились и разрешили связанные с ней вопросы. Главным бичом своих "трудодней", делавшим и без того напряжённую умственную деятельность ещё более невыносимой, Дэниел считал врождённую (и усугубленную болезнью) рассеянность. Одна внезапная мысль, выпорхнувшая из разрозненных стай беспредметных размышлений о том о сем, могла увести разум Дэниела далёко от отчётной документации и насущных проблем бухгалтерии, тогда как руки его и глаза ещё продолжали на автомате писать, выискивать нужные цифры среди бесчисленных столбцов, графиков и заметок. И таким образом он, бывало, в какой-то момент обнаружив все имевшиеся на столе документы заполненными, раньше времени начинал складывать листы в стопку и собираться уходить с работы. После его ухода, когда дотошный главный бухгалтер, не доверявший своим подчинённым, беглым взглядом пробегал по этим самым документам, открывались довольно неприятные (для самого Дэниела, в первую очередь) вещи: некоторые листы были оставлены без подписей, на иных вообще буквы с цифрами в строчках скакали резвыми испанским скакунам. 

Дэниел поднёс обувь к своему лицу, чтобы оценить её внешнее состояние, и тут же, распахнув от удивления набухшие свинцовой тяжестью веки, обнаружил на каблуке одного белого ботинка алое пятнышко, чуть больше сантиметра в диаметре. 

— Я ведь мог наступить и в краску. И воображение моё сейчас способно из всякой мухи сделать слона. Нужно поумерить свой пыл, пока это не стало наваждением. — Дэниел поставил ботинки на то самое место, откуда только что их поднял. Он забыл о первоначальном своём намерении отнести их в коридор так же быстро, как переключился на новый предмет. — Да, я не должен себя настраивать на мысль о том... Что всё это было в действительности. Хотя... Мне бы не хотелось думать, что болезнь прогрессирует и что разум мой горазд на такие пугающие проделки. Дела мои в таком случае становятся печальнее. 

"А если это всё-таки была галлюцинация? Тогда почему она проявилась в таком образе? Этому же ничего не предшествовало, я и думать не думал про босса. Особенно в последнее время. Он же меня даже не замечает. Птица высокого полета, я для него всего лишь мелкая сошка, ничтожество, ничего не стоящее и никуда не годное. Почему именно его образ подбросил мне помутненный рассудок? И почему именно в роли убийцы? Это же совсем не нормально, когда видения являются в таком кошмарном исполнении. Неужели я подсознательно думаю о чем-то таком?"

Дэниел накрылся одеялом с головой. 

"Ну уж нет. Я же могу осмыслить то, что посещает мою голову. Да ведь я в жизни не интересовался подобными вещами. И людей я не ненавижу. Мне незачем им причинять вред. В конце концов, я не какой-то подонок маньяк, мучающий уличных котов и мечтающий о людских страданиях." 

Он сладко зевнул. Потребность во сне выиграла в борьбе с необходимостью обдумать обстоятельно произошедшее накануне. И Дэниел начал медленно погружаться в долгожданную дрёму, которая должна была хотя бы частично восстановить расшатанные за день нервы. 

"Я просто странный парень. Вот и всё." 

 ***

"Я люблю писать стихи. Думаю, если бы я в своё время согласился на предложение матери пойти в музыкальную школу, то из меня мог бы получиться неплохой певец. Играть на гитаре я умею и так, дядя научил. А вот петь... 

Да, я должен впиться клыками в горло этой компании, чтобы не потерять своё место. Я плохой работник. В документах я часто делаю такие ошибки, которые были бы непростительны даже новичку, будь он хоть сколько-нибудь образован. Мне сложно ответить, виновата ли в этом шизофрения. Всё равно точно вспомнить момент появления этой глупой рассеянности я не смогу. Может быть, она была заложена во мне от рождения генами предков. Может быть, я просто не годен для офисной работы: всё-таки это не совсем моё. Я слишком подвижен для сидения на одном стуле девять часов. Мне даётся с великим трудом переписывание одних и тех же бумаг неделями напролёт. Мне надоедают до тошноты одни и те же закорючки в одних и тех же местах, я физически не выдерживаю вид текста, который приходится переписывать пятнадцатый раз, внося незначительные изменения по прихоти вышестоящих. 

И всё-таки нужно будет прочитать Дарлене несколько последних моих стихов. Думаю, ей понравится. Она, как и я, любит всякое артхаусное и заковыристое, в чём нужно хорошенько покопаться, чтобы раскрылся истинный посыл. С самого раннего детства я привык свои странности перенаправлять в творческое русло. Это бывает так же полезно, как полезно при гипертензии пускать из вены кровь. Мои переживания и происки нездоровой фантазии не остаются скоплением пыли в области рассудка оседать на пространство для свободной мысли. Я избавляюсь от "духовного сора" тем, что в один момент, когда всё накопившееся внутри меня начинает стягивать горло в готовности перекрыть доступ к свежему воздуху, выплескиваю это разом на бумажный лист, швыряю размашистыми кривыми строками, облекая свои переживания в специфические сравнения с происходящем вовне (не зря же я так старательно изучал историю на первых курсах). Получается неочевидно, абсурдно даже. Но в этом весь я. И моё творчество, на котором расписалась болезнь, есть синоним меня самого." 

***

Он проснулся около десяти часов утра. Хоть и проспал он всего ничего, ощущение бодрости и ясности ума заставило его сразу же подняться с кровати вместо того, чтобы остаться в ней ещё на пару часиков. Сна, который мучил его на протяжении полугода каждую ночь, он за всё это время так и не увидел. Пережитое накануне хорошенько встряхнуло его нервную систему, и мозг, израсходовавший всю свою энергию на борьбу с пережитыми ужасом, не смог воспроизвести мучительное сновидение. Дэниел был доволен. Наконец-то снисходительный Бог даровал утро, которое он встретил в отсутствии холодного мерзкого пота и гудящей головы. 

Вчерашний кошмар в таком его положении, когда каждая мысль в голове как будто бы аккуратненько лежала на отведенной ей полочке, показался страшным признаком ухудшения его психического состояния, перехода на следующую ступень развития болезни. И он, хоть и слегка расстроенный этим заключением, решился во что бы то ни стало предотвратить наступление ещё более страшных последствий прекращения приёма лекарства. Если он своей безответственностью приблизил появление галлюцинаций, то теперь ему остаётся только не допустить повторения ночной сцены. Больше он не пропустит ни одного приема таблеток. Ему придется записаться на ближайший день недели к психиатру, чтобы получить у него рецепт на новое лекарство. Ему пришло в голову, что этот нейролептик, который он принимал три года, как будто выпустил из обессиленных рук цепь, державшую страшного зверя на расстоянии от рассудка. 

"Наверное, на видеокамерах я выглядел полнейшим придурком. Если мне сейчас позвонят и скажут, что я уволен, то... То мне останется уйти в запой." 

Он быстро умылся, продолжая обдумывать случившееся ночью и подыскивать ответы на свои вопросы. Пятно на ботинке, показавшееся ему кровью, скорее всего, было лишь грязью или краской. Однажды он уже испортил таким образом брюки, когда сел на только что покрашенную скамейку в парке. Тогда его подружка знатно посмеялась над его неуклюжестью, он же, красный как рак, ещё долго стоял, вылупившись на след, оставленный его пятой точкой. Так почему же сейчас это должна быть именно кровь? Тем более Дэниел совсем не помнил, как оказался дома: потрясение гнало его с парковки как метлой кота, в себя он пришел только в родных стенах. 

Новый приступ шизофрении дал о себе знать таким неожиданным и ярким сюжетом, что Дэниел, возможно, просто не смог отличить реальное от галлюцинации. Он даже разглядел рисунок на кофте той девушки, тело которой, как ему казалось, за ноги тащил Мердок. Дэниел раньше и вообразить себе не мог, что один только человеческий мозг способен создавать настолько реалистичные фантазии внутри головы и с успехом выдавать их за нечто, происходящее в действительности. 

Его размышления прервала телефонная трель из гостиной. На ватных ногах он добрался до телефона и в мучительном предчувствии снял трубку. Звонок от начальства не заставил себя ждать. 

— Брин, хорошо, что застал тебя дома. Я в шоке, мужик. Ты просто представить себе не можешь... — голос компьютерщика Пола заставил Дэниела сбросить остатки сна и начать внимательно вслушиваться в эмоциональную речь, выливавшуюся в его уши стремительным потоком. Пол был единственным человеком на работе, с которым Дэниел поддерживал дружеские отношения. 

И сейчас больше всего на свете Дэниел был рад слышать голос Пола, а не главного бухгалтера, его непосредственного начальника. Он ещё не знал, какой новостью с ним решили поделиться в десять часов утра. 

— Ты никогда не звонил мне по выходным. Надеюсь, повод действительно стоящий. 

— Ох, ещё как... Расскажу вкратце, так как сам ещё всего не знаю, я тут как репортёр с места происшествия. Думаю, тебя это впечатлит. Ту журналистку из газеты... Как её... чёрт, забыл... А. "Американское расследование", ну, точно. Короче, помнишь, мы ещё как-то с тобой говорили о той бабе-журналистке, что написала разгромную статью о нашем боссе в июльском номере? Назвала его "мошенником" года. Так вот. Её сегодня утром нашли в мусорке через два квартала от офиса.

— Какая мусорка... Ты о чём вообще? — к щекам Дэниела подступил жар. 

— Ну ты Дэниел и дурак, конечно. Ладно, я забегу к тебе вечером, возьму пивка на двоих. Надеюсь, ты никуда не собирался. Только попробую что-нибудь побольше узнать. Всё-таки не каждый день такое происходит. Когда из трубки послышались гудки, Дэниел всё ещё стоял, прижав её к своему уху.