Невыносимая трудность бытия
0
– Здравствуйте, меня зовут Пеони Прайс, и я собираюсь покорить вас своим безграничным талантом.
Улыбка. Протянутая рука. Кивок.
Нет, слишком официально!
– Привет, я Пеони Прайс. Сегодня вы увидите игру, которую никогда не сможете забыть.
Протянутая рука. Улыбка. Кивок.
Слишком банально!
– Приветики, я Пеони. Че, как делишки?
Чересчур развязно!
– Приветствую, сегодняшняя погода особенно чудесна, не находите? Мое имя Пеони Прайс.
Будто я сбежала из романа Джейн Остин[1].
– Добрый день, меня зовут Пеони Прайс. Что-то? Да-да, вы не ослышались, Пеони Прайс. Пеони с «о» в середине.
Пауза. Выдыхаю и расслабляюсь, трясу руками, а потом и всем телом.
– Добрый день, меня зовут Пеони Прайс.
Стук в двери. Игнорирую его.
– Доброе утро, рада с вами познакомиться. Меня зовут Пеони Прайс.
Стук.
– Добрый день, я Пеони Прайс.
Стук.
– Пеони, ты там скоро? Мне, правда, очень нужно, иначе я опоздаю в школу, а у меня сегодня тест.
Снова выдыхаю, и девушка в зеркале делает то же самое. Мне ведь просто нужно немного времени, чтобы отрепетировать интонацию, с которой я буду произносить свое фирменное приветствие.
– Бонжур, я Пеони Прайс, всегда вовремя – как ложка к обеду.
Боже. Какой бред...
– Привет, я Пеони.
Еще один стук.
Ладно-ладно, последний раз. Уверенно, четко и дружелюбно, но не заискивающе!
– Здравствуйте, меня зовут Пеони Прайс.
Еще один стук.
Мое помятое отражение смотрит на меня, вскидывая бровь, словно недовольный родитель. Как ни произнеси, а я все равно просто Пеони – одна из миллиона, кто жаждет получить роль, деньги и, если повезет, славу и признание.
Стук.
– Пеони, пожалуйста...
– Дерьмо!
Смотрю на себя еще раз и выхожу из комнаты.
[1] Джейн Остин – английская писательница в 18 века. Самыми знаменитыми романами Остин являются такие шедевры британской литературы, как «Джейн Эйр», «Гордость и предубеждение», «Чувство и чувствительность».
1
— Думаешь, тебя возьмут? – неуверенно спрашивает Мелани. Она, конечно, на моей стороне, но ее реакция немного сбавляет мое воодушевление. – Это все-таки реклама... в бикини... – с еще большим сомнением продолжает она, произнося слово «бикини» так, словно она Гермиона, а бикини это Волан-де-Морт[2], и аккуратно отпивает давно остывший латте.
– А почему бы и нет? – я достаю из кармана телефон, заново пробегая глазами по всем требованиям, хотя и так успела выучить их наизусть. – Для роли требуется девушка не выше пяти с половиной футов[3], со светлыми волосами, не старше двадцати пяти, – я хмыкаю и вздергиваю подбородок, – и вот она я!
– И вот она ты, – вторит она скептически и уже обычным тоном продолжает: – Но разве там не написано, что требуется девушка не больше ста десяти фунтов[4]? Что, если подумать, является дискриминацией и серьезным нарушением, – отмечает она деловито, как будущий юрист, – но ведь... это их реклама, и им самим решать, кого они хотят видеть.
– Поэтому, – я поднимаю свою чашку, – на завтрак, обед и ужин сегодня и следующие десять дней я буду пить этот отвратительный капучино с обезжиренным молоком. Получи роль или умри – или как там говорится?
– Это очень...
Я прищуриваюсь и укоризненно смотрю на нее, прерывая фразу. Она скажет, что это вредно, нездорово, чересчур кардинально или что-то вроде этого, но я слишком многим пожертвовала, чтобы упускать такой проект из-за пары лишних килограммов.
– Талант не скроешь, Мел, надо лишь просто немного потрудиться, – я прячу телефон обратно в карман. – Ты не представляешь, насколько я к этому готова. Может, тебе кажется, что я особо ничего не делаю, но я постоянно репетирую, будто вот-вот выйду на съемочную площадку. Я переполнена мыслями, чувствами, идеями. У меня есть талант. Талант, понимаешь?..
Ее рот изгибается в еле заметной полуулыбке, а я, наконец, опустошаю чашку с нарисованной на ней зеленой чашкой и надписью «Кофейня». Какой идиот мог назвать кофейню кофейней, это все равно, что назвать собаку собакой, верно?
– А что если не выйдет? – спрашивает Мелани немного погодя, заправляя рыжую прядь за ухо.
Откинувшись на спинку стула, я выдыхаю и скрещиваю руки на груди.
– Я в этом очень сомневаюсь, а даже если и так, – я задумываюсь, отводя глаза, – это ведь не конец света. Прошло ведь всего... – я запинаюсь, мысленно считая, – всего полгода, как я ушла из колледжа...
Во взгляде подруги проскакивает неуверенность, но она тут же подавляет ее.
Прошло шесть месяцев с тех пор, как я бросила юридический колледж, за который платят родители, а я так и не осмелилась сказать им. Вместо занятий и лекций я посвящаю свободное от работы время прослушиваниям и кастингам. Хотя нет, скорее, очередям. Бесконечным, душным, волнительным очередям. Два, три, четыре, а, может, и пять часов я вымениваю на пять минут и возможность показать себя под пристальным взглядом нескольких пар глаз, а иногда и десятков пар глаз. Три часа в очереди и пять минут славы – где же тут справедливый обмен? Нигде! Но когда я добьюсь желаемого, мне будет все равно, как я это сделала.
– Хочется верить, что ты права, – заключает подруга многозначительно, и мы обе неловко замолкаем.
– О, смотри! – восклицаю я через пару секунд, показывая пальцем позади Мелани. Она оборачивается. По телевизору, висящему у барной стойки, идет реклама хлопьев с моим участием. Ролик длится полминуты, а меня в нем показывают и вовсе секунд пятнадцать, но зато крупным планом: «Скажите да фитнес хлопьям и нет лишним килограммам». Улыбка. Поворот головы. До сих пор помню все детали, словно это было вчера.
Мелани снова смотрит на меня.
– Это ли не знак? Я должна продолжать.
Она не успевает ответить.
– Пеони, – негромко раздается с другого конца кофейни, но в зале тихо, поэтому мы с Мелани сразу слышим и поворачиваем головы. Бариста молча указывает на соседний столик, на котором одиноко стоят две пустые чашки.
– Почему он заставляет тебя мыть посуду? – спрашивает Мелани шепотом, поддавшись ко мне.
«Потому что это мои прямые обязанности» – отзывается голос совести где-то глубоко внутри. Я еле заметно качаю головой, чтобы заглушить его.
– Ты ведь менеджер, а не посудомойка...
Еще один минус в мою карму. Раньше я не врала ей, но сказать о том, что никуда, кроме как посудомойкой в кафе, меня не взяли, я тоже не смогла. Я ведь не хуже всех. И если небольшая ложь сделает мое пребывание здесь менее болезненным, то так тому и быть.
– Ничего, – отмахиваюсь я доброжелательно, – они взяли на работу двухсотлетнего старика, так что я иногда помогаю. Пока он дойдет, эти чашки покроются плесенью.
– Что ж... — она поджимает губы, – я тогда, наверно, пойду. Не буду мешать.
– Созвонимся вечером, – деловито отвечаю я и встаю, стряхивая с себя невидимые пылинки. Я не хочу, чтобы она уходила, но еще меньше хочу, чтобы она видела, как я таскаю грязную посуду.
– Хоть у тебя и нет пока «Оскара», я все равно тебя люблю, – она подходит ко мне и берет за руку, – и буду любить, даже если никогда не будет.
Я киваю и неловко улыбаюсь. Обняв меня на прощение, Мелани берет сумку со спинки стула и выходит из кофейни. Я тяжело выдыхаю и, убедившись, что она ушла, надеваю передник с чашкой на груди и надписью «Кофейня» под ней. Хватаю пустую чашку Мелани и направляюсь к соседнему столику за двумя другими.
– Вот уж спасибо, – бурчу я Кевину, демонстративно ставя чашки на стол. Кевин – мой единственный коллега, бариста, гей и самая большая заноза в заднице. Он молча поднимает на меня взгляд, явно не понимая, чем я недовольна.
– Слушай, Кевин...
– Я Крег, – поправляет он.
Его спокойствие почему-то злит меня еще сильнее.
– Слушай, Крег, не надо дергать меня как собачку, когда сюда приходят мои друзья, – вообще-то я дружу только с Мелани, но она с легкостью заменяет десяток друзей.
– Прости... – начинает он, прищуриваясь, – но разве это не твоя работа?
– Надолго я здесь не задержусь, так что не обязательно кричать на весь квартал, что я всего лишь посудомойка. Может, еще объявление на двери повесишь?
Его лицо странно искажается. Он о чем-то задумывается на пару секунд. Но я не понимаю, о чем именно. Темно-карие, почти черные глаза без зрачков, смотрящие из-под нависших век, не выдают его мыслей. И это тоже раздражает, словно говоришь со стеной.
– Как скажешь, – он произносит это таким тоном, будто мысленно посылает меня к черту.
Я открываю рот, готовая спорить до последней капли крови, но, слыша «как скажешь», тут же закрываю его обратно. Мой взгляд останавливается на грязных чашках.
– И почему нельзя всем давать одноразовые стаканчики? – бурчу я себе под нос.
– Ты хоть представляешь, насколько они губительны для окружающей среды?
– А ты что, «Гринпис»? – подкалываю его я. – Да и разве они сделаны не из картона?
Он усмехается.
– Попробуй как-нибудь свернуть лист картона и налить в него горячую воду. Тебя ждет множество чудесных открытий.
– Я уже начинаю думать, что все в этом мире искусственное и пластиковое...
– Неожиданно мудрая мысль, – иронично признает он. – Но на твоем месте, я бы не озвучивал настолько революционные идеи, так ведь и работы лишиться можно.
Я закатываю глаза.
– Это просто мысль...
– Да, но если все чашки заменят на одноразовые стаканы, то что же ты тогда будешь мыть?
Вопрос так и повисает в воздухе.
– К счастью, – выдыхает Кевин, – Джон кое-что понимает в заботе об экологии, и выбирает из двух зол меньшее: ты-то явно разложишься быстрее, чем одноразовый стаканчик.
Джон – хозяин кофейни. Он похож на Джорджа Мартина, и нет: он не стар, у него нет бороды и живота – но появляется он с такой же периодичностью, как и новые части «Игры Престолов»[5].
— Надеюсь, ты удовлетворил свою жажду поучения, – я искривляю рот в самой мерзкой ухмылке, на какую способна. – А теперь сделай мне кофе.
Пожалуй, бесплатный кофе – единственная хорошая часть этой работы.
– Напомни, сколько чашек ты сегодня выпила?
Я цокаю. Как. Он. Может. Так. Меня. Бесить?
– Бесплатно не больше двух, – напоминает он, – иначе у меня могут быть проблемы.
Настоящая проблема – это твоя прическа! Он всегда ходит с волосами, собранными в небрежный пучок на затылке. Прически страннее я в жизни не видела.
– С двойной порцией соленой карамели, – отчеканиваю я, дав понять, что не собираюсь платить или спорить на этот счет. За то, что я батрачу здесь, меня обязаны бесплатно обеспечивать кофе до конца жизни. – Хотя нет, – осекаюсь я, вспомнив о рекламе в бикини, – без карамели. Просто... просто кофе.
Он все еще стоит как вкопанный, смотря на меня.
– Что? Нужно письменное приглашение?
Тяжело выдохнув, он направляется к кофемашине.
Через пару секунд открывается входная дверь, и в зал вплывает симпатичная брюнетка лет двадцати пяти. Она подходит к кассе и мило улыбается, заправляя волнистую прядь за ухо. Боже, я знаю эту улыбку – я называю ее улыбка-флиртун. Жаль только, направлена она не на того, ведь Кевин сейчас, как обычно, замнется, пробормочет «Добрый день. Чем могу помочь?», а следующие пять минут будет делать вид, что не замечает ее внимания. Может, сразу сказать ей, что он гей? А нет, пусть помучается – я как раз уволились из благотворительного фонда, помогающего геям-неудачникам и тем, кто на них западает.
Живо хватаю пустые чашки и несу их на кухню, слыша при этом его скромное:
– Добрый день. Чем могу помочь? – как предсказуемо!
Скрываюсь за дверью с круглым окном и мою чашки в старой раковине, при этом думаю лишь о том, как меня могло занести в такую дыру.
[2] Персонажи серии романов английской писательницы Джоан Роулинг
[3] Не выше 1.67 м
[4] Не больше 50 кг
[5] Джордж Мартин – автор популярной саги «Песнь Льда и Пламени», которую экранизировали в «Игру престолов». Мартин славится тем, что очень долго пишет книги. Так, пятая книга серии вышла в 2011 году, а премьера шестой назначена на 2021 год.
2
К концу дня я чувствую себя измотанной и усталой, хотя выпила далеко не одну чашку кофе. Смотрю на часы – до конца рабочего дня двадцать минут. Из портативной колонки Кевина играет музыка, он всегда включает ее в конце дня, так как знает, что уже никто не придет. На этот раз до меня доносится «I want it all» группы Queen:
Listen all you people, come gather round
I gotta get me a game plan, gotta shake you to the ground
Just give me what I know is mine
People do you hear me, just give me the sign
It ain't much I'm asking, if you want the truth
Here's to the future for the dreams of youth
I want it all, I want it all, I want it all, and I want it now
I want it all, I want it all, I want it all, and I want it now[6]
(Вы услышьте, люди, мой громкий глас!
Я попытаюсь серьёзно потрясти вас и не раз.
Отдайте — что моё и так.
Люди, вы услышьте, подайте мне знак.
Не так уж много я прошу сейчас,
Надежды юных не заботят вас.
Я всё хочу, я всё хочу, я всё хочу, и всё — сейчас!
Я всё хочу, я всё хочу, я всё хочу, и всё — сейчас!)
Тяжело выдыхаю. Чтобы скоротать время листаю ленту в Инстаграм. Хоть кто-то живет красиво, не то что я в окружении столов и чашек: платья из новых коллекций «Шанель» и «Эли Сааб», красные ковровые дорожки, стильные дома в Беверли-Хиллз и Малибу, шикарные спортивные машины и белоснежные улыбки мелькают все быстрее на экране под моим пальцем. Хоть что-то я контролирую в этой жизни.
– Я протру столы, а ты подмети пол, – доносится позади голос Кевина.
– Тут и так чисто, к нам сегодня зашло не больше десятка человек, – отмахиваюсь я, не отвлекаясь от фото на экране старого телефона.
Кевин подходит ближе и ставит щетку для пола рядом со мной. Я нехотя прячу мобильный в карман джинсов, встаю и облокачиваюсь на столешницу. Он молча принимается за дело.
Не происходит ничего ужасного, но мне становится ужасно грустно от обыденности вокруг. Зал кофейни небольшой, стулья стоят вдоль окон и у стены, так что перестановку, даже если бы разрешили, не сделаешь. Зелено-серые стены и салфетки с полотенцами в зеленую клетку тоже навевают тоску. За дверью с круглым окном все еще более уныло: раковина, холодильник, небольшая коморка, где хранится кофе, и туалет. Тут ничего интересного мне явно не светит. Выглядываю в окно с логотипами кофейни: по делам спешат незнакомцы, имена которых я никогда не узнаю. Проезжает полицейская машина. Куда и зачем она едет? Это мне тоже не известно. По телевизору одна реклама сменяет другую: чипсы, смартфон, пылесос, газировка, помада, прокладки...
– Есть ли что-то такое в этом мире, чему не нужна реклама? – бормочу я себе под нос. – Воздуху! Пожалуй, воздуху не нужна...
– Ага, – встревает в мой разговор с самой собой Кевин, – скажи это продавцам на e-Bay[7].
Я прищуриваюсь, переводя на него взгляд.
– Думаешь, я тут навечно? – спрашиваю я непонятно зачем, ведь его мнение меня несильно заботит.
Он теряется, но все же отвечает:
– Думаю... реклама хлопьев – неплохой старт.
Из его уст это звучит так цинично, что я возмущенно усмехаюсь от его наглости.
– У меня талант! – восклицаю я и становлюсь на стул, который представляю своей сценой. Он неприятно скрипит подо мной.
– ... выводить меня из себя, – бурчит Кевин себе под нос.
Прочищаю горло, игнорируя его реплику, и с чувством зачитываю стихотворение Роберта Фроста[8] «Другая дорога» – мое любимое стихотворение:
– В осеннем лесу, на развилке дорог,
Стоял я, задумавшись, у поворота;
Пути было два, и мир был широк,
Однако и я раздвоиться не мог,
И надо было решаться на что-то.
Я выбрал дорогу, что вправо вела
И, повернув, пропадала в чащобе.
Нехоженей, что ли, она была
И больше, казалось мне, заросла;
А впрочем, заросшими были обе.
Кевин смотрит на меня исподлобья, опершись правой рукой на столешницу.
И обе манили, радуя глаз
Сухой желтизною листвы сыпучей.
Другую оставил я про запас,
Хотя и догадывался в тот час,
Что вряд ли вернуться выпадет случай.
Еще я вспомню когда-нибудь
Далекое это утро лесное:
Ведь был и другой предо мною путь,
Но я решил направо свернуть —
И это решило все остальное.
Я заканчиваю и с гордостью вскидываю подбородок. Он молчит. Вопросительно смотрю на него в ожидании мнения.
– Убийственно, – саркастично отмечает он. По его тону я понимаю, что он хотел сказать нечто вроде «это самая большая куча дерьма, которую я только видел, скорей убери ее с моих ботинок», но почему-то не стал.
Я спускаюсь на пол.
– Отличное стихотворение, но... что это был за голос?
– Мой голос, – отвечаю я уверенно, – для выступлений и декларирования.
– Не надо. Когда ты так говоришь, у тебя слишком сильно искривляется рот, словно ты вот-вот обзаведешься черными усиками и начнешь мировой геноцид.
Я недовольно цокаю и вскидываю руки.
– Думаешь, я всю жизнь буду вот так подметать полы в забегаловках... – вопрос почему-то становится утверждением.
– Этого я не говорил, – он двигается к другому столику. – К тому же ты и этого не делаешь, – уже со смешком добавляет он.
– Когда-нибудь я войду в эти двери, и ты поразишься тому, насколько я буду шикарна, – я скрещиваю руки на груди.
– Не думаю, что ты вспомнишь об этих дверях, если это все же случится.
Я не спорю. Возможно, в этом он и прав. Снова повисает тишина, я беру щетку и начинаю лениво елозить ею по полу.
– Так значит, ты не исключаешь такой возможности, – отмечаю я.
Он заканчивает с последним столиком, кидает тряпку на барную стойку, подходит ко мне и забирает щетку.
– Не исключаю возможности, что проводя меньше времени в Инстаграм, ты бы не забыла, как этим пользоваться.
Я морщусь и еле слышно хмыкаю, а он принимается за пол.
– Да что с тобой такое?
– Это со мной что такое? – он выпрямляется и на пару секунд прикрывает глаза. – Ты действительно считаешь, что в обязанности баристы входит протирание столов и подметание полов?
– Наверно, – неуверенно протягиваю я.
– А вот и нет, Пеони. Я получаю одну зарплату, а работаю при этом за нас обоих. И дело даже не в деньгах, но вот немного благодарности не помешало бы.
– Ну что ж... большое спасибо.
– Большое пожалуйста.
Я прищуриваюсь.
– А почему... ты это делаешь?
– Потому что... – он на миг теряется, словно человек, не желающий говорить истинную причину, – потому что мне проще потратить пятнадцать минут и сделать самому, чем просить тебя и полчаса выслушивать, почему ты не станешь, таким образом тратя почти час на абсолютно плевое дело.
Я пожимаю плечами.
– Это ведь твой выбор, верно?
– Да, определенно мой, – он кивает. – Ты... ты знаешь, тебе все же очень повезло с работой. Ты днями ни черта не делаешь и получаешь за это деньги. В другом месте тебя бы давно выставили.
– Это все? – саркастично интересуюсь я.
– ... Меня ужасно раздражает то, как ты ведешь себя с людьми, – добавляет он, игнорируя мою фразу.
– И как же я веду себя?
– Так, словно все вокруг рабы, нежелающие продолжать строительство твоей усыпальницы.
– Что прости?
– Как бы ты не относилась к этому месту – это твоя работа, и ты должна ее выполнять, потому что она приносит тебе деньги.
– Деньги? Да разве это деньги? Едва на проезд и хот-дог на обед хватает. И что это за такая великая работа? Каковы перспективы? Завтра ты позволишь мне отдраить унитаз?
– Нет, – он выдыхает, – этим я займусь сам. Как и вчера и позавчера и все дни подряд.
– Вот видишь, а у меня другие перспективы, и для этого мне совсем не обязательно чистить унитазы.
– Похоже, природа, была не особо щедра, наделяя тебя совестью.
– Зато достаточно щедра, наделяя мозгом, который советует поскорее бежать отсюда. И тебе, кстати, тоже.
– Неужели я и правда обязан все это выслушивать? – бормочет он устало.
– Чтобы ты знал, я собираюсь на кастинг в рекламу через десять дней, а там и до ролей в кино недалеко, а потом и до самых престижных наград в кинематографе. Все, что происходит здесь, – я обвожу пальцем зал, – лишь временные неудобства на пути к моей блестящей карьере.
– Что ж, полагаю, я могу избавить тебя от этих неудобств, – он опирается на ручку щетки. Кажется, еще пару минут, и он воспользуется ею как копьем.
– О чем ты?
– Почему бы тебе не найти другую, менее неприятную работу?
От удивления и негодования у меня отвисает челюсть.
– А знаешь что, это отличная идея, – я снимаю с себя передник с зеленой чашкой на груди и надписью «Кофейня», кидаю на скрипящий стул, хватаю сумку и быстро направляюсь к двери. – Ты меня не выгнал, ясно? Я сама ухожу! Потому что мне больше не нужна работа в этой дыре для неудачников, каким ты и являешься.
Не дожидаясь ответа, я со злостью толкаю тяжелые двери и выбегаю на улицу.
[7] Крег имеет в виду предложения о продаже воздуха с концертов знаменитостей, что является не редкостью на интернет-аукционе eBay. Цена товара начинается от нескольких долларов и может достигать $60 000
[8] Роберт Фрост – один из крупнейших поэтов в истории США, четырёхкратный лауреат Пулитцеровской премии. Использовано стихотворение в переводе Григория Кружкова.
3
– Мам, пап, я дома! – кричу я в сторону второго этажа.
Дом, милый дом. И пусть он маловат для четверых, а мебель не менялась с моего рождения, но он все же милый. Кидаю сумку на пол и двигаюсь в гостиную. Маленькая комната с бежевыми стенами и деревянными книжными стеллажами – мое любимое место в доме, хотя посидеть здесь в одиночестве удается нечасто.
Папа сидит у окна в скрипящем кресле, смотрит ток-шоу Джерри Стоуна – мужчины с идеальной дикцией и улыбкой – и во время рекламы читает газету. Только делает он это в целях экономии в темноте. Он всегда жертвует ради нас всем, даже своим здоровьем, за что мама часто ругает его.
Я включаю свет и скрещиваю руки на груди, опершись плечом на косяк двери. Он морщится, полуседые брови сдвигаются к переносице, но взгляд продолжает бегать по строчкам.
– Мне и так было прекрасно видно, – отмечает он, – но спасибо.
– Мама не выдержит, если придется снова менять линзы в твоих очках.
– Но мы же ей не скажем, верно? — он подмигивает мне правым глазом поверх газеты.
— А где она, кстати?
— Отдыхает наверху. Сегодня выдался тяжелый день. Я тоже досмотрю передачу и скоро пойду.
– Быть успешным легко! – громко утверждает реклама по телевизору.
Мы с папой понимающе переглядываемся, после чего он возвращается к своей газете.
– Интересно, им знакомо значение слово «успех»?
– Или хотя бы значение слова «легко», – продолжает папа.
Я усмехаюсь, а после закусываю губу.
– Пап, я... можно взять у тебя немного денег? – я так бездумно сбежала из кофейни, не взяв ни цента за свою работу, что теперь у меня едва остались деньги на проезд.
Он опускает газету и внимательно смотрит зелеными глазами, окруженными морщинками. Он смотрит секунд десять, но, кажется, видит меня насквозь. Видит, как я отправилась в кофейню, а не на учебу сегодня утром, как собирала и мыла посуду, как говорила с Мелани, спорила с Кевином, ковыляла обратно... Как ходила на прослушивание за прослушиванием и получала отказ за отказом. Как врала ему каждый день в течение последних шести месяцев.
– Сколько? – спрашивает он в итоге.
– Долларов тридцать, – куплю проездной на неделю, найду новую работу, а там и до кастинга недалеко.
Он ерзает в кресле, приподнимается и достает деньги из заднего кармана.
– Не трать попусту.
– Да, спасибо, пап, – я беру купюры и кладу их в карман толстовки. – Тогда... спокойной ночи.
– У тебя все хорошо? – интересуется он серьезно. Он говорит это так, словно уже знает ответ на вопрос, но дает мне возможность рассказать самой.
– Разве может быть иначе? – отшучиваюсь я.
Его взгляд меняется, но он больше ничего не спрашивает.
– Спокойной ночи, – наконец говорит он, и его рот трогает усталая улыбка.
Я улыбаюсь в ответ и отправляюсь на кухню. Кухню я не люблю, здесь всегда либо пусто, либо кто-то ест, заставляя меня поглощать лишние калории.
Задрав ноги на стул, моя младшая сестра Энн ест лазанью и параллельно читает книгу. Многозадачность – отличительная черта нашей семьи, по крайней мере всех ее членов, не считая меня. В животе от запаха еды неприятно урчит.
– Тебе погреть? – спрашивает она, не отрываясь от страницы.
– Нет, не нужно, я не голодна.
Наглая ложь! Я мечтаю съесть как минимум слона. Но наливаю в стакан воду и сажусь рядом с Энн. Она дочитывает страницу и смотрит на меня. Ее не по годам умное выражение лица успокаивает. В животе снова предательски урчит.
– Ты точно не хочешь поесть?
– Не могу. Мне нужно худеть, – признаюсь я устало.
– Ты и так хорошо выглядишь, — ее левое плечико слегка дергается.
– Хорошо? – фыркаю я. – Только если в рекламу для чехла от дирижабля.
Я отпиваю воды, чтобы заглушить голод. В отличие от меня Энн досталось от родителей только хорошее: большие зеленые глаза от папы, темно-каштановые волосы от мамы и недюжинный интеллект от них обоих. Я же хоть и старше на шесть лет похожа на некрасивую злобную сестру, прямо как в мультике про Золушку.
Мои волосы темно-русого цвета, который многие называют просто серым, глаза то ли зеленые, то ли карие, то ли желтые – мешанина цветов, которые вместе едва ли смотрятся красиво. А еще у меня крупноватый нос и недостаточно пухлые губы. Но стоит признать, что я не сильно переживаю из-за своей внешности, по крайней мере не переживала, пока не соприкоснулась с миром шоу-бизнеса и рекламы, в котором тут же нашлись люди, нашедшие недостатки, о которых я даже не подозревала.
Сестра теряется на время, явно в чем-то сомневаясь, но все же спрашивает:
– Ты им скажешь?
– Кому и что я должна сказать?
Она подается ближе.
– Ты ведь не ходишь ни в какой колледж, – шепчет она заговорщицки. – Я знаю.
Я замираю со стаканом в руке. Мы обе это понимаем и очень давно, но почему-то предпочитаем не обсуждать. Прозорливость сестры не всегда играет мне на руку.
– Не говори им, – прошу я тихо.
– Ребята из школы видели, что ты работаешь в кофейне...
– Поверь, я сама не в восторге от этой дурацкой работы, – к тому же теперь у меня нет даже ее.
Она морщит носик, а потом качает головой, словно отгоняя надоедливую муху.
– Да причем здесь это? Просто многие уже знают, и точно расскажут родителям. Ты не сможешь скрывать это вечно.
Эта мысль всплывает в моей голове каждый день. Я понимаю, что им будет еще больнее, если они узнают это от кого-то, а не от меня. Но каждый раз возвращаясь домой с желанием заговорить об этом, я встречаю теплую улыбку и усталый взгляд и не решаюсь признаться. Язык немеет, прижимаясь к небу, сердце скачет галопом, и я, сглатывая эту новость, снова и снова молча ухожу.
– Ты слишком мала, чтобы давать мне такие советы, – по-взрослому отмечаю я.
– А ты не настолько стара, чтобы говорить мне такое, – парирует она, ничуть не растерявшись.
– Туше, – признаю я и киваю на ее книгу. – Что это у тебя?
– «Планета красной камелии» Ричарда Бэрлоу, – объявляет она, показывая мне черную обложку, на которой изображен всего один красный цветок. Не такая уж большая планета.
– Так о чем книга?
На лице Энн появляется улыбка, я знаю, что это значит: сейчас она сядет на своего любимого конька под названием книги Ричарда Бэрлоу.
– Эта история о девушке Скарлетт, которая живет в мире странных существ. Их называют камелоидами. Камелоиды уродливы и отвратительны, но на этой планете их большинство, а люди лишь прислуга и считаются уродцами. Скарлетт несчастна в доме хозяев-камелоидов, они грубы и жестоки с ней. У нее нет ничего и никого, кто бы мог ее поддержать. Но потом она отправляется в путешествие за красной камелией, в котором находит свою любовь...
– Ммм... неплохо, да? — я отпиваю еще воды, в животе все сворачивается от запаха лазаньи. – Кто-то пишет обо мне книги...
Энн слегка сникает.
– Ты не не имеешь ничего, – отмечает она серьезно.
– Да, – я усмехаюсь, – ведь у меня есть ты, – я треплю ее по щеке, а она морщится и отодвигается. На ее лицо падает темная прядь, и она живо смахивает ее.
Я встаю и ставлю стакан обратно.
– Скоро будут снимать фильм, вот я и перечитываю, – заявляет она деловито. – Тебе тоже стоит прочитать...
Я оживляюсь.
– И кто сыграет главную роль? Будет прослушивание?
– Эль Фаннинг.
– Которая из «Малефисенты»[9]? – морщусь я. – Как по мне, ей только моль играть.
– Это неофициальная информация, но по всему интернету об этом уже неделю пишут. Где ты была?
– В этой дыре, очевидно же, – язвительно отвечаю я, скорчив недовольную гримасу, и направляюсь к выходу.
— Пеони!
Я оборачиваюсь.
– Так ты им расскажешь? – понизив голос, спрашивает она.
– Не сейчас... Сейчас не могу.
Она с упреком смотрит на меня. Я приближаюсь к столу и обхватываю ладонями спинку стула.
– Ну что я им могу сейчас сказать? Что бросила учебу, на которую они копили полжизни, ради карьеры актрисы? Что работаю посудомойкой в кафе? Они не поймут ... – от этих мыслей на моем сердце появляется еще одна трещина. Вот поэтому я и не завожу такие разговоры, чтобы оно окончательно не разлетелось вдребезги. — Я скажу, обязательно скажу, когда что-то подвернется.
– Что подвернется?
– Когда меня возьмут на роль. Вот тогда у меня будет, что им предъявить. У меня будут аргументы.
– Но что, если... – она смущается, опуская глаза, но потом снова поднимает взгляд, – что если этого никогда не случится?
На этот вопрос четырнадцатилетней девочки у меня не находится ответа.
[9] «Малефисента» – американский фэнтезийный художественный фильм с Анджелиной Джоли и Эль Фаннинг в главных ролях.
4
Поднимаюсь наверх и заглядываю в спальню родителей. Мама сидит за столом и что-то пишет. Я прохожу в комнату и облокачиваюсь на столешницу. Мама продолжает писать, не отвлекаясь, а потом считает деньги, лежащие перед ней. Она работает страховым агентом и беспокоится о рисках не только десятков других людей, но и всей нашей семьи. Вот только сейчас она напоминает дракона из «Хоббита», чахнувшего над своим золотом. Она настолько сосредоточена, что это даже смешно.
– А папа думает, что ты тут отдыхаешь.
Она заканчивает считать и поднимает взгляд.
– Да, а еще он думает, что у меня нет седых волос. Но мужчинам лучше не знать некоторые вещи – для их же блага.
Я мельком заглядываю в ее записи. С каждым разом строчек, как и денег в семье, становится меньше.
– Все ведь хорошо? – спрашиваю я осторожно, когда она встает из-за стола.
– А что нам станется? – отвечает она. За двадцать пять лет брака ее улыбка стала такой же, как у отца: доброй, но усталой.
Она часто так отвечает, и я знаю, что это значит: до следующей зарплаты Энн ожидает обед из тостов, намазанных самым дешевым джемом, папу – чтение бесплатной газеты, меня – ношение старой одежды, и всех нас – полуфабрикаты на ужин, которые больше похожи на старую подошву вонючих ботинок. Но все же нечто хорошее в этом есть: я ведь села на диету и смогу сэкономить. Здорово ведь?
– Если хочешь, в следующий раз посчитаем вместе, – предлагает она, снимая серьги, которые отец подарил ей в том году на двадцатипятилетнюю годовщину.
Я морщусь, давая понять, что думаю насчет ее предложения. Да, я знаю, насколько важны деньги, но не имею ни малейшего понятия про займы, кредиты, налоги и прочую ерунду, связанную с финансами, и, честно говоря, не хочу иметь. Документы и цифры меня пугают и вгоняют в депрессию. Не понимаю, как мама еще не спятила на почве постоянной нехватки таких необходимых денег...
– Как думаешь, я смогу когда-нибудь стать актрисой? – на самом деле я спрашиваю, смогу ли когда-нибудь не трястись над каждой копейкой.
Она оборачивается.
– Думаю, ты сможешь стать, кем захочешь, – отвечает она, – а с дипломом юриста тем более.
Боюсь даже представить, что будет, когда она и папа узнают, что у меня его никогда не будет...
Тяжело выдыхаю и, пожелав маме спокойной ночи, иду в свою комнату. Хотя назвать это комнатой можно с большой натяжкой, так, коморка для человеческого детеныша: шкаф, практически сразу же перед ним кровать, небольшой столик у окна и плакаты на стене, куча плакатов знаменитостей, большинство из которых мне уже не нравятся, но я слишком ленива, чтобы их снять.
Оказавшись в комнате, я сразу же открываю окно и вдыхаю полной грудью. На улице тихо и темно. Плюхнувшись на кровать, достаю из кармана телефон и снова захожу в Инстаграм. У меня семьсот пятьдесят подписчиков. Неплохо для того, кто выкладывает только селфи, обеды и закаты. Из любопытства, которое, как известно убило кошку, я проверяю профили бывших одноклассников: кто-то учится в престижном университете, другие тусят по клубам с утра до ночи, третьи переехали в Европу, четвертые написали книгу, пятые нашли любовь всей жизни, а я... я там, где я есть. И почему у всех все получается, а я стою на месте? Я словно попала в Неверландию, где обречена до конца времен быть никем. Что в них такого? Что во всех них такого, чего нет во мне? Я недостаточно красива, худа, умна или талантлива? Неужели я просто ошибка природы? Сбой в системе? Ну что со мной не так?
Я блокирую экран, закрываю глаза и выдыхаю.
Я целый год бьюсь как рыба об лед, а снялась всего в одной рекламе чертовых хлопьев. Возможно, если бы родители поддержали меня, стало бы легче, но они, пусть и считают меня талантливой, не воспринимают всерьез мое намерение сниматься в кино, да и Энн, хоть и не говорит, но тоже считает, что мои желания имеют мало общего с реальностью. Но, конечно, ей легко говорить – она вундеркинд, а что делать тем, кому повезло меньше?
– Что я здесь делаю? Смогу ли я пережить все это? Господи, помоги мне! – говорю я самой себе и открываю глаза. – Все получится. Не может не получиться, если я буду продолжать... Ну разве я много хочу? – становлюсь ногами на кровать и кричу в потолок: – Я просто хочу быть богатой и знаменитой! Неужели это так трудно? Хочу жить в Беверли-Хиллз, носить модную одежду, мелькать на экранах и встречаться с клевым парнем!
Потерев глаза и лоб, я снова падаю на кровать. В последнее время секундные приступы неконтролируемой агрессии охватывают меня все чаще. Но я не стыжусь их.
Взяв с прикроватного столика новый номер «Энтертейнмент Уикли»[10], я смотрю на любимого актера Итана Хоупа, улыбающегося с обложки идеально белоснежными зубами. Его голубые, словно море глаза сияют будто бы только для меня.
– Я ведь не прошу многого. Просто хочу узнать, что значит быть богатой, не занашивать одежду до дыр и не есть полуфабрикаты.
Лицо Итана ничуть не меняется, но мне все равно кажется, что он слушает. Полюбовавшись им еще пару секунд, я прижимаю журнал к груди. Закрываю глаза и представляю, как все, что меня окружает, исчезает. Я вижу словно наяву как стану известной, как буду сниматься в фильмах, жить в красивом доме и встречаться с Итаном Хоупом... И повсюду вспышки камер и мои фотографии. Щелк-щелк-щелк....
Из мечт и полудремы меня выводит телефонный звонок – песня «Shake it off» Тейлор Свифт.
Heartbreakers gonna break, break, break, break, break
And the fakers gonna fake, fake, fake, fake, fake
Baby, I'm just gonna shake, shake, shake, shake, shake
I shake it off, I shake it off...[11]
(Кто разбивает сердца, будет продолжать разбивать, разбивать, разбивать,
А кто лжёт, будет продолжать лгать, лгать, лгать.
Малыш, я просто забуду обо всём в танце,
Я забуду обо всём в танце...)
Я кладу журнал рядом с собой и принимаю звонок.
– Ты как? – слышится усталый голос Мелани.
– Мечтаю об Итане Хоупе, если ты понимаешь, о чем я, – отвечаю я без стеснения.
– Извращенка, – усмехается она, – хотя я тебя не осуждаю...
Мы с Мелани ходим на все фильмы с его участием и даже договорились, что когда познакомимся с ним, то он сам выберет, с кем из нас ему встречаться.
– И почему таких парней нет в реальной жизни? – сетую я. – В фильмах они идеальные, будто из другой вселенной: умные, заботливые, понимающие, романтичные и при этом чертовски красивые.
– Ну... – протягивает Мелани неуверенно, – не только в фильмах... я думаю...
На том конце повисает тишина.
– Да иди ты! – я сажусь в кровати. – Ты с кем-то встречаешься?
– Не встречаюсь, успокойся, — она улыбается. – Мы говорили то всего пару раз. Но он мне, правда, нравится.
– Почему ты не сказала? – уже серьезно спрашиваю я.
– Ты была так увлечена прослушиваниями в последнее время, что я не решилась рассказывать об этом.
Тут уже молчу я. В последние месяцы мы только и говорили, что обо мне. Но в конце концов парни приходят и уходят, а исход моей карьеры отразится на всей дальнейшей жизни.
– Нужны подробности, – отчеканиваю я деловито, – и фотки.
Она усмехается.
– У меня еще куча домашки. Завтра расскажу. Может, загляну в кофейню после занятий.
Я неуверенно мычу в трубку.
– Вообще-то я там больше не работаю.
– Что... что случилось?
– Ничего особенного, я просто решила, что эта работа сильно портит мою репутацию. Лучше уж надеть костюм хот-дога и раздавать листовки, так меня хотя бы никто не узнает.
– Пеони, мне жаль. Это ведь был твой главный источник дохода. Я могу что-то сделать?
– Да нет, что ты. Я вовсе не расстроена. Я достойна большего, чем носить туда-сюда грязные чашки, так что это, скорее, хорошая новость.
– Ладно, – соглашается она. – Тогда просто встретимся где-нибудь после занятий.
– И я от тебя не отстану, ты мне выложишь все подробности, – я угрожаю ей пальцем, хотя знаю, что она не увидит.
– Да. Спокойной ночи...
Я снова ложусь. Конечно, радуюсь за подругу. Радуюсь, что она, возможно, нашла свое счастье, но в то же время внутри меня неприятно покалывает, ведь мое счастье, даже если где-то и есть, прячется от меня слишком умело и профессионально.
[10] Американский еженедельный журнал, рассказывающий в основном о фильмах, телевизионных сериалах, мюзиклах на Бродвее, книгах и прочих объектах массовой культуры.