День 20. Лорейн
27
Проходит две недели с тех пор, как я побывала у Бэрлоу. Все это время я не выхожу из дома. Элайза названивает мне каждый день и кричит, что из-за меня потеряет кучу денег. Я перестаю брать трубку, игнорируя любого, кто пытается со мной связаться. Поправляюсь на несколько футов и покрываюсь прыщами. В доме заканчивается выпивка.
Я чувствую себя прескверно, думая о том, во что втянула Энн и всю свою семью. Бывают дни, когда я плачу без остановки до боли в глазах и голове, а иногда я не плачу вовсе, смотря в стены невидящим взглядом. Я корю себя не только за то, что пожелала этой жизни, но и за то, что даже не смогла исполнить последнее желание Энн.
Моей единственной отдушиной становится любимая книга Энн – роман «Планета красной камелии» Ричарда Бэрлоу. Я читаю ее, когда чувствую, что хочу увидеть Энн, когда меня охватывают приступы вины, когда мне особенно одиноко. Кажется, будто строчки говорят со мной. Уже на первых десяти страницах я вижу, что в фильме многое переврали, не учли, добавили того, чего и в помине не было.
Книга повествует о жизни девушки, которую зовут Скарлетт. У Скарлетт длинные густые волосы, большие миндалевидные глаза, ровный нос и высокий лоб – все, что по меркам современного общества считается красивым, но на планете красной камелии Скарлетт воспринимается уродцем. Все остальные жители этого выдуманного мира – камелоиды – омерзительны со своей гниющей кожей, отсутствием волос, которое скрывают под париками, и складками жира. Скарлетт работает горничной в доме богатых камелоидов. Они ни во что ее не ставят и постоянно унижают и оскорбляют. Говорят, что в этом мире есть такие же, как она, но она никогда их не видела, ведь обычно хозяева скрывают прислуг-уродцев от чужих глаз.
Однажды Скарлетт видит фрагмент передачи, в котором объявляют о соревновании, которое заключается в долгом путешествии до центра планеты – именно там можно увидеть красную камелию. Считается что тот, кто прикоснется к ней, обретет вечное счастье и бессмертие, вот только никому не удавалось этого сделать. Скарлетт хочет принять участие, ведь ей нечего терять, но хозяева против, поэтому ей приходится убежать из дома.
В это же время на планету красной камелии прилетает посол. Его зовут Юджин, и он прекрасен с точки зрения людей, но уродлив, как и Скарлетт, с точки зрения камелоидов. В фильме его играет Итан, хотя в книге Юджин не так красив.
Юджин просит отпустить с ним на Землю всех людей, которые проживают на планете камелии, но никто не торопится этого делать – бесплатная рабочая сила не бывает лишней. Власти предлагают послу поучаствовать в соревновании, просят сорвать и принести камелию – тогда людям даруют свободу. И он, хоть и понимает риск для своей жизни, соглашается.
В пути к центру планеты всех участников, в том числе Скарлет и Юджина, ожидает немало трудностей: пустыня, кишащая змеями и скорпионами, лес, переполненный опасными тварями, реки лавы, жажда, голод, а самое главное ненависть участников друг к другу. Скарлетт приходится убить одного из камелоидов, о чем она не жалеет. Ее сердце ожесточается. Юджин – единственный, кто относится к ней с уважением. Со временем она понимает, что может доверять ему.
Вместе их ждет приключение длиной в несколько месяцев, за которые они влюбляются друг в друга, но Скарлеттт постоянно отталкивает Юджина, пытаясь сосредоточиться на том, ради чего ввязалась в эту авантюру.
До конца добираются только Юджин и Скарлетт (естественно!). Им обоим нужна камелия. Ему, чтобы спасти себя и всех людей, которые страдают так же, как страдала она. Ей, чтобы, наконец, обрести счастье, о котором она так мечтала...
Я останавливаюсь на этой сцене, принимая более удобную позу. Я читаю несколько дней, прерываясь только на походы в туалет, и вот он – момент, которого я так долго ждала. Кто же заберет камелию? Я даже не знаю, чего хочу больше, ведь понимаю их обоих. В фильме Скарлетт (которую играю я) отступает и отдает камелию Юджину, но эта концовка кажется слишком слащавой, нереалистичной, не в стиле Бэрлоу.
Ладно, продолжаю: Юджин признается Скарлетт в том, почему отправился в этот опасный путь, говорит, что любит ее, заберет на Землю и сделает счастливой без всяких камелий. Она хочет ему верить, но понимает, что Юджина отпустили не в надежде получить от него камелию, а в надежде на то, что он умрет в пути. Она знает, что власти не выполнят обещание. Если она позволит взять ему цветок, то никто не будет счастлив, кроме местных жителей. А Скарлетт, Юджин и все остальные люди останутся здесь до скончания веков.
Я читаю последний абзац, который состоит из мыслей героини, ее метаний и желаний. Переворачиваю страницу и оказывается, что это был последний абзац. Последний абзац? Я еще раз пролистываю томик, заглядываю под диван – наверняка последняя страница вывалилась из книги. Еще раз перечитываю. Нет, это не ошибка – это открытая концовка.
– Да это же черте что! – восклицаю я и швыряю книгу в стену.
То есть я не узнаю, чем все закончилось? Я прочитала пятьсот страниц, чтобы не получить ответа? Почему Энн это нравится? Дурацкий Бэрлоу!
Я тяжело выдыхаю, скрещиваю руки на груди и смотрю в стену. Открытая посередине книга, словно распотрошенная птица, лежит на полу. Стоит тишина и лишь частички пыли пляшут на свету. Вокруг пустые бутылки, упаковки из-под пиццы, роллов, бургеров и другой вредной еды, которую мне нельзя. До того, как я начала читать, я занималась пожиранием всего, что не могла позволить себе в течение последних недель.
Звонит телефон. Я оглядываюсь, но не вижу его. Нахожу мобильный под кофейным столиком. Финансовый консультант.
– Мисс Прайс, добрый день. Меня зовут Кэтрин, я ваш финансовый консультант.
– Да я помню, – устало отзываюсь я.
– Сегодня с вашей карты была снята довольно крупная сумма, поэтому я обязана выяснить...
– Это какая-то ошибка, я ничего не покупала сегодня, – перебиваю я.
– Тем не менее, почти двести тысяч были сняты. Карта все еще у вас?
Я мешкаю.
– Минуту, – я встаю и плетусь на кухню, где валяется моя сумка от «Шанель».
Карта, как и прежде, в ней. – Да, карта при мне.
– Возможно, это сделал кто-то из ваших родственников?
Я снова молчу. Да откуда мне знать?
– Вы не могли бы выяснить это?
– Да, но для таких манипуляций мне нужно ваше разрешение.
– Ну хорошо, – нервно отзываюсь я, – я даю вам разрешение.
– Письменно разрешение, мисс Прайс.
Я закатываю глаза. Только этого не хватало! Моя сестра умирает, черт возьми! Что они все от меня хотят?
– Мы могли бы...
– Знаете, неважно – я справлюсь сама. Спасибо за звонок, – я кидаю телефон на
столешницу.
Возвращаюсь в гостиную и плюхаюсь на диван. Итак, что происходит? Кто-то тратит мои деньги, мать твою, – вот что происходит! И что-то мне подсказывает, что я знаю этого человека...
Проваливаясь в мысли о деньгах, а также об Энн, я отключаюсь от мира. Невидящим взглядом смотрю в стену. Вдруг слышу, как за мной открывается входная дверь и чьи-то шаги, шорох упаковок и звон бутылок, ударяющихся друг о друга. Это Итан. Он внимательно оглядывает меня. Я вижу его краем глаза, но ничего не говорю.
– Понятно, – заключает он с сарказмом.
Он кладет на кофейный столик, заваленный мусором, небольшую коробку и садится на диван, ставя локти на колени.
– Ты никуда не выходишь из дома и ни с кем не говоришь. Ты так готовишься к съемкам, верно? Типа как Хит Леджер для роли Джокера[26].
– Надеюсь, меня постигнет та же участь[27], – бурчу я.
– Что происходит, Пенни?
Я остаюсь безучастна.
– Ты хамишь Элайзе, Каре, мне, а потом и вовсе игнорируешь. Как это все понимать?
– Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Вот как это понимать.
– Но почему?
– Один очень дорогой мне человек умирает. Из-за меня... Я буквально в двух секундах от того, чтобы выбежать на улицу и начать кричать, что есть мочи.
Он сжимает челюсти и медленно кивает.
– Это ужасно, и мне жаль. Но почему ты считаешь, что можешь отыгрываться на нас?
– Потому что мне так хочется.
– Нет, никто не давал тебе права сидеть тут и грубить любому, кто попытается до тебя достучаться. Ты просто не можешь...
Я усмехаюсь.
– Могу, в том и суть. Какой смысл стараться? Притворяться милой и дружелюбной, если меня тошнит от всего этого?
– Пенни...
– И ты не пытаешься до меня достучаться, – перебиваю я. – Я говорю тебе, что умирает близкий мне человек, а ты вместо того, чтобы капнуть глубже, коришь меня за то, что я не вылизываю ваши подтянутые задницы.
– Этого я не просил.
– Разве? По-моему, именно этого ты и хочешь. И вас ни капли не волнует, что я чувствую на самом деле, главное, чтобы мое лицо и дальше красовалось на билбордах, потому что иначе все вы погрязнете в долгах и больше не сможете держать свои задницы в таком состоянии.
– Давай, – он морщится, – забудем про наши задницы хоть на минуту, ладно? О чем ты вообще говоришь?
– Кто-то снимает деньги с моей карты. Большие деньги.
– Если тебе станет легче, то это не я.
Я и не думаю, что это Итан.
– Чем мы можем тебе помочь? – спрашивает он.
– Ничем. Я уже все испортила.
Он тяжело выдыхает и осматривается.
– Что ж, пожалуй, для начала нужно вернуть в твой дом горничную. Тут ужасно грязно и пахнет не лучшим образом.
– Это вонь от лицемерия. И моей карьеры. От того, что от нее осталось.
Он встает.
– Брось ты эту чушь!
Я смотрю на него исподлобья.
– Прошло всего пару недель, ничего страшного с твоей карьерой за такой срок не случится...
– Тебе, правда, нравится эта жизнь? – спрашиваю я серьезно.
– В ней немало достоинств, – тут же находится он.
– ... И еще больше недостатков, – продолжаю с грустью я. – Не хочу всего этого.
– Чего? – он вскидывает руки. – Денег, признания, славы? Чего именно ты не хочешь? Давай уточним.
Я молчу под его укоризненным взглядом.
– Что ты будешь делать, если все это исчезнет? Может, станешь хирургом, ученым, писателем, учителем или космонавтом? А нет, не станешь. Потому что ты, как и я, не обладаешь для этого достаточными навыками и знаниями. Мы ничего не умеем, кроме как стоять перед камерами и мелькать на обложках журналов.
– Это очень... печально.
– И будет еще печальнее, если ты спустишь это в унитаз. Так что я искренне не советую продолжать бунтовать.
– Ты так ничего и не понял...
– Я позабочусь обо всем, что связано с домом, – деловито продолжает он. – Но с остальным ты должна разобраться сама.
Он достает из кармана брюк телефон и набирает номер.
– Что это? – я смотрю на коробку на столике.
– Что? – он следует за моим взглядом. – А это? Не знаю, нашел у двери... – он прижимает телефон к уху. – Здравствуйте, нам срочно нужен клининг...
Он выходит из гостиной, и его голос постепенно утихает.
Я придвигаюсь к столику и беру коробку в руки. Борюсь с оберткой несколько минут, прежде чем открываю. В ней шарф, ярко красный длинный шарф. На одном из концов вышито белыми нитями:
«Научись ценить то, что любишь, иначе придется полюбить то, что получишь».
Внизу коробки белая карточка с надписью:
«На обратной стороне мой номер. Напиши адрес и время встречи. Можешь не звонить – я все равно не отвечу».
И все. Никакой приписки или расшифровки. Я улыбаюсь и прижимаю шарф к груди, ведь и так прекрасно знаю, кто его прислал.
[26] Для того, чтобы подготовиться к роли актер целый месяц провел в полной изоляции. Образ Джокера: его привычки и манеру поведения – Леджер продумывал сам. Актер вёл дневник Джокера, который помогал ему входить в роль и напоминал, каким жестоким и безнравственным являлся его персонаж
[27] Из-за усердной работы и суток без сна актёр позабыл о своём здоровье. Физическое истощение и пневмония привели к тому, что ему пришлось прекратить работу. Вскоре он был найден мёртвым. Причиной смерти стала передозировка лекарствами
28
– Можно задать вопрос? – спрашиваю я, смотря на профиль Ричарда Бэрлоу и, не ожидая ответа, продолжаю: – Почему вы передумали?
– Не могу сказать.
– «Не могу сказать» ответил он и, тяжело выдохнув, закатил глаза, – говорю я так, словно зачитываю предложение из книги.
– Не закатил, а потупил, и не глаза, а взгляд. Тебе стоит взять уроки английского.
– Да ладно, вы же меня поняли. Так почему?
Он молчит, а я продолжаю, не моргая, смотреть на него в нетерпеливом ожидании.
– Знаешь, – он резко поворачивает голову, и его рот растягивается во вредной улыбочке, – я ведь могу и передумать.
Я хмыкаю и больше не пристаю к нему с вопросами. Мы поднимаемся по лестнице на крыльцо моего дома, совершенно обычного, но такого родного. Сейчас он находится в другом районе, но, клянусь, это мой дом, такой же, каким я его помню: небольшое двухэтажное здание, обшитое темно-коричневым сайдингом.
– Так как, говоришь, зовут твою сестру? – интересуется он, прежде чем постучать.
– Энн, и она мне не сестра, точнее сестра, но она об этом не знает, и пусть так и будет, иначе она возненавидит меня. Понимаете?
– Не особо, – морщится он.
– Просто... просто не говорите ей, – заикаясь, прошу я, и стучу в двери.
– Пообещай мне кое-что, Пеони, – вдруг просит он.
– Слушаю...
– Не оставляй меня наедине с больным ребенком, ладно?
Я медлю, но все же киваю.
– Обещаю.
Повисает неловкая тишина. Я мельком смотрю на Бэрлоу. Кажется, еще секунда и он бросит эту затею. Но, к счастью, мама открывает дверь, и я облегченно выдыхаю. Радуюсь, видя ее. Родные темные глаза, смотрящие с мудростью и усталостью, узковатый рот, рассказывающий мне когда-то сказки, и волосы с пробивающейся сединой, которую она в прошлой жизни тщательно закрашивала. Что если я обниму ее? Она решит, что я спятила, и выгонит нас? Нет, она так не сделает. Но обнять ее я не решаюсь – в этой жизни мы видимся всего лишь второй раз.
– Мисс Прайс, – она кивает. – Мистер Бэрлоу, здравствуйте, я Лорейн, мама Энн, – она протягивает писателю руку, и он, как ни странно, ее пожимает, хотя я бы не удивилась, если бы он проигнорировал этот жест, оставив ее руку неловко висеть воздухе, – пожалуйста, проходите.
И мы проходим. Бэрлоу пропускает меня вперед. Дом, милый дом. Здесь все почти так, как и было прежде: бежевые стены в гостиной, старое кресло у окна, фотографии над лестницей, вот только немного меньше мебели и... жизни.
– Может, я могу вас чем-то угостить? – спрашивает мама.
– О нет, – отмахивается Бэрлоу, – давайте быстрее покончим с этим.
Мама непонимающе смотрит на него.
– Он имеет в виду, что хочет быстрее познакомиться с Энн, – поправляю я.
– Она... она наверху. Пойдемте, – она указывает в сторону лестницы и направляется к ней – мы следом.
– У вас очень милый дом, – отмечаю я, смотря на фотографии на стене. Такие же, как были при мне, но без меня.
– Спасибо, – отзывается мама.
Вместе мы останавливаемся у двери, ведущей в комнату Энн.
– Она там? – спрашивает Бэрлоу боязливо.
Мама кивает.
– Я скажу ей, что вы пришли, а потом впущу вас. Ей ни к чему лишний стресс.
Она тихо приоткрывает дверь и скрывается за ней.
– Если бы я не знала вас, то подумала бы, что вы волнуетесь. У вас глаз подергивается, – отмечаю я.
– Это просто судорога, – бросает он.
Я не спорю.
Через минуту мама открывает дверь, приглашая нас войти. Я едва удерживаюсь от того, чтобы не закричать. Энн стала еще бледнее, худее и немощнее. Она сидит в кровати и смотрит на нас огромными глазами, будто они и синяки под ними единственное, что осталось на исхудавшем лице.
– Здравствуй, – кивает Бэрлоу и проходит ближе, легонько пожимая ее ручонку.
– Что ж, я оставлю вас. Ненадолго, – предупреждает мама, еле сдерживая слезы, и удаляется.
– Пенни, ты тоже здесь, – отмечает Энн, улыбаясь.
Я нервно покачиваю головой и подхожу к окну, у которого стояла сотни раз до этого. Я так ничего и не говорю, остаюсь сторонним наблюдателем, словно автор в книге. Сейчас не мое время.
Бэрлоу садится на край кровати.
– Я Ричард, – представляется он.
– Я знаю, – кивает она. – А я Энн.
– Я тоже знаю.
– Вы... вы мой любимый писатель...
– И это мне известно, – я впервые вижу его таким спокойным и одновременно добрым, и от этого мне становится еще хуже, ведь это означает, что дела совсем плохи. – О чем же ты хочешь поговорить, Энн?
– Я мечтала увидеть вас, но никогда не думала, что мы сможем поговорить. Поэтому теперь я даже не знаю, что сказать.
Он горько усмехается.
– Наверно, не зря говорят «будь аккуратен в своих желаниях», потому что иногда они сбываются.
Я покрываюсь мурашками от того, как он это произносит, словно говорит не для нее, словно знает все на свете и говорит это для меня.
– Я читала все ваши книги. Они такие... такие, – ей не хватает воздуха, чтобы продолжить, – ... они будто говорят от имени всего поколения.
– Это неправда, – качает головой он.
– Но в них есть все, что заботит меня.
– Они помогают тебе искать ответы на вопросы?
– Не всегда, но чаще всего да.
– Я рад. Рад, что ты так это видишь, что кому-то искренне нравится то, что я когда-то написал. Но только не воспринимай все слишком прямо. Я ведь тоже человек и тоже могу ошибаться.
– Вы пишете сейчас что-нибудь?
– Нет, сейчас нет.
Она смущенно опускает взгляд. Я знаю, что это значит: она собирается задать вопрос. Вопрос, который ему может не понравиться.
– Я читала, что вы перестали писать после смерти вашей жены. Она тоже была больна раком...
Он на миг отворачивается, сжимая челюсти так, что я вижу, как ходят желваки на скулах. Но он не может нагрубить ей, не может ответить так же, как ответил бы мне.
– Это так, – наконец выдыхает он.
– Я часто думаю, что меня ждет там... – она поднимает глаза к потолку, ее рот трогает легкая улыбка, будто она знает, как выглядит рай, и знает, что непременно попадет туда.
Я чувствую, как слезы с новой силой подкатывают к глазам. Причиняю себе почти физическую боль, чтобы сдержать их.
– Как думаете, я встречусь с ней? – она смотрит на него чистыми глазами.
– Я очень хочу в это верить.
– Если так, то вы можете передать ей послание, – предлагает она просто.
– Послание?
– На случай нашей встречи. Я все передам, обещаю.
Он медленно кивает.
– Что ж, скажи ей, что не было и дня за эти пять лет, когда я не думал о ней и что... я до сих пор люблю ее больше жизни.
Из моих глаз катятся слезы. Я тихо покидаю комнату, не в силах попросить прощения. Выхожу и прижимаюсь к стене рядом с дверью. Меня разрывает на части от боли и чувства вины. Я быстро утираю слезы, сдерживая бушующий вулкан внутри. Я не могу впасть в истерику здесь. Что если мама увидит? Ей и так сейчас нелегко.
Я прохожу в дальний конец коридора, к месту, где когда-то была дверь в мою комнату, но сейчас двери нет. Вместо нее стена, на которой висит несколько фотографий Энн. Иду в ванную, надеясь на то, что смогу попасть в комнату из нее, но там тоже стена. Раньше мы делили ванну на двоих, теперь ею пользуется только Энн, а скоро не будет вообще никто. Я покидаю комнату и возвращаюсь к лестнице. Сталкиваюсь взглядом с мамой.
– Как они там? Все хорошо? – интересуется она, пока я спускаюсь.
– Они родственные души, им явно есть о чем поговорить без чужих ушей и глаз.
– Может, я могу вам что-нибудь предложить?
Вместе мы проходим на кухню, где я собираюсь сесть на свое привычное место, но здесь всего три стула.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – просит мама и ставит на середину стола пирог.
У меня отвисает челюсть. Бред какой-то! Мама готовит хуже меня. Мама готовит как человек, который даже не знает слово готовка. Папа ее не раз подкалывал на этот счет, и она, в общем-то, не стремилась это исправить, потому что поваром в доме был папа. Более того она не получала особого удовольствия от еды, в отличие от меня, и могла целый день прожить на одном тосте и чашке кофе без малейшего труда.
– Вы... вы приготовили это для нас?
– Да, – она берет нож и пустую тарелку и ставит на стол. – Когда по вашей просьбе со мной связался Томас Бэрлоу и сказал, что вы и Ричард навестите нас, я подумала, что будет неплохо хоть как-то отблагодарить вас.
– Это, – я качаю головой, – совсем необязательно.
Я присаживаюсь на стул у окна. Она отрезает кусочек и кладет на тарелку, которую ставит передо мной. После усаживается напротив.
– А вы не будете? – интересуюсь я.
– С тех пор как Энн заболела, я очень плохо ем, как и она. Будто мне передается часть болезни. Наверно, это трудно понять... но это так.
После этого заявления мне тоже не хочется есть. Руки так и повисают над куском пирога.
– Знаете, я хотела попросить вас, если это возможно...
Она внимательно слушает, а мое сердце бьется с удвоенной силой.
– Вы не могли бы дать мне ваш номер, чтобы я звонила иногда?
Она немного медлит, но все же кивает, а я мысленно выдыхаю. Не кажусь ли я слишком навязчивой?
Мама встает и выходит из кухни, возвращаясь с квадратным отрывным листком, где написан заветный номер. Я беру его и кладу в нагрудный карман, к сердцу. Она снова устраивается напротив.
В проходе появляется Бэрлоу. Он бледный, а глаза красные. Неужели он плакал? Писатель-циник плакал, сидя у кровати умирающей девочки – событие достойное первых полос газет.
Он проходит на кухню и опирается ладонями на спинку стула. Мы обе выжидающе смотрим на него.
– У вашей девочки очень острый и живой ум, – говорит он, наконец, нарушая тишину. – Вам есть, чем гордится.
Мама никак не реагирует, а я опускаю взгляд. Пусть все в этом мире вверх дном, но Энн та же девочка с умным лицом и проникновенными глазами, которые скоро навсегда закроются. Из-за меня.
– Мистер Бэрлоу, может, присядете, – предлагает мама после затянувшейся паузы, – отрежу вам пирога.
– Нет уж, – он неловко хлопает себя по карманам, – на сегодня с меня хватит благотворительности.
И, не прощаясь, выходит из комнаты.
– Извините. Он немного не в себе после смерти жены, – объясняю я.
– Думаю, вам лучше поговорить с ним, как бы он не сделал ничего дурного, – отвечает она.
– Спасибо... за все.
Я вскакиваю и следую за писателем. Он стоит на крыльце, смотря куда-то вдаль.
– Вы хорошо поговорили?
Он поджимает губы.
– Энн передаст моей жене все, что я просил, как и обещала... И я встретился с ней, как и обещал. А ты ушла, оставив меня наедине с больным ребенком, хотя обещала не делать этого. Но к чему обиды, верно? Ты ведь слишком богата и знаменита, чтобы держать свое слово.
– Простите, – лепечу я. – Если бы... если бы я осталась было бы еще хуже.
– Я сделал это ради своей жены! – говорит он, его правая бровь подергивается. – Ты же спрашивала... Так вот я сделал это ради нее, чтобы почтить ее память. Ты не знаешь, почти никто не знает, но когда она умерла, меня не было рядом. С тех пор ее голос в моей голове. И мы постоянно спорим. Когда ты завалилась ко мне с просьбой навестить больную раком девочку, я сразу сказал себе и ее голосу внутри меня «нет, ни за что!». Пусть мой фонд и помогает онкобольным – я не готов видеть одного из них в таком плачевном состоянии. Я все решил для себя. Но голос не прекращал напоминать мне. Каждый день снова и снова она говорила об этом, осуждая меня за то, что я не сделал этого: что не пошел. Я не мог спать, эта история преследовала меня даже ночью. И я подумал, что лучше сделать это и отпустить, чем мучиться еще несколько месяцев. Но я серьезно просчитался, потому что эта девчонка, скорее всего, еще долго будет стоять перед моими глазами.
– Вы сделали хорошее дело и, поверьте, я безмерно благодарна вам за это.
– Мне не нужна благодарность. Я хочу покоя, – бросает он, спускается по лестнице и направляется по тропинке от дома.
Я нагоняю его.
– Может, хотя бы подвести вас?
– Не переживай, я доберусь сам.
Он идет в противоположную от машины сторону.
– Простите, если причинила вам боль. Я искренне сожалею. Но вы... вы сделали все правильно...
Молчание. Оно повисает на долгие минуты. Я жду момента, когда он окончательно разозлится и пошлет меня к черту. Но он этого не делает. Мы идем пять минут, десять, а, может, и дольше, пока он не успокаивается.
– А ты... – замечает он, с прищуром смотря на меня, –... ты выглядишь как-то иначе.
Я выдыхаю.
– Я три недели просидела взаперти, почти ни с кем не разговаривая.
– Звучит как мой обычный распорядок дня.
– А мне такое несвойственно, – я пожимаю плечами, – я не затворница.
– Что же тебя так расстроило? Неужели эта больная девочка?
– Вы можете не верить, но эта девочка действительно очень дорога мне.
– Почему же? Я говнюк, но не слепой.
– Вы, – я качаю головой, – вы не говнюк.
– Не пытайся меня переубедить. В данном случае это комплимент...
Он останавливается, и я тоже. Прослеживаю его взгляд и вижу, что вдали несколько папарацци фотографируют нас.
– Только их сейчас не хватало, – бурчу я. – Может, все-таки прокатимся?
– С чего бы? – он вскидывает подбородок. – Я хочу прогуляться.
– Но они же будут фотографировать.
– И что с того? – он пожимает плечами. – Ты только представь эти заголовки: «Известный писатель, Ричард Бэрлоу, на пятом десятке решил соблазнить юную актрису» или нет, лучше вот так: «Восходящая звезда Пенни Прайс встречается с писателем, чтобы попасть в новую экранизацию его старой книги». А, какого?
– Вы бы могли неплохо зарабатывать на таких заголовках, – иронично отмечаю я.
– К счастью, у меня достаточно денег, чтобы заниматься только любимой ерундой.
Я хмыкаю, и мы продолжаем идти, делая вид, что не замечаем камер.
– Можно спросить?
Он не отвечает, и я воспринимаю его молчание как согласие.
– Чисто гипотетически...
– Гипотетически? – переспрашивает он и достает из кармана жвачку, кидая ее в рот. – Давненько я таких слов не слыхал.
– Если бы вдруг вы оказались в мире, где все перевернулось вверх дном, как бы вы из него выбирались?
Он задумывается, но совсем ненадолго.
– А зачем мне из него выбираться? Это неплохой вариант – мир, где я никому не известный библиотекарь, учитель или ученый. Слава – тяжелое бремя. Ты и сама знаешь.
– Я имею в виду тот мир, в котором вам было бы все ненавистно.
– Прямо как здесь?
– Пожалуй...
– Я бы попытался разрушить его и параллельно задел самого себя. Но, кажется, я и так этим занимаюсь.
Я не отвечаю. Молча иду рядом, обдумывая его слова. Молча делаю то, что должна была сделать еще три недели назад: думаю, как вернуться обратно, в мою настоящую жизнь.