Эпилог
Спустя несколько месяцев
В окно заливался мягкий свет.
Тёплый, спокойный, живой — неоновое золото полудня.
На кухне пахло корицей в чашке кофе с молоком.
У Мишель — светлая домашняя рубашка, волосы распущены, она ходила босиком и время от времени поглядывала в сторону балкона, где он возился с горшками.
— Я же говорила, что они не выживут, если будешь их переливать, — усмехнулась она.
— Эти? Ты посмотри, у них просто кризис роста, — он поднял один из цветков, явно уже не подающий признаков жизни. — Немного любви — и они распустятся. Вот как ты, например.
Она засмеялась.
Он подошёл, и поцеловал её
— Ну да, в тебе теперь и ботаник проснулся, и романтик, и повар.
— Травма меняет. Иногда к лучшему.
Она посмотрела на него чуть дольше, чем обычно.
Тот случай они больше не обсуждали прямо, но он жил в их взглядах, в интонациях, в длинных паузах, когда всё казалось особенно тёплым. Он снова поцеловал её. Долго. Со вкусом медленного утра, со спокойствием того, кто больше не боится закрыть глаза.
И вдруг... звонок в дверь.
Ненавязчивый, одинокий.
Мишель, всё ещё улыбаясь, сказала:
— Я открою.
Она прошла по коридору, босые ноги шлёпали по дереву, голос сзади окликнул:
— Если это доставка, я заказывал мороженое, не конфеты!
— Поняла! — рассмеялась она.
Открыла.
На крыльце — небольшая коробка, обёрнутая в тёмную бумагу, без подписи.
На крышке — тонкий красный крест, нацарапанный, будто ногтем.
— Странно… — пробормотала она.
Занесла внутрь.
Размотала упаковку.
Внутри — старая видеокассета. На ленте — ничего, кроме слова, написанного от руки: “смотри”
— Это ещё что такое?!
— Что произошло Мишель? — подходя говорит Райан
— Какая то странная кассета, без имени отправителя, и со странной надписью — бормотала Мишель — нужно посмотреть её, только где и на чем?
— Наверное... в кладовке был старый видеоплеер от отца.
Она подключила. Загрузила кассету. Мерцание. Трещание.
Экран включается.
Камера дрожит. Пыльный объектив. Изображение расплывчатое — но видно.
На экране — девушка, привязанная к стулу, руки скованы, рот перетянут чёрной тканью. Она плачет, пытается кричать, глаза опухшие. Место похоже на деревянный домик, где-то в глуши.
И тогда в кадре появляется ОН.
Высокий силуэт. Плавная походка. На лице — маска. И не просто маска, а что-то чуждое человеческому лицу: будто плотная кожа, сшитая из обрывков чужих лиц, но без швов — монолит. На месте глаз — две узкие горизонтальные щели, светящиеся багровым изнутри. А рот — вообще отсутствует. Там просто гладкая вмятина, как будто улыбка стерта с лица живого.
Он медленно подходит к привязанной девушке. Она всматривается сквозь слёзы — и понимает: это Наоми.
Он не говорит сразу.
Он просто наклоняет голову. И затем произносит — глухо, искаженно, будто из самой пленки:
— Ложь — тоже лекарство. Но оно не лечит.
Истина всегда смотрит с другого конца лезвия.
Он смотрит в камеру.
И ещё тише, как шёпотом, добавляет:
— Хочешь спасти её — вспомни, где ты ошиблась.
Иначе — ты снова посмотришь. Но уже на себя.
Он уходит из кадра.
Наоми рвётся, пытается закричать — камера падает, и на пару секунд она видит, как она всхлипывает, кричит сквозь ткань. Плёнка дергается.
Запись прерывается.
— …что это… что это такое… — Мишель отступает. Лицо белеет.
Она резко хватает за голову. Дышит тяжело. Смотрит на экран.
— Нет…
О Боже, НЕТ… НЕТ!